Тайна для библиотекаря (СИ) - Батыршин Борис - Страница 12

Этого, похоже, ждать оставалось недолго. Загрохотали барабаны, тонко засвистела флейта, и батальонная шеренга скорым шагом двинулась навстречу откатывающимся вольтижёрам.

— Что вы собираетесь делать, мсье? — спросил д'Эрваль. Артиллерист прав — сейчас бить по преследующим пехотинцев пейзанам нельзя, слишком велик риск угодить с первого же залпа в своих.

— Надо поскорее зажечь село брандскугелями. — решил капитан. — Потом будем бить гранатами поверх голов пейзан — глядишь, испугаются и оставят вольтижёров в покое. А когда пехота прижмёт их к горящим избам — побросают оружие и разбегутся. Если им это, конечно, позволят, в чём я очень сомневаюсь…

Действительно, на правом, противоположном фланге пехотного строя уже выстраивались для атаки остатки конноегерского эскадрона — вюртембержцы, крепкие вояки, жаждали посчитаться за своих завлечённых в ловушку земляков.

Д'Эрваль кивнул, соглашаясь. Эти сумасшедшие селяне сами выбрали свою судьбу, решившись оказать сопротивление — и не жалкой фуражирской партии из полусотни нестроевых с жиденьким кавалерийским конвоем, а многочисленному отряду регулярной армии с пехотой и артиллерией. Что ж, пусть теперь пеняют на себя — la guerre comme à la guerre[3], не так ли?

Пушки рыкнули, подпрыгнули, разом выбросив столбы ватно-белого дыма. Зажигательные снаряды прочертили воздух над головами куринской пехоты и теснимых ими французов. «Номера» навалились на колёса, накатывая орудия; их товарищи опустили щётки банников в вёдра с водой и принялись орудовать ими, прочищая стволы перед тем, как вложить новые заряды. Подносчики уже стояли наготове; даже отсюда, с расстояния в три сотни шагов, я различал у них в руках полотняные пороховые картузы, чёрные шары гранат и дымки на концах пальников в руках фейерверкеров.

— Пора, ребята! — крикнул Богданский вытянул левую руку горизонтально, указывая место для построения. — Строй фронт!

Гусары поспешно стали занимать свои места. Мы с Ростовцевым на правах гостей встали рядом с начальством. Казаки, искренне презирающие строевые армейские экзерциции, сбились в кучку на левом фланге бирюзово-зелёных.

— Сабли вон!

Скрежетнула сталь, залязгала сталь — клинки вылетали из ножен и по-уставному ложились на плечо владельцев. Я же вытащил из чехла карабин, клацнул затвором и привычно упёр приклад в колено. Богданский неодобрительно покосился на странный «штуцер» — в ответ я пожал плечами. Звиняйте, вашбродие, всяк воюет, как умеет.

— Рысью!.. Ма-а-рш! — зычно гаркнул штаб-ротмистр и шеренга двинулась вперёд. Не успели мы оставить позади редкий сосняк, как последовала новая команда: "Куц галопом! Марш!". Богданский пришпорил коня и рванул; остальные разом прибавили, не позволяя, однако, своим лошадям выноситься вперёд правофлангового всадника.

— К атаке! — разом сверкнули клинки, вскинутые «в терцию», на уровне глаз для неотразимого колющего удара. Если бы за нами скакала вторая шеренга, то её всадники вскинули бы сейчас клинки над головами — рубить с замаха.

Но, чего нет, того нет. Маловато на этот раз бойцов в атакующем строю — неполных две дюжины гусар да примерно столько же примерно казачков Денисова полка. Принимать под своё начало верховых куринцев Богданский отказался — «строя не знают, только под копытами будут путаться!» — и теперь крестьянская конница со своими косами и трофейными пиками скрытно разворачивалась в ракитнике, на берегу Вохны, изготавливаясь к фланговому удару.

— Атакуйте! Марш-марш! — заорал Богданский, вставая на стременах. Гусары разом прибавили темп аллюра; я видел, как суетится возле пушек батарейная прислуга, торопясь развернуть их навстречу неожиданной угрозе, как спотыкаясь, бегут от передков подносчики с картечными зарядами — и не успевают…

Шеренга павлоградцев уже достигла орудий. Гусары с ходу порубили расхватавших было банники и гандшпуги батарейцев и, не сбавляя аллюра, поскакали дальше.

— Принять вправо!

Новая команда, и павлоградцы послушно загибают фланг, заходя в тыл наступающей пехоте. С противоположного фланга донеслись пронзительные, на татарский манер, взвизги и свист — это конница куринцев выскочила из засады и тоже вступила в дело. Капкан, старательно настороженный Куриным и Богданским лязгнул, намертво цепляя своими зубастыми дугами ничего не подозревавших французов.

К своему стыду я не смог удержаться в строю, отстал, оказавшись позади атакующего строя. И — успел заметить, как кучка верховых, отстаивавшиеся в тылу батареи и не попавшие под удар, один за другим пятятся, разворачивают лошадей и ныряют в жиденький кустарник на краю рощи. А следом за ними уже скачут оторвавшиеся от шеренги казачки — хватать, вязать, потрошить карманы и седельные сумки. Я перехватил поудобнее карабин, из которого не сделал во время атаки так ни разу и не выстрелил, и направил коня за денисовцами.

[1] (фр.) «Большой Двор», название села

[2] (фр.) Дерьмо

[3] (фр.) На войне, как на войне.

VIII

Д'Эрваль не заметил, когда на фланге французского построения появилась русская кавалерия. Услыхал испуганные крики, повернулся — и обнаружил выскочивших, словно чёртик из табакерки, всадников, скачущих во весь опор с саблями, уставленными для колющего удара. Как, почему так получилось — оставалось только гадать. Скорее всего, виной всему стала оплошность артиллерийского капитана, который в своём презрении к противнику (мужичьё, крестьяне, кто будет воспринимать их всерьёз?) не озаботился послать в соседнюю сосновую рощицу хотя бы малый дозор. За что и поплатился — гасконец видел, как беспечный офицер покатился наземь, орошая пожухлую октябрьскую траву кровью из разрубленной головы. Иначе и быть не могло: артиллеристы, конечно, народ отважный, упорный, но не им тягаться в конной сшибке с гусарами, хотя бы и русскими…

Поначалу им повезло — ему и ещё двум штабным офицерам, наблюдавшим за разворачивающейся баталией с некоторого отдаления. Атака русских гусар их не задела; д'Эрваль, было, рванул клинок из ножен, собираясь скакать на выручку артиллеристам, но вовремя сообразил, что там всё кончено, и единственное, что они смогут сделать — это понапрасну сложить головы в отчаянной сабельной рубке. А потому, он повернул жеребца и, не обращая внимания на протесты спутников, поскакал к узкой полосе кустарника, за которыми ними несла свои мутноватые воды речушка Вохонка. Подняв тучу брызг, всадники с разгону влетели в мелкий поток, но перед обрывистым глинистым берегом замешкались — и тут в спину им захлопали выстрелы.

Казаки — это были, конечно, они в своих синих куртках, шароварах с лампасами и чёрных бараньих шапках с алыми шлыками — стреляли с сёдел, с дистанции в две дюжины шагов, и большая часть пуль ушла «в молоко». Но не все: одна царапнула шею ганноверского жеребца, отчего тот пронзительно завизжал и вскинулся на дыбы, другая выбила из седла адъютанта — несчастный повалился на круп, широко раскинув руки, и д'Эрваль успел увидеть фонтан крови, брызжущий из простреленной груди. Но некогда было сочувствовать юнцу: казаки уже спускались в воду и скакали к ним, раскручивая над головами на арабский манер пики.

Это лейтенанта и спасло — неуёмное бахвальство сына степей, а так же, то, что узость речки и вода, пусть и едва доходящая до животов лошадей, не позволяли взять достаточный разгон. Он без труда уклонился от наконечника пики, описывавшего со свистом широкие дуги, пришпорил жеребца — и когда тот, прянув вперёд, врезался широкой грудью в бок лохматой казацкой лошадёнки, повалился на гриву и воткнул саблю неприятелю в диафрагму. Казаку выпустил пику, захрипел, заскрёб в агонии ногтями по клинку, пронзившему грудь, выпученные глаза глянули в упор, прежде, чем подёрнуться ледком подступившей смерти и д'Эрваль всем своим существом испытал неповторимое чувство, когда жизнь через рукоять клинка покидает убитого тобой человека.