Кровавое золото Еркета (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 22

— Хорошо, Досим-бей, ты говоришь как всегда мудро!

Шергази-хан подозвал к себе двух выбранных переговорщиков, что виновато отводили взгляд в стороны, и негромко отдал им указания. А сам стал пристально смотреть на поле, усыпанное телами мертвых лошадей и людей. Знаменитая хивинская конница оказалась бесполезной — пули и ядра урусов догоняли самого быстрого ахал-текинца, а летели намного дальше, чем пущенная из тугого османского лука оперенная стрела.

Ровный строй сарбазов в зеленых мундирах и в треугольных шляпах, пушки, казаки и ногайцы — теперь хан отчетливо понимал, какой враг пришел на его земли. Страшный и беспощадный, и что ужаснее всего, имеющий гораздо лучшее оружие.

Павших воинов было жаль — их трупы сейчас обирали казаки, словно черные птицы-падальщики. И горе придет во многие кочевья, и расцарапают себе лица воющие вдовы.

И хан еле слышно прошептал:

— Я отомщу…

Глава 21

— Аллах благочестивый видит, что мы говорим правду, коназ Искандер. На сердце нет ни капли лжи….

— Зато ее на твоем языке много, бей, — холодно отрезал Бекович, прерывая славословия посла, прибывшего от повелителя Хивы. И с усмешкой добавил, ехидно поглядывая на смутившегося Кулун-бея.

— Я прекрасно разглядел твоего хана через эту зрительную трубу, что куплена за сто золотых монет. Посмотри в нее, достаточно глянуть на моих солдат, они стоят у ворот, до которых сотня шагов. Только не вырони из рук, Сиюнч — дай беку посмотреть.

Младший брат князя поднес к глазу хивинца трубу, ухватив ее ладонью — и правильно сделал, потому что тот ее обязательно уронил. Кулун-бей посмотрел в окуляр, отпрянул, всплеснув руками.

— Колдовство, это происки шайтана. Я мог разглядеть их, словно сарбазы стоят рядом со мною.

— Ищи шайтана в своем гареме, — зло усмехнулся Бекович, понимая, что сознательно наносит оскорбление. Но так было необходимо — при ведении переговоров всегда следует занять позицию обвинителя — и тот, кто оправдывается, всегда будет находиться в проигрышной ситуации. А хан сейчас вляпался основательно, и теперь его переговорщикам не убедить противную сторону, то есть его, Бековича, в том, что повелитель Хивы ни сном, ни духом, не ведал о глупой инициативе своих верноподданных начать атаку русских укреплений. Да и сами послы сейчас гадают, а не видел ли их предводитель гяуров через волшебную трубу рядом с Шергази-ханом.

«Сейчас попытаются, как говорили часто мои русские коллеги в том времени, «съехать с темы», или будут «заводить налима за корягу». Они зашли с плохой карты, пытаясь сразу убедить меня, что их хан не виноват в нападении. Но то был не козырной туз, а обычная шестерка, которая бьется любым козырем. Так что вляпались вы, беки, по самые уши и теперь лихорадочно думаете, как не «потерять лица» и выпутаться из ситуации. Только поздно, вы уже как мухи в патоке залипли — начавши сразу врать, ситуацию ложью уже не спасти», — Бекович посмотрел на послов тяжелым взглядом, те чувствовали себя явно не в «своей тарелке».

— Вы спросили меня, с чем я к вам пришел?! Я шел с миром, но тут случилось такое, о чем должны знать все! От имени великого «белого падишаха» царя Петра Алексеевича я отправил к вам трех своих послов, и не один из них ко мне вернулся. Зачем Шергази-хан приказал их убить?!

Обвинение было страшное, и на него требовался немедленный ответ — и Кулун-бей его дал, причем такой, какой Бекович и ожидал. Убийцы всегда будут отрицать сам факт злодеяния с их стороны.

— Что ты такое говоришь, коназ?! Как можно убить посла?! Они, наверное, до нас не доехали, и погибли в дороге?! Ведь в пустыне много разбойников, там есть дикие звери — бродят волки, а порой можно встретить леопарда — хищные кошки еще встречаются. Я не понимаю, но о чем идет речь, уважаемый коназ Искандер…

— О моих послах, что въехали в Хиву, и попросили аудиенции у вашего повелителя. Их зовут Кирьяк, он грек, астраханский дворянин Иван Воронин и служилый человек Алексей по прозвищу Святой. Их всех видели на постоялых дворах как наши лазутчики — ведь и у вас они есть в Астрахани — дело ведь житейское, уважаемые. И что хуже для вас — купцы-бухарцы — и рассказали мне, что всех моих послов забрали люди вашего хана. Я даже могу сказать в какие зинданы и где их бросили, но зачем, если вы и так все прекрасно понимаете?! К чему лгать вам, почтенные?!

Бекович отчаянно блефовал, но теперь видел, что все его догадки оказались верными. С послами случилось что-то очень нехорошее, раз по лбам хивинцев обильно потек пот, а лица смертельно побледнели. Им было просто нечем «крыть» в ответ, и единственное, что оставалось, это попытаться выиграть время.

«Хм, сейчас меня начнут убеждать, что они «не в курсе», и попросят отсрочки для уточнения у самого хана. А там будут говорить, что послов из зиндана отпустили, и они отправились в Бухару или Коканд. А если что-то с ними случилось потом, то Шергази-хан о том не ведает. Только хрен вам в зубы, как говорят русские, а не халву», — мысли текли спокойные и холодные. Нужно было навязать свою игру, чтобы хан обязательно упросил его прибыть на переговоры.

— О великий коназ, мы не понимаем о каких послах твоих идет речь?! Мы всю жизнь воюем, а для отношений с тобой и твоим повелителем совсем иные люди предназначены. Позволь нам вернуться, и мы все уточним и дадим тебе ответ, о достойнейший!

«Убили моих людей, шакалы, такое спускать нельзя. Нет, сейчас я вас не отпущу — вначале оглашу весь список прегрешений и тех мер, которые я могу предпринять. Сегодня вы огреблись гораздо крепче, чем в реальной истории, на осознание этого вам потребовалось два часа, а не три дня!»

— Когда здесь в Хорезме убили послов моего пращура Чингиз-хана, он казнил тут всех виновных и невиновных, чтобы впредь стало понятным — послов убивать нельзя!

Выкрик был громким — стоявшие за спинами хивинцев уздени схватили их за руки, накинули шнурки на шеи и принялись душить. Но по знаку Бековича кабардинцы неожиданно отпустили — послы сидели с выпученными глазами и хрипло задышали, потирая шеи.

— Если вы еще раз соврете, то я отрежу вам оскверненные ложью языки, а заодно и уши, которыми вы не слышите мои предупреждения. Убили моих послов, и если вы не представите немедленно хотя бы одного из них, то я начну разорять ваши земли нещадно! Как видите, пока я их не трогаю — но у меня пять тысяч воинов и три десятка пушек — я сокрушу ваше войско окончательно, и трупов будет не восемь сотен, а в десять раз больше, я вам это обещаю! Клянусь той священной кровью, что течет в моих жилах от третьего праведного халифа Усмана ибн Аффана и великого Чингиз-хана — за убийство моих послов я превращу Хорезм в пепелище!

Бекович закатил глаза, понимая, что выглядит страшно, и больше походит на впавшего в бешенство одержимого. А ведь на нем европейский мундир, треуголка, шпага, блестящий горжет на груди — и такие выходки, непонятные для любого местного жителя, а оттого и ужасные. Он врал нагло — воинов было меньше трех с половиной тысяч, десятая часть полегла в пустыне, а пушек всего девять.

Просто у хивинцев не было подзорных труб, так что разглядеть, что из амбразур торчат не орудийные стволы, а выдолбленные бревна, издали похожие на пушки — было трудно. А канониры лишь имитировали стрельбу, да показушно банили и «охлаждали» псевдо-пушки. А гарнизон увеличился за счет купеческого каравана да спешно собранных декхан, которых переодели в запасные мундиры и халаты и вооружили копьями и деревянными мушкетами, которые вырезали умельцы. Но этот «машкерад» не просто достиг успеха — хивинцы в него поверили. Да и как им не поверить — когда перед укреплениями земля усыпана трупами.

Теперь нужно было нагнетать ситуацию — и пусть Шергази-хан думает со своими советниками как не только удержать одержимого, но и чем его заманить в ловушку, чтобы изготовить потом чучело. А он им подыграет, ведь тот кто роет яму другому может сам в нее и попасть.

— Я снял гарнизоны в Красных Водах и севернее соленого залива. В Гурьевском городке на Яике у меня три пехотных полка, казаки и ногайцы — они пойдут сюда и мои силы удвоятся. Как видите — я ничего не скрываю, да и зачем мне — пушки и ружья уже показали свою силу вам, неразумные!