Цена империи. Чистилище (СИ) - Тарханов Влад - Страница 3

[1] Эти строки из стихотворения поэта Бориса Левина, который немного перефразировал стих Евгения Винокурова, у которого первым словом в фразе идет слово «художник», а не учитель.

[2] Стих А.Блока «На поле Куликовом»

Глава вторая. Линия тьмы

Глава вторая

Линия тьмы

Подмосковье

13 октября 2021 года

Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла

ненавидимый прокуратором город

(М.А.Булгаков)

13 октября в Москву пришел циклон. Но ветер, стремительно рвавший плакаты и афиши, задиравший юбки горожанкам, выбивавший зонтики из рук и срывавший шляпы и бейсболки с голов неосторожных прохожих, к обеду только усиливался. Этот ветер пришел не с Северных льдов, неся хлад и снег, не с Южных Украин, неся тёплые дожди, он пришел с Запада, напитавшись в Средиземье и Британских морях мороком, туманом и мрачной грозой. И нёс с собой тьму. В городе стало как-то по-зимнему сумрачно, серая мгла затягивала горизонт, ставший от этого унылым и беспросветным, а на мрачное унылое серое небо начинали заползать громады отяжелевших грозовых облаков, с их черно-красным подбоем на стального цвета плащах.

«Хорошо, что сегодня не пятница» — подумал обыватель, съежившись, добираясь на место кормления офисного планктона. «Хорошо, что сегодня можно никуда не идти» — решила про себя молодая художница, нырнув с головой в незаконченный холст, при этом не забыв грязную пятерню вытереть о всклокоченную от непрофильного употребления прическу. «А нам всё равно» — твердили несгибаемые старушки-пенсионерки, спешащие по своим делам в тот самый час пик, когда и без них в общественном транспорте иголке упасть было некуда. Но тьме было на всех наплевать — она поглощала город, квартал за кварталом, медленно и неотвратимо, минута за минутой, час за часом, и постепенно город стал исчезать, полностью погрузившись во беспросветную мглу. Первым исчезли башни Москва-Сити и стало казаться, что город проваливается не во сумрак непогоды, а во мрак прошедших веков.

Конюхов

Я купил эту машину двенадцать лет назад. Она уже тогда не была новой, но во вполне приличном состоянии. Обычная Лада Калина, мне иномарка не по карману. А тут и салон достаточно просторный (не люблю, когда колени упираются при посадке в авто в подбородок), и девочка моя не прожорливая. Наверное, надо перестать нервничать, а то я до Перепупинска, где прячется от людей и болезней академик Коняев, мой учитель, никогда не доберусь. Интересно, кто это нашёл такую дыру недалеко от Москвы? Я же был уверен, что в ближнем Подмосковье такой хренотени быть не должно! Её даже на навигаторе нет, пришлось ориентироваться на Лыткарино, а уже оттуда двигаться до Володарского, вот тут и произошёл затык. По описанию профессора мне надо было от поселка Володарского добраться по дороге на Колычево (одно из многих в Подмосковье)[1]. Тут еще было понятно: сначала через речку Парху перебраться по мосту между Большой Володаркой и Малой Володаркой, дальше маршрут: Константиново, Плетениха, Новлянское, Семивраги… и всё? Нет дальше ничего. Лес тут есть. Смотрю Гугла-карту, аэрофотосъемку, ну вот, вот эта дорога к лесу от Семиврагов вроде бы то, что мне было нужно, ну и что? Что дальше? Куда? Зачем? Нет тут ничего. Лес и всё! Ладно, тут мне академик написал: от этого сельца сделать звонок. А связь? Раз пишет, значит есть. И звонил же он мне. Звонил! Разбрасывая октябрьскую грязь, Калина с трудом добралась до деревеньки, ну, здравствуй, жопа мира! Над головой низко пролетел самолет, идущий на посадку в Домодедово. Вспомнил народную примету, что низко летящие самолеты — это к дождю. Деревушка эта никакая, пара десятков домов да полсотни с небольшим жителей на всё селение. Живут одни старики. Звоню. Трубку берет женщина, представляется медсестрой, рассказывает подробно, как дальше ехать. О! Понял. Вот сюда идёт улица, Золотая, там местная амбулатория, ага Новые Семивраги, тут деревушка на деревушке. А вот и нужная мне дорога — ныряет в лес. А массив тут большой, идет по излучине Пахры, наверное, километров квадратных десять-двенадцать будет, как минимум. Еду через ряды старых деревьев, густые и заросшие темным подлеском. Пока пересекал чащу, стало совершенно темно, просвет появился только после того, как вырвался на опушку. О! А вот и госпиталь. Наверняка, в нём мой академик и лечится. А живёт в санатории в лесу. Хорошо. Проверяю. Улица Заречная, значит еду правильно. Чуть было не пролетел мимо! Торможу. Возвращаюсь. Сторожка лесника. Шлагбаум. Дорога идёт вглубь зарослей. Из сторожки выходит лесник, мужик квадратный, плечи здоровенные, сам невысокий, но я таких по Афгану знаю — с ним лучше один на один не встречаться: заломает и, зевая, пойдёт дальше, не потратив сил больше, чем на ловлю блохи у любимой кошары. Внимательно посмотрев на машину, как будто рентгеном прошелся, «лесник» поднимает поперечину из массивной трубы, ага, тут легковушкой не проскочишь — никакой тебе деревяшечки на перекладинках — всё крепко и массивно. Удивительно, но прямо в лес идет асфальт. И тут я выезжаю к ограде. Тут место под стоянку машин, навес, две иномарки ждут своих хозяев. Паркуюсь. Сейчас должен показаться Конюхов. Вот только обрадовать его нечем. И мучает мысль: не повернуть ли мне обратно? Но учителя нервировать нельзя. А так, может быть, смогу ему всё преподнести аккуратно. О чём это я?

Сейчас я поражаюсь одному: как он меня просчитал! Ладно, давайте обо всем буду рассказывать последовательно, пользуясь правильным научным методом — подробно и не забывая о деталях. В диссертационном совете нашего университета моя работа никаких возражений при ее предоставлении не вызывала: оформлена правильно, тема раскрыта, замеченные недостатки были оперативно исправлены. Но тут произошла ротация в этом самом «научном трибунале», у нас эта процедура была прописана в уставе университета. Пришло пять новых человек, в том числе в профессор Незванько. Николай Тарасович был выходцем из Тернопольщины, ему шел семьдесят четвёртый год. В возрасте тридцати лет он защищал кандидатскую, в историческую науку шёл по партийной линии, имел серьезную «мохнатую руку» в столице, так что поступил просто и эффективно: ему достали «кирпич с грифом»[2], который он и передрал, причём многие куски текста не удосужился даже чуть-чуть изменить. На его беду официальным оппонентом был академик Коняев, который хорошо знал текст первоисточника: ее писал один из его учеников. Он не только обвинил молодого соискателя в плагиате, но и доказал факт бессовестного заимствования. Николай Тарасович защитился через год, немного подрихтовав текст, изменив тему и метнувшись в другой научный совет. Видимо, ему помогли выбрать правильных оппонентов и нужных рецензентов. Защитился он в периферийном научном совете, и вскоре получил звание доцента и должность проректора по административно-хозяйственной работе одного из столичных вузов. Так сказать, политическая структура усилила воспитательное направление исторической науки. Докторскую он защитил в восемьдесят восьмом, когда по стране вовсю гуляли перестроечные ураганы. Но его докторская была на удивление скромной, беззубой, доказать ее актуальность и научную новизну было сложно, но Незванько воспользовался проверенным рецептом: защищался на периферии, и в научном совете прошел без проблем. Диссертация была написана двумя кандидатами исторических наук, так что с самим текстом проблем не было, со скрипом и не без смазки, работа прошла ВАК и Николай Тарасович получил профессора. В начале девяностых он частенько хвастался тем, что был потомком полицая, а его дядя сражался в мельниковских бандах, «освобождая Украину от большевистского засилья». Потом, в начале нулевых, быстро переориентировался, стал ярым русским «патриотом» и поддерживал самые отъявленные националистические движения, чисто с позиций исторической науки. Пока что профессор Незванько чувствовал себя неплохо, имел кафедру, несколько диссертантов, участвовал в различных форумах, даже регулярно получал гранты, так что извините, был силой, и с ним считались. И вот, получилось, что я заимел в научном совете человека, который имел на меня зуб, даже не на меня, а на моего учителя, но отмстить академику унизив (завалив) его ученика — так это ж отложенная месть, которая намного слаще мести немедленной! Я как-то не обращал на возню в совете внимания, я был занят работой, шлифовал текст, заканчивал редактировать монографию, которая заинтересовала несколько издательств, так что у меня был даже выбор, где издаваться. «Два Александра — противостояние русских элит на изломе эпохи». Сигнальный экземпляр получил еще до защиты и спокойно вставил в текст ссылку на эту работу. И вот он, мой Рубикон! Предзащита прошла успешно, замечаний принципиальных не было, недостатки оперативно устранены. Две рецензии — положительные. Предварительные отзывы официальных оппонентов — мне передали, что все хорошо, работу оценили высоко. И вот во время обсуждения на сцену выкатился профессор Незванько. Почему выкатился? Маленький, толстенький, с лысиной во всю голову, и клоками седых волосинок в виде островков на темечке и за ушами, с крысиной мордашкой, страдающий одышкой и с солидными мешками под глазами, он перед тем как начать речь чуть пожевывал ртом, как будто перерабатывал оппонента на мелкие детальки перед тем, как проглотить. А потом профессор решил поставить под сомнение даже не научную новизну, а вклад диссертанта в эту работу. Надо сказать, что он хорошо изучил мой труд, даже не автореферат, а именно текст диссертации, указав на то, что значительная часть опубликованных по теме работ была в соавторстве с академиком Коняевым. Затем приводил цитаты из работ самого академика, причём, вырванные из контекста, сравнивал с моими идеями и утверждал, что работа — заслуга Михаила Николаевича, который на старости лет решил таким образом утвердить свои сомнительные концепции в исторической науке. Человеку, незнакомому с моей работой, это выступление могло показаться более чем убедительным. Потом профессор Тарас набросился на мою личную концепцию преломления социальных факторов через личную психоматрицу человека, в которой доказывалось, что традиции и особенности воспитания, социальной среды, обучения влияли на исторические процессы, делая их из железно детерминантных, простите, заговорился… Делая их из строго закономерных непредсказуемыми, причём то, каким образом проявится реакция конкретной личности на стрессовую историческую ситуацию абсолютно точно предсказать невозможно. И История часто сворачивала в сторону от закономерного пути только потому, что на ее пути оказывалась психика одной-единственной личности. Тут уже Незванько оторвался по полной программе, доказывая полную несостоятельность моих воззрений, которые тут не так сильно пересекались с идеями академика Коняева. Получалась интересная схема: мои диссертационные успехи — заслуга академика, а идеи собственно диссертанта — полный отстой из-за которого нет смысла портить бумагу. И вообще надо бы отправить эту рукопись на помойку и заняться серьезными научными исследованиями. А вы еще не знали, что научный мир то еще болото, и подставить кого-то, провалить — любимое занятие многих «деятелей» от науки?[3] Да, тут был такой нюанс, академик Коняев уже удалился от активной работы, чтобы его как-то поддержать, я советовался с ним по некоторым работам, статьям, и в них ставил его соавтором. Обычно статьи дополняют фамилиями ректора или секретаря научного совета, или кого еще, кому очень надо, чтобы появилась в послужном списке печатная работа. Я же поступал не так, как все «нормальные» люди, сейчас за это и расплачивался. Ничего, отбился. Меня неожиданно поддержал академик Басармян, который, кстати, с Коняевым был далеко не во всём согласен. Но с Аванесом Арутюновичем я лет восемь назад советовался по положениям докторской. Вот это академик и вспомнил. Приятным сюрпризом было и выступление официального оппонента, который подчеркнул интересные методы именно психологической части исследования, настаивая на перспективности применения их для дальнейших научных разработок. Вроде бы атаку Незванько мы отбили, но при ответах на другие вопросы профессор Тарас вставлял язвительные замечания про академическую убогость Михаила Николаевича, а потом еще спросил, каким образом неизданная монография попала в список работ диссертанта. Ну, тут я и вспылил. Вытащил на свет сигнальный экземпляр и высказал старому мерзавцу всё, что о нём думаю. Скандал! Да еще и какой! Сам себе подгадил. Из девятнадцати членов научного совета шесть чёрных шаров. Шесть! Это был провал, катастрофа. Стало совершенно ясно, что ВАК докторскую не пропустит.