Время неба (СИ) - Ру Тори - Страница 45

Как бы ни было тяжело, они всегда к лучшему — открывают неизведанные горизонты и мобилизуют скрытые ресурсы. Удаленно работаю сразу на две конторы, получаю приличный оклад и еще более приличную премию, посвящая делам самое жуткое время суток — поздний вечер и ночь.

Утро подчинено строгому распорядку — весы, прием витаминов, поход к врачу. Кровь из пальца, час под капельницей, иглоукалывание, лечебная физкультура…

Прежняя одежда стала тесной — хожу в толстовке Тимура, той самой, что постирала и спрятала в его первый визит в мою квартиру. В один из дней она выпала из шкафа — как привет от него. Отголосок тепла и уюта… Мне в ней классно.

Смахиваю снежинки с рукавов нового просторного пуховика, поправляю шарф и спешу к кафешке, притулившейся за уснувшим на зиму фонтаном. Щеки горят от морозца и быстрой ходьбы, а душа — от неведомых предчувствий и ничем не оправданной радости.

Звякнув китайскими колокольчиками, за спиной плавно закрывается дверь, светлый просторный зал сияет чистотой и белизной льняных скатертей.

Нанизываю одежду на золоченый палец вешалки, располагаюсь в уголке и улыбаюсь официанту, принявшему заказ. Грею руки о принесенный им картонный стакан с клюквенным чаем и смотрю в окно на снежную круговерть.

Было бы здорово сидеть здесь не просто так, а ожидая Тимура… Чтобы настоящей, полноценной семьей отметить приход зимы и, взявшись за руки, привычным автобусным маршрутом вернуться в теплый дом.

На накрахмаленную скатерть падает тень, шаркнув по полу деревянными ножками, отъезжает стул, и я в замешательстве поднимаю голову.

— Не против? — Худощавый парень в камуфляжном анораке садится напротив и светло улыбается мне, синие растрепанные волосы падают на лоб. Кир…

Я задыхаюсь от неожиданности и не могу унять ворох бесплотных надежд, переполнивших грудную клетку. Рефлекторно заглядываю за его плечо, но в зале никого больше нет.

«…Он даже спит в анораке. И душ принимает в нем же. Кажется, у него есть и летний вариант, и зимний вариант, и парадный вариант и вариант на каждый день…» — вспоминаю шутку Тимура, и от внезапной радости и жуткого разочарования еле слышно пищу:

— Конечно не против! Располагайся, Кир! — Он улыбается еще шире, от глаз лучами разбегаются едва заметные паутинки морщин.

— Здравствуй, Май. Это чудо какое-то: я здесь на день, проездом, но столкнулся с тобой!

…Май. Только ребята из компании Тимура обращались ко мне так.

— Привет! Приятная встреча! — я искренна, Кир не менее восторженно кивает. Ставит перед носом стаканчик с кофе, обхватывает его ладонями и долго разглядывает, прежде чем поднести трубочку к губам.

В этом парне есть что-то от святого или блаженного — потрясающее спокойствие в любых ситуациях, безграничная доброта и готовность отдать последнее. А еще — острый ум, проницательность и блестящее чувство юмора.

Мы довольно много времени провели вместе, но, из-за моих комплексов, так и не стали друзьями.

Я теряюсь, не знаю, как продолжить разговор, затянувшаяся пауза напрягает, но, похоже, что только меня.

Кир ведь общается с Тимуром, в курсе его дел, он — единственное связующее звено между нами, и я не выдерживаю:

— Как дела у Тимура?

Кир мгновенно включается в реальность, будто только этого вопроса и ждал.

— Тимур пару недель бухал и прогуливал работу. Но я не уволил его. Сейчас все окей. Говорит, что ему не подходит такая жизнь, а те, кто подталкивал его к ней, ошибаются. Снял квартиру с парнями из сквота. И поступил-таки в универ. Мы убедили его, что айтишники в наши непростые времена — новая нефть…

Собеседник с явным удовольствием потягивает кофе, а я моргаю, пряча увлажнившиеся глаза. Тереблю бахрому жесткой скатерти и кусаю губы.

— Знаешь, Май, ему нельзя в рамках. Тесно. — Вдохновенно продолжает Кир. — Сколько раз мы гоняли его из сквота, мать вгрызалась нам в глотку, травила заявлениями в управу и полицию, но он все равно приходил. За эти годы чувак стал мне сыном. И его мышление — парадоксальное, непостижимое, гениальное, не так-то просто изменить. Да и не надо, Май! Например, он втемяшил в башку, что ему нужен «Мерс» бизнес-класса. И, самое прикольное, он купит его через пару лет. Люди с такими мозгами добиваются всего…

Отлично понимаю, что стало причиной его стремления к материальным благам и сокрушенно вздыхаю.

Несмотря на свои подвиги, я никогда не смогу почувствовать себя равной ему — по степени свободы, смелости, силе духа. Не представляю, как вымолить у него прощение. Как подступиться, с чего начать, что сказать, чтобы вернуть прошлое…

— Май, сколько, по-твоему, мне лет? — Кир выводит меня из ступора странным вопросом и, не дожидаясь ответа, намертво фиксирует мой взгляд своим — космическим, ненормальным, глубоким.

— Э-эм… Тридцать — тридцать пять? — я прищуриваюсь, чтобы не выдать своего отчаяния, но тщетно — он давно заметил.

— Мне через месяц исполнится полтинник, Май.

С недоумением пялюсь на него, выискивая намек на шутку, но, присмотревшись, замечаю, что он действительно старше меня.

Открытие ошеломляет.

— Вот так, — явно польщенный моей реакцией, усмехается Кир. — А моей ненаглядной жене — двадцать три. И она открывает мне мир с неожиданных ракурсов, учит иной мудрости, перетряхивает пыльный мешок застарелого опыта, комплексов, травм. Нам здорово вместе. Все мы, кто раньше, кто позже, дорастаем до определенного момента, когда наступает расцвет. Достигаем пика знаний и способностей, и возраст перестает играть особую роль. Мы или остаемся такими — самодостаточными и сильными, либо прогибаемся под общественным мнением, сдаемся, мимикрируем. Мечтаем — тайком, любим — тайком… Но мы не обязаны соответствовать чужим представлениям о целесообразности и стареть раньше времени. — Я проваливаюсь в бездонные глаза Кира, подпадаю под гипноз, а он переходит на шепот: — Эльвира из породы невыносимых скандалистов. Справедливости ради, ей приходилось тяжело — рано забеременела, бросил парень, не поняла семья, по району ходили неприятные слухи… Но Тимур не отказался от тебя. Все его разговоры — о тебе.

По сердцу царапает тупое лезвие, морок развеивается, и я возвращаюсь в реальность. Отставляю полупустой стакан и дрожащими пальцами заправляю за уши слипшиеся пряди.

— Кир, не говори ему, что мы виделись. Я пойду. Удачи…

Поднимаюсь, набрасываю пуховик и шарф и, не оборачиваясь на его окрик, ухожу. Выбегаю в метель, поднимаю воротник, прикрываюсь рукавом и спешу к остановке.

На проводах надрывают глотки вороны, ряды зеленых елок охраняют уединение заколдованного сквера, по запорошенной дорожке тянется черная цепочка следов.

Нужно вернуться домой. До краев заполнить миску хлопьями, врубить дораму, разобраться с начислением премий сотрудникам, поговорить с маленьким Тимом, укрыться пледом, успокоиться и уснуть. Кир прав, чертовски прав во всем, но какой сейчас прок от открывшихся истин…

Хватаясь за обрывки мыслей, я ускоряю шаг, с разбегу налетаю на одинокого прохожего и, пробормотав дежурное извинение, застываю как вкопанная. Высокие ботинки, руки в карманах, черная куртка, черный капюшон, черный тяжелый взгляд.

Передо мной стоит… Тимур.

Его хмурое лицо отражает всю усталость этого мира.

Пульс замирает и пускается в галоп. Он угрожающий.

Как я не замечала раньше?

Как не побоялась привести его в дом, разделить бюджет и постель, заботы, проблемы, планы и радости?.. Как решилась наговорить ту ересь… Как вообще осталась жива?..

Тимур пристально смотрит на меня, и из-под ног уезжает земля. Так смотрят на человека, по которому адски скучали…

— Май… — сто лет не слышала этот голос, и в горле вырастает ком. Губы дрожат. Только Тимур умеет так произносить мое имя.

Он сокращает расстояние между нами до нескольких сантиметров, я съеживаюсь от внезапной близости и волны обжигающего тепла, но не двигаюсь с места.

— Можешь молчать, говорить буду я, — в черных глазах вспыхивает огонь. — Ты сказала неправду, ведь так? Наутро после той офигительной истории ты сидела на скамейке, я видел. И понял все еще тогда…