Ты пожалеешь (СИ) - Ру Тори - Страница 20

Пришел лечить меня и вторгаться в личное пространство.

И за это наверняка получит выговор от отца.

Нехотя поворачиваю замок и распахиваю дверь:

— Как ты узнал мой адрес?

— Катюха сказала. Вот, держи. — Он протягивает мне пакеты с ресторанной едой и фирменно улыбается. — Не будем нарушать традиции. И еще. Женька знает, что ты съехала. Не хочешь помощи от меня — пожалуйста, позвони ему.

Он машет мне, разворачивается, сбегает по ступеням вниз и скрывается из виду, и я не успеваю его поблагодарить.

От такого простого проявления заботы на ресницах выступают слезы — он присматривает за мной почти как брат.

А вот необходимость позвонить настоящему брату вызывает странную досаду.

Почему-то припоминается гимназия, где Женя, даже будучи старшеклассником, никогда меня не защищал. И объяснял: «Ника, нам нельзя опускаться до разборок».

Вот только другие дети почему-то опускались до них — щипали, обзывали, пинали и дразнили.

«Много слов, мало дела…» — так говорил о Жене папа, и в его голосе слышались нотки презрения. Мне было обидно за брата, но, может, папа был прав?

Мы не общались с понедельника, брат не в курсе моих решений. Но что он может? Выставить на продажу свою лондонскую квартиру, вернуться на родину и приобщиться к вольной жизни бомжа?

Быстро набираю ему сообщение, что у меня все хорошо. Что он может спокойно работать и не переживать. Что нечаянно услышала разговор Артема с отцом и решила никому не создавать проблем.

Подключаю телефон к зарядному устройству, заваливаюсь на скрипучий жесткий диван и накрываюсь тонким одеялом с головой.

***

Последнее утро октября ничем не отличается от вечера — в комнате полумрак и тишина, и мне приходится растерянно втыкать в серый потолок и долго соображать, а спала ли я вообще, или закрывала глаза всего на минуту?

Нашариваю тапочки, вылезаю из-под одеяла и плетусь в ванную, а потом — на кухню.

Я чувствую себя разбитой.

Дурные предчувствия теснятся в душе и, подогретые крепким кофе, перерастают в настоящий психоз — из трясущихся пальцев выскальзывают предметы, одеревеневшие плечи натыкаются на углы.

Оживает телефон — от Жени прилетает короткое сообщение с пожеланием счастливого Хеллоуина и обещанием приехать после католического Рождества. Тяжко вздыхаю.

Стекла снаружи царапает мелкий дождь, черные руки деревьев тянутся к небесам… Осень и тоска. Одиночество и холод.

Решаю внести в окружающую разруху дух Хеллоуина — взбираюсь на стул и привязываю к пустой гардине гирлянду с призраками и ведьмами, подаренную Никиасом в честь наступающего праздника.

Этот жест начальника поначалу даже показался мне милым и трогательным. Но потом в пакете с логотипом «Бессонницы» я обнаружила и кое-что еще.

Мою униформу на сегодняшний вечер.

Баварский костюм — легкомысленный, неприлично короткий, с оборочками, корсетом и огромным вырезом на груди. Его вид вызвал ужас. Остальным девочкам достались образы развратных медсестер, горничных и стюардесс, но Никиас отмазался: «Будем высмеивать популярные фетиши!»

Мне стоит огромных трудов выгладить этот чертов костюм утюгом 1970 года сборки и провезти его невредимым в переполненном автобусе, а теперь, спрятавшись в углу подсобки, я завязываю шнурок на корсете и поправляю юбки, а мимо беспрестанно снуют незнакомые люди.

Склонившись над зеркалом возле умывальников, я наношу макияж — покрываю лицо пудрой самого светлого оттенка, вместо румян использую серые тени, а губы крашу кроваво-красной помадой.

Вокруг по обыкновению разворачивается хаос — уборщицы надраивают полы, звукачи в спешке настраивают аппаратуру, бармены заставляют бутылками полки, шеф материт кого-то на кухне. Наконец Никиас собирает персонал в центре зала, раздает официантам блокноты и ручки, произносит напутственную речь и, перекрестившись, идет встречать гостей.

Этот клуб — мое первое рабочее место, и опозориться никак нельзя. Повторяю про себя номера столиков и пункты меню, натягиваю дежурную улыбку и спешу к разряженной толпе, но разящий удар по спине едва не сбивает меня с ног.

Резко оглядываюсь — передо мной стоит Харли Квинн, а точнее — размалеванная Катя, облаченная в топ, драные колготки и микрошорты. Накладные волосы собраны в разноцветные хвостики, на чокере красуется металлическая надпись «PUDDIN».

— Ты просто секси! — Она щелкает пузырем жвачки и поднимает вверх палец, а я скриплю зубами.

— Ты тоже. А где твой ненаглядный Джокер?

— Уже здесь! — Катя поворачивается к сцене и в предвкушении сжимает кулаки.

Раздается громоподобное приветствие, Никиас дует в микрофон, благодарит собравшихся и объявляет:

— А сейчас — то, ради чего вы все здесь собрались. Я знаю, вы хотите их. Ита-а-а-ак… «Self-harm»! Разорвем эту «Адскую вечеринку»!

Место за барабанами занимает здоровяк в маске Хэллбоя, диджей с ангельскими крыльями встает за пульт, а к микрофону выходит… Харм.

По инерции пячусь назад, налетаю на кого-то спиной, и это удерживает меня от падения.

Харм в образе католического священника — черные джинсы, застегнутая на все пуговицы рубашка и колоратка у горла. Но в глазах горит дьявольский огонь, а на лице сияет самодовольная улыбка, от которой по коже пробегает озноб.

Катя разочарованно моргает, оценивая его внешний вид, но тут же исправляется — визжит и посылает ему воздушный поцелуй.

Он отвечает ей тем же.

И в моем тупом мозгу складывается премилая картинка. Вот же оно.

Харм и Катя… вместе.

А ведь моя интуиция орала об этом много дней!

С губ срывается нервный смех, хотя по щеке сползает едкая капля.

Два месяца боли и слез, улыбок вопреки всему, надежд, тревог и диалогов с пустотой… против двух месяцев их жаркого секса на шелковых простынях.

Этот урод наврал мне даже про мать.

Интересно, а знает ли он, что Катя — моя лучшая подруга?..

Интересно, а знает ли Катя, что он…

— Твою ж… — Пол под ногами становится вязким, стены качаются, картинка мутнеет. «Знакомства» с ним я не переживу.

Расталкиваю локтями слэмящуюся нечисть и бегу к подсобкам.

Пара шагов — и спасение: пальто, ботинки, шарф, промозглый тихий вечер… Нельзя, чтобы дыра в груди возникла снова. Но, черт, кажется, она уже там…

На пути вырастает грозный Никиас и сует мне в руки пустой поднос.

— Куда намылилась, тезка? — Он подталкивает меня обратно в зал. — Нам не хватает людей. А ну живо работать!

Глава 27

Удары барабана и басы отдаются в желудке, гитара и семплы оглушают, голос Харма пробирает до мурашек. На танцполе беснуется и горланит разгоряченная толпа, кондиционеры не справляются с наплывом посетителей, вжав голову в плечи, я ношусь от столиков к кухне и обратно, и по спине течет пот.

Душа обмирает, словно мышь в мягких лапах неизбежной смерти, дурные предчувствия не дают покоя. Сегодня что-то произойдет. Все полетит кувырком…

Обвязав могучую талию черным фартуком и вооружившись подносом, Никиас сам бросается в бой, и я, улучив момент, сбегаю в подсобку.

Забиваюсь в угол, прячу лицо в ладонях и глубоко дышу.

Нам троим все равно придется общаться.

Нужно сделать выбор и следовать ему до конца. Ранить Катю я не могу. Значит, буду до последнего изображать, что мы с ее парнем не знакомы.

Возвращаюсь в зал, когда сет группы заканчивается — Харм доводит зрителей до экстаза песней про спички и смерть, снимает гитару, ныряет в толпу и плывет по волнам обожания до тех пор, пока его бережно не ставят на ноги.

Под овации группа идет к зарезервированному столу у окна. Взбудораженная Катя виснет на Харме, что-то настойчиво тараторит, озирается в поисках меня и поднимает руку.

— Ника! Иди сюда! — Читаю по губам и врастаю каблуками в дрожащий от музыки пол. Я ищу пути к отступлению, но Никиас, пролетая мимо, орет: