Ты пожалеешь (СИ) - Ру Тори - Страница 15

Я и сейчас иду. Хотя меня трясет.

Свет фар рассекает темноту, лижет кусты, скамейки и кирпичную стену соседнего дома. Напоследок оглядываюсь — окна злополучной квартиры погасли.

Я спешу к авто с шашечками, открываю дверцу, вжимаюсь в заднее сиденье, называю таксисту адрес Артема и весь путь безучастно пялюсь на проплывающие снаружи фонари, клумбы с увядающими цветами, дома, мосты и небо.

Харм без спроса ворвался в мою жизнь и перевернул ее с ног на голову. Но теперь я окончательно поняла: все мои прежние убеждения были правильными.

Пусть он и дальше машет метлой, играет на площади и проматывает тетушкины деньги в клубах. Пусть захлебывается своим ядом и обманывает доверчивых девчонок.

А я… Я смогу стать сильнее. Он пожалеет обо всем. Он пожалеет.

Обнимаю себя слабыми руками и до крови кусаю губы.

Дыра в душе разрастается, испепеляя все вокруг — мешает, пульсирует, изводит. Совсем скоро она поглотит меня и затянет в себя весь мир.

И мне нечем ее заткнуть. Потому что Даня…

Он больше не улыбнется. Не прижмет к себе, не выручит и не придет на помощь.

Меня накрывает невыносимое чувство потери. Потери возможностей и надежд на лучшее, доверия и любви, тепла, уюта и покоя.

— Черт бы тебя побра-а-ал… — задыхаюсь я, и водитель подозрительно косится в зеркало заднего вида. — Почему ты такой урод, что с тобой не так?

Элитный жилой комплекс встречает непрошенных гостей пристальными взглядами камер видеонаблюдения, голубоватым свечением ламп на этажах и тишиной.

У Артема я никогда не бывала, мне и сейчас странно здесь находиться.

Рука в нерешительности замирает над кнопками домофона, но я тут же отдергиваю ее и отступаю в тень.

Я бы предпочла, накрывшись газетой, переночевать на лавочке детской площадки. Но где-то неподалеку матерится пьяная компания, лают собаки, воет сиреной скорая, спешащая на вызов. Ветер усиливается и пронизывает ткань пиджака. Тут довольно стремно.

Как по заказу, раздается короткий писк, дверь распахивается, и из подъезда, застегивая на ходу курточки, выходят две румяные девушки. Они обдают меня шлейфом приторных фруктовых духов и, хихикая, скрываются в арке.

«Студентки…» — мелькает обрывок забытой мысли.

Брат рассказывал, что к Артему частенько наведываются его студентки — на чай и «индивидуальные занятия». Раньше эта информация лишала меня сна, но теперь даже не трогает.

Ставлю ногу в проем, протискиваюсь в подъезд и мимо рядов почтовых ящиков волочу себя к лифту.

В кабине тоже пахнет этими навязчивыми легкомысленными духами — у меня перехватывает горло, вместе с тошнотой к нему подступают рыдания и горечь. Я ни черта не вижу, хватаю ртом воздух и заправляю за уши спутанные мокрые патлы.

…Почему я так легко клюнула на него? Почему позволила до себя дотронуться?..

Выхожу на провонявшую «студентками» площадку седьмого этажа, настойчиво давлю на пуговицу звонка и внезапно оказываюсь в тепле ярко освещенной прихожей.

Резиновые тапочки с гавайским принтом, домашние шорты, «Rolex» на крепком запястье…

— Малая, ты чего? — Чьи-то пальцы упираются в мой подбородок и заставляют меня поднять голову.

Я смотрю в глаза Артема, знакомые с детства — удивление в них сменяется на растерянность, а потом — на испуг и злость.

— Где ты была, малая? — допытывается он. — Тебя обидели? Да что произошло, твою мать?!

Я не могу признаться в случившемся, но и складно соврать не способна.

Молча подаюсь вперед, обнимаю его, зарываюсь носом в плечо и реву как ненормальная.

Глава 22

Просыпаюсь, и воспоминания тут же бьют кулаком под дых. Самое яркое из них — бледный ухмыляющийся Харм. Мне хочется уснуть навсегда.

«Не думай о нем. Не смей. Прекрати!» — уговариваю себя, напеваю тупую песенку и сочиняю к ней еще пару куплетов — чтобы отвлечься и не задохнуться от боли.

Глаза режет — я проплакала до трех утра, и успокоительные таблетки, заботливо оставленные Артемом на прикроватной тумбочке, не помогали.

Сквозь рыдания, сопли и всхлипы я сделала неутешительный вывод: для Артема я продолжаю оставаться глупым ребенком — он даже не пытался меня разговорить, проводил в гостевую, пояснил, что не выносит плачущих женщин, и смылся.

С потолка безучастно глядят белые плафоны, со стен — рамочки с засушенными растениями из Австралии, со стеллажей — африканские статуэтки, замершие в причудливых позах. В комнате царит безукоризненная чистота.

Но от подушки несет уже знакомыми мне цитрусами, дыней и мерзостью, и я в сердцах ее переворачиваю.

Надеюсь, Артем сменил хотя бы простыни. Или же нет?

И почему такие вопросы не мучили меня в кровати Харма? Почему меня не мучили вообще никакие вопросы, когда он пускал свое дьявольское обаяние в ход?

Я прерывисто вздыхаю. Удивительно, но жизнь продолжается даже после таких страшных ран.

Нужно попробовать натянуть улыбку, расправить плечи и идти дальше.

Если не хочу, чтобы в зеркале вечно отражался похмельный китаец, пора прекратить жалеть себя.

Долго прислушиваюсь, но за дверью стоит тишина — Артем уже уехал на работу.

Выбираюсь из-под одеяла, натягиваю многострадальные джинсы, поправляю топ и отправляюсь в разведку — вчера я познакомилась только с прихожей и душем.

Женя не преувеличивал, когда рассказывал о здешней обстановке: светлые занавески, нарочито небрежный дизайн мебели, коврики из натуральных материалов — каждая деталь проста и роскошна.

Эта квартира должна была стать и моей, однако с каждым днем перспективы тают, а мое облегчение растет. Тут некомфортно. В отличие от захламленной старьем квартиры, где было так уютно и тепло.

— Сначала сведи татуировку. И разлюби того, кто твоей любви недостоин! — рычу себе под нос, ухожу на кухню, откручиваю пробку с бутылки минеральной воды и присасываюсь к живительной влаге.

Я чувствую себя больной. Разбитой, уставшей, старой. Сломанной.

На холодильнике замечаю магнитик с видами моря и листок. На нем ровными четкими буквами нацарапано: «Малая, в гостиной у дивана чемодан с твоими вещами. Вчера я заезжал к вам, собрал все необходимое. Дома пока небезопасно — писаки с камерами сидят под каждым кустом. Но завтра можешь вернуться к учебе — я тебя отвезу».

В душе шевелится что-то, отдаленно напоминающее радость.

Завтра я выйду из авто Артема и произведу в универе фурор. Выскажу Кате все, что о ней думаю, а потом, конечно, прощу. Может, и этот жалкий придурок увидит мое феерическое возвращение из окна гимназии.

И пусть пока мне сложно сделать вдох, я точно знаю, что любая боль со временем притупляется. Остаются лишь ее отголоски, но и они касаются души изредка, помогая не забывать, что я все еще жива. Такой же светлой щемящей грустью стали воспоминания о маме…

Тишина разрывается трелью входящего вызова, и я мечусь в поисках смартфона. Нахожу его подключенным к зарядному устройству — Артем позаботился, наверняка проверив контакты. В них нет ничего криминального, тогда почему в такую рань мне названивает брат?

— Ника, привет! — растягивая слова, приветствует он меня. Несмотря на утренний час, он в стельку пьян. — Как ты там?

— Привет, братец! Ты «уже» или «еще»? — отшучиваюсь я. Хорошо, что он меня не видит.

— «Еще». Я всю ночь отдыхал. Знала бы ты, как я ненавижу этот город и эту страну. Как мне надоело быть беспомощным и не иметь возможности разрулить все проблемы… Я застрял тут, а там у вас творится лютый звездец: папа сидит в изоляторе, а ты скитаешься. Прости меня… — гнусавит он. — Ты пока побудь у Темыча. А я что-нибудь придумаю…

— Не надо ничего придумывать! — Во мне включается режим защитника. Мы всегда стояли друг за друга горой, так пусть хоть один из нас продолжит нормально жить.

— Скоро все закончится! — с жаром заверяет Женя. — Папа сотрудничает со следствием. Журналисты перестанут на тебя охотиться, как только суд вынесет приговор.