Сердце офицера - Кистяева Марина - Страница 6

– Час ещё не прошел.

– Ты засекал?

– А то. С тобой только так, Петр Михайлович. Кстати, прими мои поздравления. Я, наверное, в числе последних поздравляю?

Генерал отмахнулся. Не до поздравлений сейчас. Он свой телефон поставил на беззвучный режим. Не хотелось никого слышать. Если кому-то срочно понадобится Громов, его найдут и без телефона. К тому же осведомленные люди понимали, что новоиспеченный генерал гуляет и лучше того не тревожить по пустякам несколько дней. Самое интересное начнется потом.

Петр, бывавший не раз в кабинете Одурова, прошел и тяжело опустился в кожаное кресло. В голове гудело от недосыпа и прошедшей гулянки.

– Нормально все, Маркович. Говори, что с моими дамами.

– Уже и твоими, Петя? Быстро, – оскалился Одуров, тяжело и устало вздыхая. – Может, по рюмашке? Замотался.

– Давай.

Одурову отказывать не стал. За руль Петр точно ближайшие часы не сядет, а там и протрезвеет.

Главврач поднялся, прошел к бару, открыл дверцу и достал пузатую початую бутылку с двумя рюмками.

– У Ольги ничего критичного. Ты и сам видел. Легкое сотрясение, пара синяков. Губа разбита. Мелочь, короче. Самая серьезная травма – перелом правой руки.

– Всё-таки перелом? – поморщился Громов.

– Угу.

Поставив рюмки на стол, Григорий разлил янтарную жидкость. Молчание хирурга не нравилось Громову. Что-то он не договаривает.

– Паузу нехорошую делаешь, Маркович.

– Давай сначала выпьем.

– Александра не пострадала? Ничего не сломала? Внутреннее кровотечение? – пытливо спрашивал мужчина, искренне переживая за маленькую девочку. Ему снова вспомнилось, как она хаотично и требовательно ощупывала грудь матери, устраиваясь поудобнее и затихая.

Одуров приподнял рюмку и без слов выпил. Даже не поморщился. Петр один в один повторил его движения. Горькая настойка обожгла горло, затем последовало приятное тепло.

– Значит так, Петр Михайлович, – хмуря брови, сказал Григорий, снова открывая бутылку. – Делать поспешных выводов я не буду. Но Александру обследовать тщательнее стоит.

По распоряжению Громова для Ольги и Саши выделили палату «матери и ребенка». Такая имелась и в военном госпитале. Петр не хотел знать, как она числилась у них на балансе. Да и забивать лишней информацией голову не собирался.

Он всё-таки съездил домой, принял душ, переоделся. Бриться не стал. Отзвонился в штаб.

К госпиталю Громов подъехал без пятнадцати девять. Одуров как раз выезжал со стоянки. Мужчины коротко кивнули друг другу. Прошло несколько часов, как они виделись в последний раз.

– Все необходимые бумаги я подготовил, – сказал Григорий, опуская стекло.

– Спасибо. С меня причитается.

– Естественно, – усмехнулся главврач, устало потирая глаза. – Иметь в должниках самого генерала – заманчивая перспектива.

– Да пошел ты, – беззлобно заметил Петр, проезжая дальше.

Задерживаться он нигде не стал, сразу прошел по коридору, поднялся на третий этаж и направился к палате, где, по его мнению, должны были отдыхать Оля с дочкой.

Постучать Петр и не подумал. Ребенок может спать, какой нахер постучать? На самом деле причина была в другом. Отвык он стучать, заходя к девушкам в комнату. Пусть в данном случае она и выступала в качестве больничной палаты.

Постучать всё-таки стоило.

Честно…

Петр вошел и остановился, не понимая в первые секунды, как реагировать на представшую перед ним картину. У Громова возникло ощущение, что он со всей дури врезался в прозрачную стену. Или, что ещё лучше, грохнулся с армейского «бревна» на полосе препятствий. Не больно, зато адреналин в крови колошматит до мушек в глазах. Больше злость берет, что лоханулся на самом легком, уже давно отточенном и привычном препятствии.

Петр остановился, нахмурившись и впиваясь жадно в картину, которую увидел.

Оля не спала. Она полусидела, опираясь спиной на подложенные под поясницу подушки. Натренированный взгляд Громова выцепил сразу все нюансы. Белые волосы расчесаны на прямой пробор, передние пряди убраны за уши. Лицо без единого грамма косметики. Бледное. Под глазами легкая синева. На скуле несколько царапин. Губы Петр не видел…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вернее, не смог рассмотреть – Оля сидела с опущенной головой.

Потому что здоровой рукой держала Сашу.

Которая припала к материнской груди и активно работала ротиком.

От вида грудного кормления генерал и подвис…

Сколько он за свою жизнь видел голых женских грудей? До хера и больше. И в обычной жизни, и на войне. Его пытались соблазнить, когда он был женат. Не раз. Пытались подложить, подловить, спровоцировать. Чего только не было. Когда он стал холостяком, то пустился в законные загулы.

В условиях войны насмотрелся на всякое непотребство.

Поэтому женской грудью его не удивишь. Ни большой, ни маленькой, ни плоской, ни искусственной.

А тут… Оля кормила дочку. Неприкрыто. Наслаждаясь процессом. У Ольги была шикарная, тяжелая грудь, за которую обеими ручонками ухватилась Саша. По типу: «Моё, не отдам!»

По позвоночнику Громова прокатился жар. Шандарахнуло и в голову. В висках запульсировало. Умом мужчина понимал, что грудное кормление никак не входит в табуирование. Сейчас женщины кормят детей, где им приспичит. И в кафе, и в скверах. Про стеснение давно забыто. Да и какое может быть стеснение? Что может быть естественнее, чем кормить дитятко грудью?

Петр хотел бы, чтобы его ребенка кормили первый год грудным молоком…

В горле образовался ком. Громов нахмурился. Происходящее начинало напрягать.

Причем открыто.

Более того, он почувствовал себя извращенцем, когда понял, что вид обнаженной Олиной груди его заводит.

Как мужика.

Девушка не сразу заметила присутствие мужчины.

Или была настолько поглощена дочкой, или Петр по привычке действовал бесшумно.

Она медленно подняла голову и сразу же натолкнулась на пристальный и жадный взгляд, которым Громов беззастенчиво пожирал её грудь.

То, что он видел, ему нравилось. Чертовски.

Ольга вспыхнула. Удивленно моргнула, даже губы приоткрыла, чтобы что-то сказать, но не сразу совладала с эмоциями. По её лицу от возмущения пошли красные пятна.

Правая рука была в гипсе. Ей она попыталась прикрыть грудь.

– А стучать?.. – выдохнула, наконец, девушка.

Сам Громов не спешил заводить диалог.

Он смотрел.

Снова и снова.

Красивая девушка с ребенком… Завораживающая картина.

– Не стал, – коротко бросил Петр, проходя в палату, точно здесь и сейчас не происходило ничего странного и он имел полное право присутствовать. В груди продолжал расти непонятный жар. Или давление? Что-то новое, что ему не нравилось.

Громов терпеть не мог ситуации, которые не понимал и не контролировал.

Они вызывали здоровую злость, раздражение и потребность всё исправить.

– Отвернитесь, пожалуйста, – быстро и явно волнуясь, попросила Оля, заерзав.

Саша, которую потревожили и оторвали от занятного занятия, тоже завозилась и закряхтела, выражая протест и готовность в случае необходимости подтвердить его громким ором.

Намеренно отворачиваться Петр не собирался. Но глазеть перестал. Настраивать молодую маму против себя не стоит. Им ещё разговаривать.

– Как самочувствие? – спросил он, подходя к окну. Можно было, конечно, опуститься в кресло, но тогда получилось бы, что он проигнорирует просьбу Ольги.

– Я не ждала вас… Вернее… Господи, что-то я ничего не соображаю…

Её сбивчивый тон насторожил Петра, и он снова обернулся. Разговаривать, не видя собеседника, Петр не любил.

– Всё-всё, роднулькин, хватит, – девушка поспешно прятала грудь в бюстгальтер и натягивала полы халата. Дочку она успела положить рядом. Та быстро перевернулась и, кряхтя, поползла по кровати. Оля сразу потянулась за ней.

Что-то пошло не так. Ольга громко застонала, поморщилась и повела правой рукой, которая у неё, видимо, была рабочей.