Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир - Страница 34

— Если мне не изменяет память, я бывал в этих широтах. А к Новым Дышлам можно пройти перелесками, не возражаете?

Сколько же минуло времени с той поры, когда он волею Провидения спустился сюда в качестве доверенного лица доктора Уикли? Год? Может, два? Или три?..

Они вошли в безмолвный весенний лес. Под ногами тихо шуршал прелый лист, пахло хвоей. В прозрачном воздухе плыли нити паутины.

Софочка засмеялась:

— Знаешь, о чем я подумала? Слово «философия» складывается из двух составных: «филео» означает «любить», а «софия» — «мудрость». Если сложить наши с тобой имена — Фил и София, — получится наука об общих законах развития природы, человеческого общества и мышления. Вот!

— Что же диктуют нам эти законы? — улыбнулся Филдс. — Буду звать тебя Философочкой!

Лизочек отстала от них, ковыряя клюкой в поисках раннего грибочка.

— Фил… я тебя действительно… люблю. И хочу тебе… нам добра. Может, будет лучше, если ты сам пойдешь и все о себе расскажешь. Как рассказал мне.

— Я рассказал тебе не потому, что…

Он замолчал.

— Ты живешь в постоянном напряжении, страхе, — продолжала она. — И не знаешь, что случится через минуту. Где смысл? Риск во имя риска? Если бы ты считал истинным счастьем счет в банке и личный комфорт, я бы с тобой сейчас так не говорила. Все может внезапно закончиться, и ты останешься совсем… один.

Филдс молчал.

— Мы могли бы жить как все люди. Ты любишь… детей?

Где-то треснула ветка. Над лесом взмыло воронье, оглашая поднебесье надсадным карканьем.

Джон Филдс ничего не сказал…

К ним спешила Лизочек, охая и причитая:

— Одни ложные поганки!. А страху-то хлебнула! В ельнике скелет валяется, вроде как волчий.

Шпиону стало не по себе.

— Шли бы вы, мамаша, рядом и молчали, как это делаю я!

Темнело. Лес постепенно начал редеть. В просветах между стволами замелькали огоньки деревеньки, потянуло гарью.

— Новые Дышла! — не утерпела Лизочек. — Слава те Господи, добрались.

Софочка прильнула к нему и прошептала:

— Мне нужно, чтобы ты ответил сейчас!

— К чему такая спешка?

— Это очень важно, пойми.

— Да что ты ко мне привязалась?! — резко оттолкнул ее Филдс. — Ты все удивительно правильно понимаешь! Подумаешь, Авиценна! Но я-то тебя не люблю. И хватит! Я не желаю предварять собственную свадьбу всякими заумными разговорами.

Софочка наиграно весело объявила:

— Эх, напьюсь я сегодня на радостях!

— А я с горя! — сказала Лизочек.

— Все идет по плану! — отрезал Филдс. — Чем скорее мы все вживемся в образ, тем лучше.

В сумерках шпион различил на знакомой избе надпись «ельсовет». Здесь и лопух, посаженный председателем в знак доверия к травопольной системе. Все осталось на прежних местах, ничего не изменилось, как в то памятное утро. «Это символично и знаменательно! — думал Филдс. — Я возвращаюсь туда, откуда начал свой долгий путь по загадочной России. И никакого самообмана! Мосты сожжены! Я возвращаюсь, чтобы осмыслить прошлое, понять настоящее и самоутвердиться в мечтах о будущем!»

— А вот избушка на курьих ножках, где чудеса и леший, — показала Лизочек. — Милости прошу!

Избушка, будто пришедшая из древних поверий, одиноко стояла у проселочной дороги, привалившись боком к оврагу. И вокруг вое выглядело таинственно: раскидистая ветла, стожок сена, заросший мятой и чертополохом колодец. Вот-вот с чердака слетит огромный филин в роговых очках, ухнет, жахнет и закатится истероидным плачем невростеника. Жуть! Былинная глухомань!

— Декорации, прямо скажем, впечатляющие, — неуверенно произнес Филдс.

Они вошли в избу. Во тьме бесились какие-то твари, шурша крыльями и по-цыгански причмокивая. Лизочек зажгла свечу:

— Ну, располагайтесь, милущие, а я загляну на чердак.

Летучие мыши забились под потолок и затихли.

— Твой дядя и брат не заблудятся в этой тьме тараканьей?

— Там, где дело пахнет выпивкой, их навигационным талантам могут позавидовать даже нетопыри.

И действительно, не успела Лизочек спуститься с чердака, как отворилась дверь и появились двое: один — невысокого роста, с серебристой проседью на висках и приятным открытым лицом (дядя), другой — помоложе, бородатый, в сильно потертых джинсах (приемный брат). За бородой братца угадывалось нечто такое, что заставляло Филдса быть начеку.

Софочка представила старшего:

— Мой дядя.

— Самых честных правил, — улыбнулся дядя, тряся Филдса за руку…

Трудно определить, сколько пили, ели и кричали «горько!» люди в избушке на курьих ножках. Филдс поймал себя на мысли, что никто из родных даже не заикнулся о свадебных подарках. Нечего сказать, родственнички!

— Здесь так накурено, милущий, хоть топор вешай, — опрокинув стопочку, заплетающимся языком прошамкала Лизочек. — Не подняться ли нам на чердак? Пой, ласточка, запятая, пой! Там у меня для вас кое-что припасено.

На чердаке горели свечи, было чисто и благопристойно. Посредине стоял огромный стол, покрытый черной магической скатертью, и два стула.

— Я обещала вам спиритизм с блюдечком. Садитесь за стол и читайте.

Она протянула желтый манускрипт: «Присядь, о чужестранец, за стол со скатертью, смотри на волшебное блюдце, в коем творятся вещи невероятные, непонятные. Пожелай, — и ты встретишь усопших, ушедших от мирской суеты».

— Когда услышите голос, называйте имя, — торопила Лизочек.

В блюдечке поплыли кривые горизонтальные и вертикальные линии.

Филдс возмутился:

— Неужели трудно вызвать телевизионного мастера и отрегулировать частоту строк?

— Говорите! — приказал чей-то голос.

— Жанна д'Арк, — произнес Филдс, и эхо несколько раз повторило имя.

…Пред Филдсом открылась банальная долина Вероны. У подножия холма жевал траву жеребец, в котором угадывалась лошадь Пржевальского с гордым, одиноким наездником неопределенного пола.

— Жанна! — окликнул Филдс.

На Жанне — наспех скроенная вульгарная кольчуга из чешуйчатого эпителия кардинала Ришелье, сбоку копье с нанизанной на него подшивкой «Вестника басмачества» за 1915 год, из шляпы торчит перо нестандартно мыслящего страуса. По тому, как воспламеняются очи Жанны, Филдс понимает, что крестьянская девушка мистически настроена. Борьба с феодализмом, по всей вероятности, дается ей нелегко.

(Ба, да ведь это Швайковский!)

Холм разверзся, Швайковский на кляче скакнул в недра земли, оставив в назидание потомкам соленый огурчик…

— Людвиг ван Бетховен, — выпалил Филдс, осознав, что зеркало криво.

…Где ты, пасторальная, мягко-лирическая чувственность автора «Афинских развалин»? Седовласый, с непричесанными космами, гений все глубже уходит в себя, обращаясь к полифоническим формам.

— Я не желаю ничего слышать! — кричит он шпиону, разрывая в мелкие клочки рюриковские облигации.

(Ба, да ведь это графиня Тулупова!)

— Повторите, что вы сказали?

Графиня подбавляет газу в межпланетное фортепиано фирмы «Блютнер», откуда идет кучерявая масса вперемежку с галактическими шнурками, носками и трусами. Слышится лай из созвездия Азизы…

— Иван Павлов.

…Старичок едет по кочкам на велосипеде. Сейчас кончится рощица, а за ней — женский монастырь, где служит мессу набожный Козловский. Бога нет! Есть условный рефлекс: лампочка загорается — слюна выделяется.

— Что вы знаете о симптоме Торчинского? — спрашивают ученого любознательные монахи.

(Ба, да ведь это Тарантулов!)

Какой, однако, мягкий тенор у Козловского…

— Юлий Цезарь.

…Сенат рукоплещет диктатору. Ему нет равных в борьбе за Власть. Это признает саудовская аристократия, а также простой люд. Пусть Цезарь невзрачен, зачнут в подпитии и смешон в кепке набекрень с бычком «Беломора» в зубах… Он велик. И прост. Тяпнув стаканчик, он шепчет группе представительных сенаторов скабрезный анекдот про кассиршу, которую он пришил где-то между Ганой и Пизой.

(Ба, да ведь это Коля Курчавый!)

Вот теперь тот факт, что Коля является прямым родственником Юлия Цезаря по вектору Исторической Аналогии, стал непреложной истиной…