Нарушая заповеди (СИ) - Перова Алиса - Страница 56

— Конечно, хочу, — мурлычет Лялька. — Просто… ты ведь работаешь по ночам.

— Я работаю, когда мне удобно. Главное, чтобы всё выполнил в срок. Поэтому, — я перекатываюсь на кровати и подминаю восторженно пищащую Ляльку, — я сам решаю, где мне проводить ночи.

— Ром, я бы отсюда никогда не уезжала, — полузадушенно шепчет моя аппетитная и податливая жертва. — Я так люблю тебя, Ромка!..

Или охотница?..

Засосало!

Подснежник?.. Как бы не так! Это какой-то другой, совершенно неслыханный уникальный цветок с невинными нежными лепестками и ароматной манящей сердцевиной. Прикоснулся, вдохнул — и поплыл. Нет — влип! По самый хобот. И уж если моя бесшабашная Лялька всё же подснежник, то я — очень смелая или, скорее, глупая и морозоустойчивая пчела… Пчёл!.. Короче, редкий зверь.

Не думал, что мне удастся сегодня уснуть, да и спать совсем не хотелось. Хотелось смотреть, вдыхать, слушать и не останавливаться… До судорог в пальцах, до звона в ушах. Да, сегодня было именно так и для меня это совершенно новые ощущения.

Почти шесть утра. Лялька спит на спине, прижав одну руку к груди… Я с трудом подавил желание коснуться нежной кожи, нервно сглотнул и прикрыл свою измотанную ласками пылкую девочку простынёй.

Я бы тоже, малышка, никуда не уезжал отсюда…

Ещё минут сорок у неё есть, пусть поспит. А мне лучше убраться подальше от её приоткрытых припухших губ, изящных плеч… А-а-р-р-р! Пробежка мне в помощь!

В телефоне коротко пиликнуло сообщение — «Не пришла». И лишь сейчас появилась тревога. Где же тебя носит, дурная девка? Тётя Любаша, мать Янки, позвонила ещё вчера днём, обеспокоенная отсутствием дочери. Я даже усмехнулся про себя — нашла о чём горевать. Да Янка пропадала ночами гораздо чаще, чем ночевала дома. Но, правда, всегда предупреждала мать и оставалась на связи. Я успокоил тётю Любашу, сказав, что, скорее всего, у Янки сдохла батарейка, а сама она в очередном любовном угаре потерялась во времени. Откровенно говоря, именно так я и думал, но тётя Любаша… На то она и мама, чтобы беспокоиться.

Тётя Любаша была одной из немногих, кто искренне переживал смерть моей мамы и единственной из прошлой жизни, кроме самой Янки, к кому я тянулся всей душой. Подругами мама и тётя Любаша не были, скорее, приятельницами и добрыми соседями. А для нашей вздорной общаги это уже немало. Когда не стало мамы, я не искал утешения у других людей, да я и сам себя плохо помню в тот период. Но зато, когда немного очухался, с удивлением обнаружил, что близких людей у меня и не осталось. Школьные друзья, а вернее, те, кого я считал друзьями, отвалились как-то сразу, да и хрен бы с ними. Но ведь у нас с мамой были родственники…

Бабуля, к сожалению, умерла слишком рано, но была родная тётка и двоюродные тоже были… С просьбой к своей тётке я обратился лишь однажды. Перед самой армией хотел немного денег взаймы попросить. Помощь Баева я даже не рассматривал, да и за организацию похорон благодарить его не собирался. Но этот урод мне никто, а вот родная тётка… Она заявила очень категорично, чтобы я несчастным сиротой не прикидывался и шёл работать, поскольку я уже несколько дней как совершеннолетний. Она тогда хорошо меня отрезвила. Про других родственников я сразу и думать забыл.

Бытовуха на меня обрушилась всей тяжестью и появились траты, о которых я раньше даже не задумывался. А моей подработки едва хватало, чтобы чувствовать себя гордым и независимым. Помогала только тётя Любаша, хотя я и не просил. Денег я у неё, конечно, не брал, но столовался регулярно. Они с Янкой и в армию мне посылочки отправляли. Вот с тех пор они и стали мне, как родные.

И прямо сейчас близкому человеку плохо, а я не рядом. За две прошедшие ночи Янка так и не объявилась, и телефон оставался недоступен, а это уже серьёзный повод для волнения. Я позвонил тёте Любаше и пообещал, что скоро вернусь в город и сразу займусь поисками её пропавшей дочери. Где искать? Без понятия! Остаётся надеяться, что до моего возвращения эта коза блудливая сама объявится.

Бр-р-р! Вода в озере ледяная, а прохладный утренний воздух после заплыва взбодрил ещё сильнее. Я ускорил шаг, но уже рядом с нашим домиком остановился и прислушался. Ещё ночью мне показалось, что за нами следят. И вот сейчас я почувствовал это снова. Огляделся. Уверен, что не ошибся. И пасут однозначно Ляльку. Шаги за спиной я не услышал, но чужой взгляд ощутил затылком.

Баев приближался неторопливо, прожигая меня зверским взглядом. Типа опасный лютый волчара. Страшно мне не было, но я порадовался, что догадался надеть трусы. Без них я бы сейчас чувствовал себя менее уверенным.

— Не спится, Тимур Альбертович? Надолго к нам?

— Пасть закрой, щенок, — утробно рычит Баев. — Где моя дочь?

Ярость в его глазах не пугает, но и веселиться сейчас тоже не хочется.

— Ну-у, если за последние полчаса Ева не покидала дом, то могу предположить, что она ещё спит.

С языка рвалось «устала очень твоя Лали», но я заставил себя вовремя заткнуться. Ляльке не стоит быть свидетельницей наших разборок.

— Ты как посмел, сучонок, притащить Лали сюда и… — он сжал кулаки, но сформулировать подходящее выражение после «и» не отважился. Похоже, он даже мысленно не способен замарать свою чистенькую девочку.

Будь это кто-то другой, я бы, возможно, восхитился, насколько трепетно он заботится о своей дочурке. Да и приехал сюда сам — один. Понятно — такую деликатную слежку Тимур Баев никому бы не доверил. Интересно, он слышал нас ночью? А, впрочем, на его отцовские чувства мне плевать! Как было плевать ему на чувства моей матери, когда он избивал меня на её глазах…

— Есть предложение, Тимур Альбертович, перенести нашу дуэль часиков на девять, чтобы Вам не приходилось себя сдерживать. Я как раз успею отвезти Еву на работу. Не будем прямо с утра обламывать её романтическое настроение. Что скажете, папаша?

56

Выделить на сон пару часов в сутки — легко. Сложнее будет следующие двадцать два часа. И не мне одному. Я поглядываю на зевающую Ляльку и невольно улыбаюсь. Стоит самому себе признаться — мне хорошо рядом с ней. Давно у меня не было такой безудержной ночки. А подобных эмоций я вообще не припомню. Хотя с Лялькой всегда было интересно и весело, и я словно окунулся в беззаботное прошлое… Вероятно, всё дело в этом. А сейчас у повзрослевшей малышки обозначились новые неоспоримые преимущества. И в этом дело тоже. Но давать определение своим чувствам я бы не рискнул. У девчонок всё просто — приласкал, погладил — и сразу «люблю». Меня никогда не бесило это слово, скорее, оно не находило во мне должного отклика. Слишком часто я слышал его от девчонок, которые уже на следующий день могли активно «любить» не меня.

И всё же Ляльке хотелось верить. Порывистая, открытая и очень искренняя во всём. Мне нравится ей верить, хочется о ней думать и смотреть на неё. С ней мне понравилось всё. Нежная… Очень нежная девочка.

Скажи мне ещё, Ева. Так только ты можешь. Скажи…

Я паркую Франкенштейна у закрытой «Кофейни» и гипнотизирую взглядом свою пассажирку.

Скажи.

— Наверное, ты решился, наконец, спросить номер моего телефона, — она смеётся и не спешит покидать салон.

— Кажется, мы перепрыгнули несколько незначительных стадий, — я беру в руки мобильник. — Диктуй цифры.

— Чего это — незначительные? Девятьсот двадцать, четыреста…

Она озвучивает свой модный номер, и я тут посылаю вызов.

— Готово! — Лялька радуется, словно я ей номер банковской ячейки продиктовал. — Так вот, о незначительном… Я, между прочим, очень люблю романтику!

— А я предпочитаю прочее между романтиками, — подмигиваю и перемещаю ладонь на её ножку.

— Пошляк. И цветы я тоже люблю, — её щечки розовеют, а голос переходит на шёпот. — Ромка, ты у меня совсем неромантичный. Но мне это очень нравится.

Скажи мне, Ева!..

Она тянется ко мне для поцелуя и в этот момент я готов разорить все клумбы на Красной площади. Я целую её жадно и даже грубо. Это моей девочке тоже нравится. Я уже собираюсь перетянуть Ляльку к себе на колени, когда замечаю метрах в ста от нас припаркованную машину Баева. Пунктуален, урод. А наша бариста рискует опоздать на работу. Вон, два лощёных додика уже пиджаками закрытую дверь кофейни полируют. Отстранившись от меня, Лялька тоже их замечает и недовольно морщит носик — не хочет уходить. И я рад — улыбаюсь, как идиот.