Нарушая заповеди (СИ) - Перова Алиса - Страница 23

Но рассмотреть в Маркуше классного мужика я так и не успела. Вслед за Котей оба Ангелининых компаньона так быстро покинули нашу лесную «избушку», словно на электричку опаздывали. Впрочем, Марк действительно опаздывал — на самолёт.

О, попутного ветра!

На прощание он — мама дорогая! — поцеловал мне руку и пообещал скоро вернуться. Так и вертелось на языке напутствие, чтобы не очень торопился. Спрашивать о том, куда он путь держит, я даже и не подумала.

Серый, уже отъезжая, выкрикнул из окна автомобиля «До скорого, Лалита!», и стартанул так, что чуть все наши ёлки не посшибал. Придурок! И тебе тоже попутного… Смерча!

На прекрасном лице Ангелины отразилась тоска. Как же я её понимаю, но вряд ли моя компания способна заменить стадо горячих самцов. Да и некогда мне — у меня наполеоновский план горит!

«Да, конечно, опыт есть — чуть больше года… В Чикаго!.. Непременно справлюсь!.. До завтра!..»

Я звонко чмокаю погасший экран мобильника. Обалдеть — получилось! А всего-то и нужно было — поверить в себя. И себе!

Полдела сделано! Каких-то три дня испытательного срока, а потом…

Дождись меня, Ромка!

22. Роман

На пути к спасению человечества от страшной погибели всего лишь три ступени — молитва, покаяние, смирение…

Мне никогда не доставало смирения, но, как выяснилось, — не только его.

«…Кто понуждает себя к молитве при сухости души — тот выше молящегося со слезами».

Когда-то в этих словах я услышал для себя спасение… Поверил… И стремительно рванул очищать свою почерневшую душу. Молился искренне — стараясь вникнуть в смысл каждого произнесённого слова!.. Каялся в поступках и желаниях, пытаясь заглушить сжирающие меня ненависть и злость. Не так всё!.. Истинное покаяние — это не сожаление, а полное осознание собственной неправоты, готовность искупить, простить и просить прощения… Просить у людей, которых ненавидишь…

Я не готов.

Спрятавшись от ярких голубых куполов за толстым ветвистым ясенем, делаю крайнюю затяжку и щелчком отбрасываю окурок в сторону урны — прямо в яблочко.

— Сволочь поганая! — рявкает бабка Настёна, проследив за полётом бычка и грозя мне сухим кулаком. — Прямо перед божьим храмом! Антихрист!

Бабкин кулак тут же преобразуется в благодатное перстосложение и осеняет старую перечницу крестным знамением. Во как — праведница! Перекрестилась, отбила поклон и поползла в церковь с твёрдой уверенностью, что под расписным сводом она прополощет свою ядовитую душонку и вернётся в мир чистым божьим одуванчиком. Чтобы снова проклинать шумных соседей, завидовать успешным и счастливым и травить кошек, которых развелось во дворе слишком много. А завтра она снова сюда вернётся.

Со времен зарождения христианства храмы для мирян возводились, чтобы те могли спасти свои души от греха. Не удивлюсь, если бабка Настёна спасётся — она верит в силу божьей прачечной. Верит так, как хочет и как удобно ей самой. К сожалению, такие прихожане — не редкость.

Но я гораздо хуже, потому что знаю, вхожу ли в храм, выхожу за ворота — я в обоих направлениях грязный.

Сейчас понимаю это остро, как никогда, и в последние дни мне неуютно в храме — ощущаю себя предателем. Сегодня немного легче — выговорился — свалил всё на отца Кирилла, вроде как покаялся. Нет — без положенного обряда с предварительным причастием. Просто исповедь по душам — и никакого таинства. Озадачил мужика…

Его Преподобие отец Кирилл — один из лучших посредников между Богом и людьми — с добрым сердцем и чистыми помыслами. Он знает меня с детства и искренне болеет душой за непутёвого грешника. Знаю, что он будет за меня усердно молиться, а я…

От всевидящего ока не спрятаться под кроной ясеня. Бросаю виноватый взгляд на купола и, боясь испачкать низменными желаниями святое для меня место, спешу к своему «Франкенштейну». Мысль о жёстком перепихе уже вторые сутки терзает весь мой организм. А ведь преподобный Анатолий как-то с этим справляется…

Мобильник выдал стандартный рингтон, и, взглянув на экран, я улыбнулся — богатым будет.

— Ну что, Роман Тёмный, отлучили тебя от храма? — для подобного вопроса голос моего друга звучит слишком радостно.

С Анатолием я познакомился ещё лет семь назад, когда он в нашем храме был на побегушках, вот типа меня сейчас. Я его в то время терпеть не мог и искренне удивлялся, как такого раздолбая вообще близко к церкви подпустили. А вернувшись из армии, был немало удивлён, узнав, что Толян дослужился до иерея*.

Теперь же этот божий слуга — мой единственный друг, если не считать Янку и наш с ней странный подход к дружбе.

— Не, Толян, дали принудительно-испытательный срок до осени.

— И где будешь отбывать повинность, каторжник? Не на рудники хоть сослали?

— Под твоим бдительным оком, Ваше Преподобие! Ты рад, надеюсь? Только я сперва исповедаться обязан…

— Боюсь, Ромыч, перепрошивка мозгов тебе мало поможет. Но я рад. Давай-ка подгребай в «Питон», я как раз выходной обмываю. Посидим, обсудим. И не дрейфь, брат, снизойдёт и на тебя божья благодать.

Паб «Лысый питон» презентабельным можно назвать только с пьяного глаза. Однако здешние завсегдатаи — сплошь преподы медицинского вуза, менты местного отдела с собратьями-гайцами и, собственно, Его Преподобие отец Анатолий.

— Тёмный! — радостный возглас Толяна прорывается сквозь гул голосов в прокуренном тесном зале. — Сюда ходи!

Под совершенно отстойное музыкальное сопровождение, дребезжащее из динамика над входной дверью, пробираюсь по узкому проходу к дальнему столику. Там и расположился мой друг в довольно плотной компании. Вот же трепло — посидим, обсудим… Похоже, там и присесть-то негде.

— О, Тёмный, рублём не подогреешь? — путь мне преградила вытянувшаяся справа длинная конечность в форменном рукаве.

И это вместо «Добрый вечер». На лоха я, что ли, похож? Не припомню ни единого раза в этом заведении, чтобы менты не пытались выпотрошить мой карман. А Сергей Сухов, похоже, в органах за идею работает. Я молча лезу за мелочью и, выбрав среди нескольких монет одну, вкладываю в протянутую ладонь.

— Держи два, сдачи не надо.

— Ты охренел, Тёмный? Я косарь просил! Надо было тебя, щенка, за тонировку по полной…

— Слышь, Сухой, ты на моей тонировке подогрелся уже так, словно я целый автопарк вкруговую затонировал.

— А ты чего такой дерзкий, малыш? — начинает бычиться уже хорошо поддатый Серёга.

— Малыш у тебя под брюхом, — я отталкиваю зависшую руку и следую дальше под гогот ментов и угрозы Сухого.

— С каких пор бандиты с большой дороги побираются у бедных студентов? — горланит Толян.

— Закройся, Поп, а то до прихода не доползёшь.

— Остерегись, окаянный…

Взаимный стёб обрывается, когда я добираюсь до отца Анатолия. Девушки — нечастые гости в «Лысом питоне», тем удивительнее, что за нашим столом целых две, подпирающие Преподобного с обеих сторон. Здесь же убивает рабочее время хозяин заведения Стас, и попивает свой любимый «Абсентер» хмурый и молчаливый патологоана́том из меда Борис, больше известный всем как Пила. Он же первый протягивает ладонь для рукопожатия.

Спустя полчаса я окончательно понимаю, что приехать сюда было ошибкой. Толян накачался пивом уже неслабо и теперь тискает громко ржущих девок. Обеим лет по двадцать, а то и меньше — под яркой, поплывшей на жаре штукатуркой не разберёшь. Матерятся через слово, хлещут пиво, дымят каждые пять минут и одаривают меня и Пилу призывными взглядами. Впрочем, Стасу тоже перепадает внимание. Никаких сомнений в том, что четыре партнёра девчонок не пугают.