Боярин. Князь Рязанский. Книга 1 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 18

В кабинете слева на стене уже висели образцы моих сабель, мечей, скрещенные пищали. Стояли два доспеха.

Я снял одну пищаль, и разломив её отдал Ивану.

— Ты чо сделал? Сломал?

— Выпрями.

Он выпрямил, и пищаль щёлкнув, затворилась.

— Теперь вот тот рычаг сюда, — показал я, и пищаль снова разломилась.

— И к чему это? Порох просыплется.

— Тут не просто порох, а «снаряд». — Я взял с полки металлический цилиндр и показал ему. В цилиндре имелось отверстие, закрытое тонким рыбьим пузырем.

— Вставляешь в ствол заряд, прокалываешь пузырь, вставляешь порошину, — я вставил в стволовое отверстие фитиль, — и нажимаешь на крючок. Рот раскрой.

— Чо?

Курок клацнул, посыпались искры и громыхнуло. Иван рухнул на пол. Пуля, пущенная в противоположную стену, вошла в бревно.

— Ну ты… дал, — сказал Иван, поднимаясь.

Комнату заволокло дымом. Вбежал Феофан, перекрестился.

— Раствори окна! Пошли отсель, Иван. Щас я тебе чо покажу. Гляди.

Я снова разломил пищаль, легко вытащил патрон, вставил другой, вставил порошину.

— Только не стреляй, — крикнул Иван.

— К чему? Я тебе показал, как быстро она заряжается.

Когда кабинет проветрился, мы пошли смотреть дырку. Оказалось, что пуля вышла с той стороны бревна и лежала на моей кровати. Пуля была стальной и совсем не деформированной.

— Ну, ты… — Опять нечего не смог сказать Иван.

— Это пули против панцирей, а для конных, в кожаных или в плетёных сбруй и свинцовой хватит. Или несколько мелких.

Я посмотрел на Ивана. Тот стоял широко раскрыв рот и глаза.

— Не оглох?

Иван покачал головой.

— Это тебе, Иван Васильевич… Подарок. Вон, даже написал для тебя. На русском языке. Чти… — И я передал пищаль Князю.

— «Первая пищаль, изготовленная для Великого Князя, Князя Всея Руси Ивана Васильевича Третьего в городе Рязани Князем Михаилом Васильевичем».

— Ну как, читаются мои буквицы? Понятно писано?

— Читается. Понятно.

Он посмотрел на меня.

— Спаси тебя Бог, Михаил. Благодарствую за дар щедрый.

— Пошли поговорим. Как хмель?

— Ужо прошёл, как ты стрельнул, — хмыкнул он.

— Ну, тогда ещё по кружке можно.

Мы прошли за стол. Из кухни подали жаренное мясо с кашей. Мы выпили и стали закусывать. Откинувшись в кресле, и вытирая масляные руки, я сказал:

— Я таких пищалей уже сделал сотню. Они твои и заряды к ним. К новому лету у меня ещё тыща будет. Сколько надо будет — дам. Порох готовить надоть. Много. Бо, закупать.

— Благодарю, Михась. Ты не представляешь, как я рад! Для обороны — самое то.

— Не токма для обороны. Для нападения тоже сгодятся.

И я рассказал ему, как я собрался создавать свою армию.

— Мудрёно. Не всё сразумел. Надо на трезвую голову говорить. Правда твоя — пьяное вино. Но вкусное. Особо мне грушевое по нраву. Дух от него грудной вкусный. Пошли, проводишь меня.

Я кликнул по трубе конвой, и из казармы прискакал дежурный десятник со своими «орлами».

Мы сели в мои санки, и доехали до Княжьих палат. Иван с княгиней сейчас жил на подворье у Воеводы Московского.

— Как тебе служба княжеская, — спросил Василий Васильевич, Князь Московский, без приветствия. — Слышал я про твои дела. Вон сколько доносов на тебя. — Он показал рукой на низкую тумбу, застеленную скатертью, и заваленную скрученными пергаментами.

— Бодрит, Василий Васильевич, — сказал я с поклоном. — Не ругают тех, кто не работает.

— И то — правда. Жаль, что не вижу я тебя. Каков ты есть? Ведать бы.

Я молчал. Иван смотрел на меня с испугом.

— Иван пищаль дал мне… я потрогал… не наша это работа. И никто так не делает. Ни в Новогороде, ни в Литве, ни у немцев. Снаряд хитрый придумал. Сам?

— Сам, Василий Васильевич.

— И на что железо портишь? На кой он нам? Тыща штук… Лучче бы пушек налил.

— А пушки льём. Моя пищаль до ста больших саженей бьёт, — сказал я тихо.

— На скокма?

Я повторил.

— Врёшь. Не верю.

— Пошли покажу.

— Где стрельнём? — Спросил Василий.

— А у меня и стрельнём. До стены.

Мы стояли на взгорке возле моего особняка. Я поставил пищаль на рогатину стволом в сторону вала и развалин стены.

— На таком стоянии в одного воя я не попаду, но пуля в стену попадёт, — сказал я. — Хотя… мож и попаду. Тут ста саженей не будет. Без малого. В то скрещенное бревно палёное целю. С Богом, — сказал я, и перекрестился.

За моей спиной собрались кроме Великих Князей кремлёвские зеваки, мои вои и дворня.

Приподняв цельную планку, я приложился к прикладу. Грохнул выстрел.

— И как проверим? — Спросил Иван.

— Скажи в казарму, пусть посмотрют, — сказал я Григорию.

Григорий по переговорной трубе от стражных ворот крикнул, чтобы проверили.

Возле казармы засуетились, и двое полезли на вал. Потом что-то прокричали вниз.

— Кажут, попал, — передал караульный.

— Врут, стервецы. Быть не могёт. — Сказал Князь Василий.

— А давай, я в казарму шмальну? — Спросил я. — В дверь.

— А давай.

— А об заклад, слабо?

— Чо ставишь?

— Пищаль.

— На кой она мне, коль промажешь?

— Тады, саблю…

— Идёт. А с меня шапка моя. Идет?

— Идет.

Перезарядив пищаль и дав команду отогнать всех от казармы и из казармы, я стрельнул.

— Пошли смотреть, Великий Князь. Посылай за другой шапкой. Как царю с непокрытой головой по Кремлю ходить? — Я видел, что попал, по тому, как качнулась дверь.

Ощупав дыру на двери и снаружи, и изнутри, Василий Васильевич снял шапку, и с поклоном отдал мне.

— Бери. Заслужил. За такую пищаль я не токма шапку отдам, а и шубу. Пошли к тебе, Князь. Удивляй меня дале. Иван какие-то чудеса про твои хоромы сказыват. Грит горшок у тебя ночной сам г**но смывает. Про горшки, что кашу варят, сказки слышал, а, чтобы г**но смывали — нет.

Мы, смеясь, поднимались по склону к моим воротам.

Подёргав за ручку слива и даже посидев на чудо горшке, Князь сказал:

— Жаль сходил уже, по нужде-то.

— Да ты завтра приходи, — смеясь пригласил я.

— У него ещё и озеро есть в бане. — Сказал Иван.

— Всё, князь… Не обессудь, но мы к тебе мыться ходить будем.

— Да на здоровье. А горшки такие я вам подарю. Есть у меня. Завтра же мастеровые поставят.

— Добро. Сговорились. Наливай вина твово грушёво-яблочного. Иван нахваливал.

Выпив вина, князь стал расспрашивать меня о предложенных мной вчера Ивану нововведениях в войсках.

— Ну, смотри, Князь, — сказал я и поперхнулся, — звиняй, привычка, забываюсь…

— Ничо-ничо… Продолжай, не тушуйся.

— Ране у вас вои почти все были конными в тяжелых панцирях. Их вам бояре выставляли. Щас все обеднели из-за усобиц, и поняли, что татарская конница лутче и дешовше. И стали бояре выставлять конных лучников. И издали стрельнуть можно, и саблей рыцарей можно потыкать, пока они развернутся. Лошадка нужна маленькая, что корма жрёт меньше.

Это надо так и оставить. Это — скорость. Но нужна ещё сила. А сила — это сейчас пищаль в крестьянских руках. Ранее, крестьянин, кто на поле брани? Мешок с тем же… ты понял. А с пищалью он сила. За дён сорок, я его научу стрелять, и на двести шагов он будет попадать в голубя. А уж в конного… да картечью… И заряжаются наши пищали совсем не так, как немецкие. Намного быстрее. Три выстрела против их одного. И стреляют их пищали только на двести шагов, а мои на сто саженей. Больших саженей.

Крестьяне с моими пищалями к себе не подпустят ни рыцарей, ни татар. Если за рогатинами или телегами стоять будут. И штурмом любую крепость возьмут. Ежели им пушками помочь. Мы уже не одну отлили. Бьёт на те же сто саженей, но ядром — во каким. — Я показал, округлив перед собой руки.

— Стены как иголка прошивает. А лёгкие конники — лучники в степи годятся. У меня для них лёгкие панцири есть. — Я показал на один такой, стоящий у стены. — Немецкая пуля его не возьмёт.