Только ты расплавишь мою сталь...(СИ) - "D_n_P" - Страница 64

— Здесь хорошо. Мы сюда ещё приедем? Возьмем что-нибудь поесть и на чём полежать, — предложил он.

Чонгук угукнул и прошёлся травинкой по губам. Джин фыркнул и попытался поймать её ртом. Но поймал поцелуй, когда Чонгук подтащил его к себе и завалил сверху. Даром, что худой, но всё равно сильный и надежный, на кого можно лечь, не раздавив.

Он поцеловал Чонгука ещё, в бледные губы, а потом в обозначенные болезнью скулы, после прошёлся по тонким векам. Те дрожали, глазные яблоки ходили под ними нервно. То ли Чонгук был ещё под впечатлением от финта Джина на машине, то ли не мог привыкнуть к его выражению чувств.

«Я тоже пока привыкаю», — промурлыкал про себя Джин и спустился дорожкой мелких поцелуев по здоровому шнобелю и снова к губам. Там его ждали.

И именно тогда он спросил, после нежных, долгих поцелуев, валяясь в высокой траве в центре заброшенного трека, очень далеко от их дома.

— Странно, что в городе ты не гоняешь. Ты классно водишь. Не то чтобы я это одобряю, но наследнику семьи Чон, наверное, многое сошло бы с рук. А ты ездишь сверхаккуратно. Это удивляет.

Чонгук хулиганисто, зубасто улыбнулся.

— Я вообще-то лихачил. Особенно, когда получил права.

— Тёлок, наверное, своих возил, — не преминул вставить шпильку Джин. Ревность, жадность, капелька обиды — растребушили его нутро.

— Было дело. Но сейчас нет. Не хочу больше рисковать. Неинтересно, — поспешил успокоить его Чонгук.

— Почему? — поднял голову Сокджин.

И тот ответил. Ответил так уверенно и твёрдо, со всем пылом двадцатилетнего взрослого мужчины, что Джин вдруг понял, что у них реально всё серьёзно. Вот прям серьёзно, надолго, а может даже навсегда. Сильно-сильно и очень глубоко.

— Я умею расставлять приоритеты, — сказал Чонгук, положив руку ему на грудь и мягко погладив. — Теперь я езжу с тобой, зачем мне рисковать. Я тебя берегу. И себя тоже. Мы ведь теперь семья.

И мрачно вздохнул — Джин почувствовал как его поднял и опустил тяжёлый вздох.

У них много было таких разговоров. Одни сплошные разговоры. Как ни странно. А может, всё так и должно было быть — отношения развивались, немного не так, как у других пар. Они жили вместе, делили одну постель, и постоянно говорили друг с другом. Без секса. После смерти деда, после болезни было чувство, что так — неприемлемо. Скорбь, упадок сил, нервное перенапряжение Чонгука, как сказал врач, наложили табу на чувственное выражение их любви. Зато они говорили, постоянно касались друг друга, чувствовали друг в друге поддержку. Протянули от одного к другому мостик из слов, рассказанных секретов и признаний в любви. И это сработало. Однажды доверия стало так много, кости плавило желание высказать его по-другому. Секс был ещё лучше, ещё горячее и откровеннее — Чонгук любил медленно, неторопливо и глубоко, закинув ноги Джина себе на талию и подхватив под бёдра. Джин цеплялся за широкие плечи, пока его крутило в урагане удовольствия, держался изо всех сил и выплыл, снова выплыл как переродился.

Зря Чонгук тогда вздыхал, — размышляет Джин, откровенно любуясь тем, как тот ведёт машину. Он не одинок. Только чтобы понять, Джину пришлось почти всё потерять. До смерти деда он жил в семье, но чувствовал себя неприкаянным, одиноким. А сейчас оказалось, что Джин был не один, и всегда рядом были люди, которые могли поддержать в трудную минуту. Чонгук, хённим Хосок, Тэхён, Юна и… секретарь Ким — те, кто остались с Джином после разрыва с семьёй. И только Чонгук из них — самый родной, самый близкий — его пара, семья, вторая половина.

Воспоминания опять наваливаются душной волной — теперь неприятные, расстраивающие. Джин отворачивается к окну, чтобы Чонгук не заметил рухнувшего настроения. Оно падает всегда, стопроцентно, стоит вспомнить его болезнь, а Чонгук сверхчувствительным радаром это моментально ловит.

Он тогда заболел резко. И сразу масштабно. Два дня до церемонии прощания был молчаливый и вялый — они обживались в квартире Джина, говорили друг с другом скупо и только по делу. После выяснения отношений в квартире Чонгука на обоих навалилось осознание перемен, и хороших, и не очень. Мысли, как справляться с собственными жизнями, с неприятием семейством их решения, с общим бытом довлели над высказанной друг другу любовью. Джин-то что, он переживал о Чонгуке. Тот конкретно попадал под пресс своих любимых родственников, вряд ли кто одобрил его выбор. Чонгук пожав плечами, отмахнулся, только добавил, что если уж дед знал о его чувствах и всё равно сделал Джина наследником, для Чонгука его поступок был сродни пожеланию счастливой совместной жизни. А мнение остальных его совершенно не интересовало, пусть либо принимают, либо держат язык за зубами. И всё равно, ощущение общего счастья на фоне утраты и неопределенного будущего казались кощунственными и неправильными. Поэтому Джин толком не заметил, что с Чонгуком что-то не то, сам поглощённый тоскливыми размышлениями.

Три дня церемонии они оба отстояли на ногах, кланяясь каждому, кто пришёл соболезновать. Джин — сцепив зубы, в атмосфере ледяного презрения и ненависти со стороны «родни». Им пришлось смириться с его присутствием — статус недавнего воспитанника и нынешнего наследника обязывал находиться рядом, «одной дружно скорбящей семьёй», в церемониальном зале перед вспышками камер и любопытствующими. Но даже, играя в «семейные отношения» перед чужими, многочисленная родня со стороны деда умудрялась выказать Джину своё пренебрежительное отношение. Хорошо, что за годы жизни в одной клетке с хищниками, Джин нарастил непробиваемую для колких взглядов броню.

Секретарь Ким тоже был в помещении, выделенном для прощания. Джин, почему-то, не мог поднять на него глаза. И нет-нет, да посматривал. Сам даже не пробовал разбираться в своих мотивах, прятал взгляды от всех и от Чонгука тоже, и не пытался оправдать самого себя. Просто… То, что он узнал, было из разряда нереального, какой-то дикой шуткой. Суровый секретарь Ким Намджун всегда был настолько холоден и равнодушен, невозможно было приписать ему какие-либо чувства. Тем более к нему, к Джину. Осознание, что эти чувства были, кипели когда-то — под суровым фасадом, высокомерными манерами, отсутствием улыбок и тёплых взглядов — изумляло Джина до глубины души. И заставляло стыдиться и грустить. Он не мог на них ответить, сейчас тем более. Возможно, когда-то… А может, и нет — Чонгук с самого начала был тем, кто забрал всё внимание себе, кто разбил панцирь страха и боли, коснулся нагло и одновременно бережно обнажённых нервов. Смог бы Намджун? Джин не знал, не хотел об этом размышлять и прикидывать. Не мог даже представить. Хотя тот никогда не вызывал сильных негативных чувств, и как человек ему, в общем-то, нравился.

В помещении, в толпе родственников, Намджун не взглянул на него больше положенного. Оправившийся от волнения, а может, выспавшийся, а может, накинувший узду суровости на собственные переживания, он был таким же, как обычно. Немногословным, выпрямленным, с гордо вскинутой головой. Губы чуть уже и бледнее, чем обычно, взгляд чуть более строгий, он ни намёком не дал понять, что нуждается в чьей-либо жалости или понимании.

Зато после похорон он сам нашёл Джина. То ли подгадал момент, то ли так получилось, что Чонгука рядом не было, тот задержался с кем-то внутри похоронного комплекса. Джин топтался около машины и высматривал Чонгука, чтобы быстрее уехать. В чёрном костюме было жарко, солнце пекло адски, ноги в туфлях гудели. На площадке перед зданием народу было не протолкнуться, и многие, сбросив с себя фальшивый траур, громко разговаривали, а некоторые даже смеялись. Джин злился и боролся с гадливостью. Настроение после похорон пробивало отметку ниже плинтуса. Атмосфера ненависти и лживой скорби успела ему надоесть до изжоги, он задыхался и никак не мог продохнуть чужое лицемерие. Никак не мог избавиться от чувства, что горевали по деду очень малое количество человек — буквально по пальцам одной руки пересчитать, сколько. Юны и госпожи Им не было — традиции запрещали им участвовать в церемонии прощания, возложив все заботы на мужскую часть семьи. Джин не удивился бы, если бы узнал, что скорбела дома одна Юна, а её мать напивалась, оправдываясь тем, что горе с бутылкой перенести легче.