Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 63

— Нет.

— Отдашь?

— Ольга…

— Мам, он ведь, кажется, тоже мне отошел. По завещанию. Так что… давай и вправду не будем выносить сор из избы. Я вернусь. Заберу свое. И уеду. Буду появляться на коронных торжествах, играть в семью, а ты всем соврешь, что я с головой ушла в какие-нибудь изыскания и вот-вот совершу прорыв в науке. Ну или правду скажешь, что меня эта наука задолбала несказанно, а потому я послала её куда подальше. Но правду ты точно не скажешь. Пускай… соврешь, тебе не привыкать…

Связь оборвалась.

В трубке раздались гудки, и Оленька слушала их, так внимательно и жадно, будто надеялась за этими гудками услышать, что она… права?

Мама никогда прежде не позволяла себе настолько терять самообладание, чтобы прервать разговор.

— Я… — она рассеянно погладила кору и отключилась. — Я вернусь. Сегодня же…

Дерево качнуло ветвями.

— Вернусь… сначала в Москву. Потом… потом уеду, и буду жить так, как я хочу…

Дерево заскрипело. И Оленьке подумалось, что пора бы вернуться если не в Москву, то в лагерь. Вещи собрать. И перемолвиться словом с Николаевым, который совсем даже не Николаев, но почему-то упрямится. И теперь Оленька смутно начала догадываться, откуда это упрямство.

Наверное, он просто знает, что Николаеву позволено куда больше, нежели Бестужеву.

Оленька ему скажет.

Объяснит.

И перед ведьмой… она поморщилась. Надо бы извиниться. Объясниться. Но она, наверное, не настолько еще изменилась, чтобы извиняться, а потому просто уедет.

— Да, — сказала она, убирая трубку в карман джинсов. И от комара отмахнулась, который подлетел к самому уху и теперь звенел в это ухо. Раздражает.

Она огляделась.

И нахмурилась.

Нет, тропка лежала под ногами, но лес вокруг вдруг показался иным. Темный. Густой. Огромные дерева поднимались, смыкаясь над Оленькиной головой. И сквозь зеленый щит листвы солнце почти не проникало. А проникнув, терялось в темных мхах. То тут, то там из мохового полога торчали острые копья кустов. Кажется, орешник…

Или граб? Нет, граб — это дерево, Оленька помнила… по ботанике с ней занимались отдельно, но без особого успеха. Боги милосердные, сколько лет она убила, пытаясь кому-то что-то доказать.

— Ну уж нет, — сказала Оленька и переступила через бревно. А потом через другое, поросшее не только мхом, но и какими-то рыжими грибами на тонких ножках. — Хватит с меня всего этого…

Она шла по тропинке, и шла, и… и кажется, должна была прийти, но дерева становились все выше, кусты — гуще, а чаща темнее.

Глава 31 Которая повествует о делах времен далеких

Беломир Бестужев обошел меня с одной стороны, потом с другой. И вытянув палец, ткнул им в спину.

— Кого-то ты мне напоминаешь, — сказал он с некоторым сомнением. — Но понять не могу, кого именно.

— Потемкиных? — вот некромант не ходил, а сел себе на ящик и сидел, как приличному человеку положено. Разве что глядел на меня неотрывно, и под взглядом этим я чувствовала себя… Марусей из Лопушков.

— Нет, от Потемкиных тут ровным счетом ничего, — Беломир поскреб ногтем переносицу. — Но с кровью, племянничек, ты хорошо придумал, только передам по своим каналам.

И глянул так, выразительно, прямо трепетно в душе стало, а еще страсть до чего интересно, что за каналы такие.

— И записи мы вместе посмотрим.

Я нахмурилась.

Вот, как чуяла, надо было молчать. И про записи жриц, и про… интересно, украшения остались там, на поляне, или ушли во мхи, как уходили кости и жертвы? И можно ли будет пойти посмотреть? Или то, что позволено детям, взрослым делать уже не стоит?

Спросить у Лики?

Заодно про то, что она в Бестужеве нашла. Вон, и проводить себя позволила, и говорили о чем-то душевно так… небось, её этому, олигарху, точно не понравится.

— Обойдешься, — сказала я решительно и руки в подмышки спрятала. А потом посмотрела на некроманта. — Мы так не договаривались…

— А как договаривались? — влез Бестужев, который кружить не бросил.

Я же поняла, кого он мне напоминает: да Пирата тетушкиного с его привычкою подкрадываться к добыче исподволь. Тоже вот так ходит кругами и поглядывает ласково. Ага.

Нашел птичку.

— Послушайте, милая девушка, — Бестужев вдруг опустился на одно колено, что Николаеву категорически не понравилось. И руку еще мне протянул. Нашел дуру. Я покрепче локти к бокам прижала. И нахмурилась. А этот только знай, усмехается. — Понимаю ваши сомнения, но спешу разрешить их.

И над раскрытой ладонью вспыхнул имперский орел.

Двуглавый.

И при коронах. А уж змею, что позволяла орлу за себя держаться, я сразу узнала.

— Вы…

— Вообще был в отпуске. Бессрочном. Но сказали, что и у бессрочных отпусков свой срок имеется, — еще шире улыбнулся Бестужев. — А потому высочайше поручено разобраться мне с вашим… артефактом.

— Он не мой, — руку я все-таки вытащила, искоса глянув на Николаева, который в свою очередь буравил взглядом дядюшку.

— Боюсь, что все-таки ваш. До тех пор, пока не произведена привязка к кому-либо еще.

— И… как её произвести?

— В большинстве случаев хватает акта доброй воли, — пояснил Николаев и руку мою перехватил, не позволив коснуться дядюшкиной ладони. Нет, если Бестужев улыбнется еще шире, у него точно щеки треснут. — Хозяин артефакта просто лично вкладывает его в руки нового владельца.

— И кровью поливает.

— Поливает?!

— Пара капель. Ваших и того, кому вы артефакт передадите.

— А… кому?

Бестужев лыбиться прекратил и плечами пожал:

— Тут уж, как высочайшая комиссия укажет. Вы в самом деле не против передать эту… вещь в казну?

— Я уже сказала, — получилось немного раздраженно, и я вздохнула, пояснив. — Извините, день такой… нервный немного.

Меня, само собой, извинили.

— Я не знаю, что там, но оно… нехорошее.

— Еще насколько нехорошее, — подтвердил некромант, кажется, не собираясь расставаться с моей рукой. И главное, что я-то ничего против не имела.

А это нехорошо.

Очень нехорошо.

У него вон невеста имеется, и… и я прекрасно понимаю, что, сколь бы я ни обижалась на Верещагину, но она права. Я — Маруся из деревни Лопушки, и место мое в этой вот деревне.

А он уедет.

И забудет.

Даже если не сразу, то все одно забудет. Так на что рассчитывать? На краткий роман, после которого останется тоска и обида? Нет уж… но почему-то не хватает сил просто забрать руку.

Вот и сидим, что два дурака.

— Так вот, я… все равно не сумею с ним сладить. Да и если вдруг случится беда? Как быть?

— Поразительное благоразумие, — сказал Беломир, но отчего-то без усмешки.

— Надеюсь, компенсацию положат достойную? — это уже некромант решил проявить заботу, а я вот просто сижу и молчу, что воды в рот набравши.

— Достойную, достойную… корона умеет быть благодарной, но кровь все одно отправим по моим каналам. Проверим тихо, не привлекая внимания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Он вытащил откуда-то плоскую жестяную коробку, расписанную розами. Розы, правда, несколько подвытерлись, да и коробка смялась с одной стороны, но внутри обнаружилась вторая, из тончайшего синеватого стекла.

— Прошу. Печать активна, — Беломир повернул коробку крышкой, а я кивнула.

Активна.

Стало быть, содержимое бокса будет стерильным, и… и все равно страшно! С детства ненавидела эту вот сдачу анализов. Желание убрать руку было почти непреодолимым, но некромант перехватил меня за запястье и сказал:

— Больно не будет.

Ага, как же… будто я не знаю. В поликлинике вон тоже всегда тетка-лаборант врала, что больно не будет, а потом тыкала в палец со всей силы. И болело!