Время убивает - Головачев Василий - Страница 5

– Он начал разбираться, почему в этой формуле отсутствует фактор t, то есть время, хотя она как раз и определяет существование времени как фундаментального свойства Вселенной.

– И что же? К чему он пришёл?

– Он продолжил теоретические выкладки Ли Смолина и Джулиана Барбура и просчитал новый подход к проблеме в необычной области – активное управление энтропией. Во всяком случае, так эта тема отражена в плане работ нашей лаборатории.

– Управление энтропией? – удивился Никифор. – Что за чушь? Каким образом энтропией можно управлять? Ведь второе начало термодинамики незыблемо: энтропия с течением времени только увеличивается, и даже жизнь, в какой-то степени уменьшающая энтропию локально, полностью с ней справиться не в состоянии.

– Глеб Лаврентьевич нашёл способ повернуть стрелу энтропии как раз на уровне локальности, в небольшом объёме, и продолжил работу, надеясь получить масштабную инверсию.

– Не понимаю.

Лебедев развёл руками.

– Даже мы не совсем понимаем его посыл. Термодинамика вместе со вторым началом не является фундаментальной физической теорией, а лишь выражает статистику поведения больших ансамблей частиц от самых малых – травинок и песчинок, до масштабных – галактик и их скоплений. А статистическое поведение совершенно безразлично к направлению как энтропии, так и времени. Если повернуть их стрелы обратно, плюс на минус, ничего не изменится, уравнения останутся идентичными.

– Это мне понятно. А замысел Истомина не понятен.

– Всё упирается в парадоксы причинности и необратимости. «После» – вовсе не значит «вследствие». Чисто логической причиной события может быть не только прошлое положение вещей, но и некая цель в будущем, понимаете?

– Нет, – честно признался озадаченный Никифор, наморщив лоб. – Вы хотите сказать, что Истомин нашёл что-то в будущем? То есть, по его мнению, не только прошлое оставляет следы в настоящем, но и будущее?

– Не так лобово, но в принципе верно.

– Метафилософия.

– Если хотите – да, метафилософия, но Глеб Лаврентьевич нашёл зацепку и трудился над воплощением своих идей на практике.

Никифор вспомнил работающий в гостиной учёного необычный аппарат в форме люстры.

– Он вам показывал результаты?

– Какие результаты? Это всего лишь теория, хотя и очень привлекательная, если учесть будущий практический выход.

Никифор озадаченно почесал в голове. Судя по интерьеру в квартире Истомина, физик занимался не только теорией, но и практикой. Интересно, почему он не делился своими достижениями с начальством института?

– Разрешите посмотреть его расчёты?

– Извините, нет, – виновато скривил губы завлаб. – Только с разрешения дирекции. Работа Глеба Лаврентьевича находится под протекторатом Министерства обороны. Даже мы не имеем права влезать в их сотрудничество.

– Вот как? С чего это теоретической работой Истомина заинтересовались оборонщики?

– Вопрос не по адресу. Глеб Лаврентьевич долгое время занимался своей темой без гособеспечения, дома, так сказать, потому что не было финансирования. Мы не могли включить тему в план исследований института, вынужденные к тому же бороться с конкурентами, пока военные не дали средства.

– Куда ж без конкурентов, – усмехнулся Никифор. – Я ещё не встречал учёного, который любил бы своих оппонентов. Каждый хочет пропихнуть свою тему.

– Меня эта борьба всегда огорчала, – с сожалением сказал Лебедев. – Как говорил Джон Рёскин: всякая истинная наука начинается с любви, а не с разбора своих собратьев, и кончается любовью, а не анализом существования Бога.

– Человек в массе своей сволочь – как говаривает мой непосредственный начальник, – хмыкнул Никифор. – И мой опыт работы доказывает это на тысячах примеров.

– Наука вне политики…

– Должна быть вне политики, а на деле она никогда не относилась к нравственному разделу деятельности человека.

– Не знаю, может быть, вам видней. Мы с трудом уговорили Глеба Лаврентьевича не уезжать за рубеж, как это делают молодые учёные. Он остался…

– И умер.

По лицу Лебедева прошла тень. Он снял, протёр очки (вовсе не вижн-систему, а обыкновенные, с увеличивающими линзами), водрузил на нос.

– Печально… Да что я говорю – для нас это трагедия! Не знаю теперь, кто будет продолжать работу по теме. Глеб Лаврентьевич, по его словам, был близок к созданию антиэнтропийного генератора.

– Здесь, в лаборатории?

– Нет, у него была своя мастерская, где он проверял расчёты.

– Так вы знаете о ней?

– Конечно.

– Когда вы были у него последний раз?

– Лично я не был, – виновато поёжился завлаб. – Зачем тревожить человека? Мы ему доверяли. Он жил одиноко, ни с кем не общался.

Никифор подумал о засекреченности исследований умершего. Если вели его военные, то, наверно, надеялись получить практический результат. Однако если предположить худшее, не мог ли Истомин стать жертвой конкурентов, завидующих тому, что ему открыли финансирование? Но тогда что это за проблема, которую он решал?

– Вы сообщили о смерти Истомина в Минобороны?

– Я нет, но директор, наверно, доложил.

– Вас никто не допрашивал?

– Я же не преступник, чтобы меня допрашивать. Нет, вы первый разговариваете со мной о смерти Глеба Лаврентьевича. Из полиции только позвонили, и всё.

Никифор встал.

– Разрешите откланяться. Если вспомните какие-нибудь необычные подробности о поведении Истомина, позвоните.

Он подал завлабу визитку.

Лебедев взял визитку, вскинул глаза.

– Может быть, это мои измышления, но мне вчера показалось, что Глеб Лаврентьевич сильно сдал.

– Сдал?

– Постарел, что ли. Такое впечатление, что он заболел.

– Вы его видели?

– Мельком, да и то поздно вечером, перед отъездом домой.

– Понял, спасибо. – Никифор кивнул и вышел из лаборатории на свежий воздух.

Пилот возился в багажнике аэрокоптера. Увидев пассажира, сел за руль.

– Всё нормально? Куда дальше?

– Всё очень странно, – рассеянно ответил Никифор, перебирая в памяти детали разговора с завлабом. Больше всего настораживало в этом деле участие военных, а их молчание после трагедии выглядело, по крайней мере, неэтичным. Если они были заинтересованы в работе Истомина, почему не занялись расследованием со своей стороны? Или просто ещё не знают о смерти физика?

И тут же пришла логичная мысль: не довершить ли изучение квартиры Истомина, пока там не появились военные эксперты?

– В контору? – спросил пилот, поднимая машину в воздух.

– Обратно по адресу умершего.

– Есть, – озадаченно проговорил молодой водитель.

Дубна

Улица Ленинградская

Одиннадцать часов утра

Доложив Баринову о своих похождениях и встречах, Никифор поднялся на шестнадцатый этаж дома, а потом, поразмышляв немного, спустился на этаж ниже и позвонил в дверь квартиры сто девятнадцать.

Спустя несколько секунд за дверью раздался женский голос:

– Кто там?

Никифор раскрыл мобильный, показал глазку удостоверение.

– Майор Сомов, Следственный комитет. Мне нужен Курков Сергей Васильевич.

– Он на работе.

– Понял, извините. Он ведь работает на «Рольфе»?

– Да, мастер по ремонту.

– Спасибо, я найду его там. Один вопрос можно?

Дверь приоткрылась, натянув цепочку. На следователя глянула средних лет женщина с седыми волосами.

– Слушаю.

– Ваш муж оказался свидетелем смерти соседа сверху Истомина.

– Не муж, сын, да, он звонил. Ужасно, так всё быстро случилось. Хотя он, по-моему, болел.

– Болел?

– Мы встречались недавно во дворе, и он выглядел очень постаревшим и больным.

– Не спрашивали, в чём дело?

– Нет, только поздоровались.

– Что ж, и за это тоже спасибо. Всего хорошего.

Никифор поднялся на этаж выше.

Снова в голове искрой проскочила настораживающая мысль, порождённая отсутствием охранных систем у квартиры учёного, занимавшегося научными исследованиями, в которых была заинтересована военная структура правительства. Что-то здесь было неправильное, притом что Истомин занимался теорией, способной сотворить некий Армагеддон. Но мысли буксовали, не имея достаточного запаса информации, и Никифор отложил свои розыски данных на потом.