Жизнь Людовика XIV - Дюма Александр - Страница 25

Утверждения Гито, начальника телохранителей королевы, были причиной этих слухов или, по крайней мере, усиливали их. Гито рассказывал, что мысль ехать ужинать и ночевать в Лувр и в голову не приходила Луи XIII, что еще в продолжение этого достопамятного вечера 5 декабря королева сама посылала два раза в монастырь Благовещения к своему августейшему супругу, который, устав от борьбы и продолжительного сопротивления, склонился, наконец, на ее усиленные просьбы, а особенно на просьбы м-ль де Лафайет. Что касается настоящего отца этих двух детей, то, как мы увидим, он явится впоследствии на сцену. Однако мы повторяем, что все это были только слухи, на которых историк не может основываться, хотя и упоминает о них.

Одно не подлежит сомнению, а именно то, что королева была беременной и что эта беременность радовала всю Фракцию. Но эта радость омрачалась опасением, как бы королева не родила девочку.

Анна Австрийская, предполагая, что у нее родится сын, пожелала найти астролога, который бы в минуту его рождения составил его гороскоп; она обратилась с этой просьбой к королю, поручившему столь важное дело кардиналу, и тот взялся отыскать такого чародея.

Ришелье, веря в астрологию, как это доказывают его записи, вспомнил о Кампанелле, в познаниях которого имел когда-то случай убедиться, но Кампанелла выехал из Франции. Кардинал приказал узнать о его судьбе, и ему сообщили, что Кампанелла схвачен итальянской инквизицией как колдун и сидит в Милане в тюрьме, ожидая приговора. Ришелье имел достаточно влияния — он настоятельно потребовал освобождения Кампанеллы и в этом ему не было отказано. Королеве объявили, что она может быть спокойна, и астролог, который составит гороскоп новорожденного, уже по дороге во Францию.

Наконец настала вожделенная минута. 4 сентября 1638 года в 11 часов вечера королева почувствовала первые боли родов. Она была тогда в Сен-Жермен-ан-Лэ, в павильоне Анри IV, окна которого выходили к воде.

Ожидаемые последствия родов так интересовали парижан, что многие лица, которым нельзя было оставаться в Сен-Жермене или дела удерживали в Париже, в последние дни беременности королевы расставили вестовых по дороге из Парижа в Сен-Жермен для получения самых быстрых и последних известий.

К несчастью, мост Нейльи был сорван и через реку был устроен паром, который перевозил весьма медленно, но жадные искатели новостей, предупредившие изобретение телеграфа, поставили часовых на левом берегу реки, которые сменялись каждые два часа и должны были передавать известия на противоположный берег.

Им было приказано делать отрицательные знаки, если королева еще не разрешилась, стоять смирно, сложив руки крест накрест, если родится дочь и, наконец, подняв шляпы кричать, если королева произведет на свет дофина.

В воскресенье 5 сентября, около 5 часов утра, боли усилились, и г-жа Филандр тотчас уведомила короля, который не спал всю ночь, что его присутствие необходимо. Луи тотчас явился к королеве и дал повеление, чтобы Гастон, принцесса Конде и графиня Суассон пришли в комнату королевы.

В 6 часов принцессы были введены к Анне Австрийской.

В противоречие правилам церемониала, требующим, чтобы в это время комната королевы была наполнена определенными лицами, при Анне Австрийской, кроме короля и лиц, о которых мы упомянули, находилась еще герцогиня Вандомская — в знак особого благоволения Луи XIII разрешил ей присутствовать при родах.

Кроме того, в комнате родильницы находились г-жа Лан-сак, нянька будущего новорожденного, статс-дамы де Сенесей и де Флотт, придворные дамы, две камер-юнгферы, будущая мамка и акушерка г-жа Перонн. В прилежащей к павильону комнате, рядом с той, в которой находилась королева, был специально устроен алтарь, перед которым епископы Льежский, Меосский и Бовеский, по совершении литургии, поочередно, должны были читать молитвы до тех пор, пока королева не разрешится.

С другой стороны, в большом кабинете королевы, также смежном, были собраны: принцесса Гимене, герцогини Тремуйль и де Буйон, г-жи Виль-о-Клерк, де Мортемар, де Лианкур, герцоги Вандомский, Шеврез и Монбазон, г-да де Лианкур, де Виль-о-Клерк, де Брион, де Шавиньи, наконец, архиепископы Бургский, Шалонский, Манский и старшие придворные чины.

Луи XIII с большим беспокойством прохаживался из одной комнаты в другую. Утром в 11 с половиной часов акушерка возвестила, что королева разрешилась и, спустя минуту, среди глубокого молчания и беспокойства, последовавших за этим известием, она воскликнула:

— Радуйтесь, государь! Теперь престол Франции не перейдет в женский род, Бог дал королеве дофина!

Луи XIII тотчас взял младенца из рук акушерки и показал его в окно, крича:

— Сын, господа, сын!

По условленным знакам раздались радостные восклицания, перешли Сену и по живому телеграфу в один миг долетели до Парижа.

Потом Луи XIII, внеся дофина в комнату королем, приказал епископу Меосскому, старшему придворному священнику, немедленно окрестить новорожденного (малым крещением) в присутствии всех принцев, принцесс, герцогов, герцогинь, государственного канцлера и всей придворной свиты. Затем он отправился в часовню старого замка, где с большим торжеством был совершен благодарственный молебен. Наконец, король собственноручно написал длинное письмо к собранию городского парижского магистрата, приложил свою печать и приказал тотчас же отослать.

Празднества, которые король назначил городу в своем письме, превзошли даже его ожидания. Все дворянские дома были иллюминованы большими из белого воска факелами, вставленными в большие медные канделябры. Кроме того, все окна были украшены разноцветными бумажными фонарями, дворяне вывесили на транспарантах свои гербы, а простые горожане нарисовали множество девизов, относившихся к причине праздника. Большой дворцовый колокол не умолкая звонил весь этот и последующий день; то же происходило и на Самаритянской колокольне. Колокола эти звонили в том случае, когда у французской королевы рождался сын, а также в день рождения королей и в час их кончины. В продолжение целого дня, равно как и на другой день, в Арсенале и Бастилии стреляли из всех орудий. Наконец, в тот же день вечером — так как фейерверк не мог быть приготовлен ранее следующих суток — на площади городской ратуши были разложены костры, и каждый приносил вязанку горючего материала, так что был разожжен такой сильный огонь, что на другом берегу Сены можно было читать самую мелкую печать.

По всем улицам были расставлены столы, за которые все садились выпить за здоровье короля, королевы и дофина. Пушечные выстрелы не умолкали и горели веселые огни, зажигаемые жителями в соревновании друг с другом.

Посланники, со своей стороны, соперничали в роскоши и праздновали торжественное событие. В окнах дома венецианского посланника висели гирлянды цветов и искусственных плодов удивительной работы, над которыми красовались фонари и восковые факелы, между тем как большой хор музыкантов, расположившись в торжественной колеснице в шесть лошадей, проезжал по улицам, играя самые веселые песни. Английский посланник дал в саду своего отеля блистательный фейерверк и раздавал вино всему кварталу.

Духовенство также приняло участие в общей радости, и священнослужители наполняли хлебом и вином корзины являвшихся к ним нищих. Иезуиты, везде и всегда одни и те же, преисполненные хвастовства и желания показать себя, вечером 5 и 6 сентября иллюминовали свои дома с наружной стороны тысячами факелов, а 7-го на их дворе был сожжен грандиозный фейерверк с огненным дельфином среди прочих огней, осветивших балет и комедию, которые были представлены учениками иезуитов по этому случаю.

Во время этого счастливого события кардинала не было в Париже, он находился в Сен-Кантене, в Пикардии. Ришелье написал королю поздравительное письмо и предлагал назвать дофина Феодосием, то есть Богоданным.

«Надеюсь, — говорил он в своем письме, — что как он есть Феодосии по дару, который Бог дал Вам в нем, то он будет также Феодосием по великим качествам императоров, это имя носившим». С тем же курьером Ришелье поздравлял королеву, но это письмо было коротко и холодно — «Великая радость, — пишет Ришелье в своем официальном послании, — немногословна».