Женская война - Дюма Александр - Страница 63

– Я не смел предложить вам этого, господа, – сказал Каноль. – Но если вы сами на это решились, я сознаюсь, что это очень благоразумно... Приготовить лошадей и экипажи! – закричал Каноль.

Через несколько минут быстро, как на поле битвы, гости сели на лошадей или в экипажи и в сопровождении конвоев поехали по разным направлениям.

Остался один Ришон.

– Барон, – сказал он Канолю, – я не хотел расстаться с вами, как все другие, потому что вы знали меня прежде всех этих господ. Прощайте! Дайте мне руку, желаю вам всевозможного счастья!

Каноль подал ему руку.

– Ришон, – сказал он, глядя на него пристально, – я вас знаю: в вас происходит что-то необыкновенное. Вы мне не говорите об этом, стало быть – это не ваша тайна. Однако же вы взволнованы, а когда такой человек, как вы, взволнован, должна быть важная причина.

– Разве мы не расстаемся? – сказал Ришон.

– Мы тоже расставались в гостинице Бискарро, однако же тогда вы были спокойны.

Ришон печально улыбнулся.

– Барон, – сказал он, – предчувствие говорит мне, что мы уже не увидимся.

Каноль вздрогнул: столько было грустного чувства в голосе Ришона, обыкновенно очень твердом.

– Что же, – отвечал Каноль, – если мы не увидимся, так один из нас умрет. Умрет смертью храбрых, и в таком случае, умирая, он будет уверен, что живет в сердце друга. Поцелуемся, Ришон! Вы пожелали мне счастья, я пожелаю вам мужества.

Оба они бросились друг другу в объятия, и долго благородные их сердца бились одно возле другого.

Ришон отер слезу, которая, может быть, в первый раз омрачила его гордый взгляд. Потом, как бы боясь, что Каноль увидит слезу, он бросился из комнаты, вероятно, стыдясь, что выказал столько слабости при человеке, которого неустрашимая твердость была ему так известна.

III

В столовой остался один Каноль, у дверей стоял офицер, принесший известие о парламентере.

– Что же отвечать? – спросил он, подождав с минуту.

Каноль, стоявший в задумчивости, вздрогнул, услышав этот голос, поднял голову и спросил:

– А где же парламентер?

– В фехтовальном зале.

– Кто с ним?

– Два солдата бордоской милиции.

– Кто он?

– Молодой человек, сколько я мог видеть, потому что он прикрыт широкой шляпой и завернулся в широкий плащ.

– Как он называет себя?

– Он называет себя посланным от принцессы Конде и парламента.

– Попросите его подождать минуту, – сказал Каноль. – Я сейчас выйду.

Офицер вышел, и Каноль готовился идти за ним, как вдруг дверь отворилась и вошла Нанона, бледная, в трепете, но с очаровательною улыбкой. Она схватила его за руку и сказала:

– Друг мой! Здесь парламентер. Что это значит?

– Это значит, милая Нанона, что жители Бордо хотят соблазнить или напугать меня.

– А что вы решили?

– Я приму его.

– Разве нельзя отказать?

– Невозможно. Есть обычаи, которые нужно непременно исполнять.

– Боже!

– Что с вами, Нанона?

– Я боюсь.

– Чего?

– Да вы сами сказали мне, что парламентер приехал соблазнить или напугать вас...

– Правда, парламентер годится только на то или на другое. Уж не боитесь ли вы, Нанона, что он испугает меня?

– О, нет! Но он, может быть, соблазнит вас.

– Вы оскорбляете меня, Нанона!

– Ах, друг мой, я говорю то, чего боюсь.

– Вы сомневаетесь во мне до такой степени! За кого же вы принимаете меня?

– За то, что вы есть, Каноль, то есть за благородного, но очень нежного человека.

– Да что ж это значит? – спросил Каноль с улыбкой. – Какого же парламентера прислали ко мне? Уж не купидона ли?

– Может быть!

– Так вы его видели?

– Не видала, но слышала его голос, который показался мне слишком сладким для парламентера.

– Нанона, вы с ума сошли. Позвольте мне исполнять мои обязанности: вы доставили мне место коменданта...

– Чтобы вы защищали меня, друг мой.

– Так вы считаете меня подлецом, способным изменить вам? Ах, Нанона, вы жестоко оскорбляете меня вашими сомнениями!

– Так вы решились видеться с ним?

– Я обязан принять его и, признаюсь, буду вами недоволен, если вы не перестанете мешать мне...

– Делайте, что вам угодно, друг мой, – сказала Нанона печально. – Только одно слово еще...

– Говорите.

– Где вы примете его?

– В моем кабинете.

– Одной милости прошу, Каноль...

– Что такое?

– Примите его не в кабинете, а в спальне.

– Что за мысль?

– Разве вы не понимаете?

– Нет.

– Возле моя комната.

– И вы решитесь подслушивать?

– За занавесками, если вы позволите.

– Нанона!

– Позвольте мне остаться при вас, друг мой. Я верю в мою звезду, я принесу вам счастие.

– Однако же, Нанона, если парламентер...

– Что такое?

– Должен доверить мне государственную тайну.

– Разве вы не можете доверить государственную тайну той, которая доверила вам свою жизнь и свои сокровища?

– Пожалуй, подслушайте нас, Нанона, если вам непременно так хочется, но не удерживайте меня долее, парламентер ждет.

– Ступайте, Каноль, ступайте, позвольте только поблагодарить вас за снисхождение.

Она хотела поцеловать его руку.

– Как можно! – вскричал Каноль, прижимая ее к груди и целуя в лоб. – Так вы будете...

– Буду стоять за занавесками вашей кровати. Оттуда я все увижу и услышу.

– Смотрите, Нанона, только не расхохочитесь: ведь это дела важные.

– Будьте спокойны, я не стану смеяться.

Каноль приказал ввести посланного и прошел в свою комнату – огромную залу, меблированную во времена Карла IX чрезвычайно строго: два канделябра горели на камине, но освещали комнату неясно, постель, стоявшая в углублении, находилась в совершенной темноте.

– Вы тут, Нанона? – спросил Каноль.

Едва слышное да долетело до его слуха.

В эту минуту раздались шаги, часовой отдал честь. Посланный вошел и, думая, что остается один с Канолем, снял шляпу и сбросил плащ. Белокурые его волосы рассыпались по прелестным плечам; стройная женская талия показалась под золотою перевязью, и Каноль по очаровательной и печальной улыбке узнал виконтессу де Канб.

– Я сказала вам, что увижу вас, и держу слово, – сказала она. – Вот я здесь!

Каноль от удивления и страха всплеснул руками и опустился в кресло.

– Вы, вы здесь!.. – прошептал он. – Боже мой! Зачем вы приехали? Чего вы хотите?

– Хочу спросить у вас, помните ли вы меня?

Каноль тяжело вздохнул и закрыл лицо руками, как бы желая удалить это очаровательное и вместе с тем роковое видение.

Тут все объяснилось ему: страх, бледность, трепет Наноны и особенно ее желание подслушивать. Нанона глазами ревности узнала женщину в парламентере.

– Хочу спросить у вас, – продолжала Клара, – готовы ли вы исполнить обещание, данное мне в Жоне, готовы ли вы подать королеве просьбу об отставке и пристать к партии принцев?

– О, не спрашивайте, виконтесса, не спрашивайте! – вскричал Каноль.

Клара вздрогнула, услышав трепещущий голос барона, и, осмотревшись с беспокойством, спросила:

– Разве мы не одни?

– Одни, – отвечал Каноль, – но нас могут слышать через стену.

– Я думала, что стены крепости Сен-Жорж плотны, – сказала Клара с улыбкой.

Каноль не отвечал.

– Я пришла спросить у вас, – продолжала Клара, – почему я не получила от вас известия, хотя вы здесь уже с неделю или даже более. Я даже не знала бы, кто комендантом в Сен-Жорже, если бы случай или, лучше сказать, молва не известила меня, что человек, который назад тому только двенадцать дней клялся мне, что опала кажется ему блаженством, потому что позволяет ему отдать шпагу, храбрость, жизнь нашей партии...

Нанона не могла удержать движения, от которого Каноль вздрогнул, а виконтесса обернулась.

– Что такое? – спросила она.

– Ничего, – отвечал Каноль, – в этой старой комнате беспрестанно раздается зловещий треск.