Женщина с бархоткой на шее - Дюма Александр - Страница 37

Эти слова прозвучали до странности однотонно; Арсена произнесла их, не сделав ни одного движения; они вылетали из ее бледных губ, которые открывались и закрывались словно с помощью пружины: казалось, что это был говорящий автомат.

— Но не можете же вы оставаться здесь! — воскликнул Гофман.

— А куда я пойду? Я хочу возвратиться туда, откуда я пришла, как можно позже; уж очень там холодно.

— Идемте со мной! — воскликнул Гофман.

— С вами? — повторила Арсена.

И при свете звезд молодому человеку показалось, что эти мрачные глаза метнули на него презрительный взгляд, похожий на тот, что однажды уже уничтожил его в прелестном будуаре на Ганноверской улице.

— Я богат, у меня есть золото! — вскричал Гофман. В глазах танцовщицы сверкнули молнии.

— Пойдемте, — сказала она, — но куда?

— Куда?

В самом деле: куда мог повести Гофман эту чувственную, привыкшую к роскоши женщину, ту, что расставшись с очарованными замками и волшебными садами Оперы, уже привыкла топтать персидские ковры и нежиться на индийском кашемире?

Само собой разумеется, он не мог привести ее в свою студенческую комнатушку: там ей было бы так же тесно и так же холодно, как и в том неведомом обиталище, о котором она только что рассказывала и куда, по-видимому, так безумно боялась вернуться.

— В самом деле, куда? — спросил Гофман. — Я ведь совсем не знаю Парижа.

— Я могу привести вас в одно место, — сказала Арсена.

— Прекрасно! — воскликнул Гофман.

— Идите за мной, — промолвила молодая женщина. Деревянной походкой, походкой автомата — в ней не было ровно ничего от обворожительной легкости, восхищавшей Гофмана в танцовщице, — она пошла вперед.

Молодой человек не догадался предложить ей руку: он последовал за ней. Пройдя по Королевской улице (ее называли в то время улицей Революции),

Арсена повернула направо, на улицу Сент-Оноре, для краткости называемую просто улицей Оноре, остановилась у фасада великолепной гостиницы и постучалась.

Дверь тотчас же отворилась.

Привратник с удивлением посмотрел на Арсену.

— Поговорите с ним, — сказала она молодому человеку, — иначе меня не впустят, мне придется вернуться обратно и сесть у подножия гильотины.

— Друг мой, — живо заговорил Гофман, становясь между молодой женщиной и привратником, — проходя по Елисейским полям, я услышал крик: «На помощь!» Я подоспел как раз вовремя, чтобы спасти эту даму от убийц, но я не успел помешать им раздеть ее. Пожалуйста, отведите мне лучшую комнату, прикажите развести огонь пожарче и подать нам хороший ужин. Вот вам луидор.

И он бросил золотую монету на стол, где стояла лампа, все лучи которой, казалось, сосредоточились на сверкающем лике Людовика XV.

В то время луидор был крупной суммой: на ассигнаты это составляло девятьсот двадцать пять франков.

Привратник снял свой засаленный колпак и позвонил. На звонок прибежал коридорный.

— Лучшую комнату для этих господ, да поживее!

— Для господ? — с удивлением переспросил коридорный, переводя взгляд с более чем скромного костюма Гофмана на более чем легкий костюм Арсены.

— Да, — сказал Гофман, — самую лучшую, самую красивую, а главное — хорошо протопленную и хорошо освещенную; вот вам луидор.

Казалось, при этом коридорный испытал то же чувство, что и привратник: он склонился перед луидором.

— Поднимайтесь и ждите у дверей третьего номера, — сказал он, указывая на широкую лестницу, полуосвещенную в этот поздний час, однако ступени ее — роскошь по тому времени весьма необычная — были покрыты ковром.

С этими словами он исчез.

Перед первой же ступенькой Арсена остановилась.

Казалось, поднять ногу для этой легкой сильфиды составляет непреодолимую трудность.

Можно было подумать, что у легких атласных туфелек были свинцовые подошвы.

Гофман предложил ей руку.

Арсена оперлась на нее, и хотя он не почувствовал тяжести ручки танцовщицы, зато почувствовал холод, которым веяло от ее тела.

Сделав над собой невероятное усилие, Арсена поднялась на первую ступеньку, затем на другую, на третью и так далее, но каждый раз при этом у нее вырывался вздох.

— Ах, бедная женщина, — прошептал Гофман, — как же вы должны были страдать!

— Да, да, — отвечала Арсена, — я страдала… Я много страдала.

Они подошли к дверям третьего номера.

Почти одновременно с ними подошел и коридорный, неся целую гору горящих углей; он открыл двери комнаты — и в одну минуту запылал камин и зажглись свечи.

— Вы, наверное, голодны? — спросил Гофман.

— Не знаю, — ответила Арсена.

— Коридорный! Лучший ужин, какой вы только сможете нам подать, — сказал Гофман.

— Сударь, — вынужден был заметить коридорный, — теперь говорят не «коридорный», а «служащий». Но поскольку сударь хорошо платит, он может говорить, как ему будет угодно.

И, в восторге от своей шутки, он вышел со словами:

— Ужин будет через пять минут!

Когда дверь за служащим закрылась, Гофман метнул жадный взгляд на Арсену.

Она так стремительно бросилась к огню, что даже не подумала подвинуть кресло к камину; она просто съежилась в уголке у очага в той же позе, в какой нашел ее Гофман около гильотины; и здесь, поставив локти на колени, она, казалось, была озабочена тем, чтобы подпирать руками голову на плечах и держать ее прямо.

— Арсена, Арсена, — говорил молодой человек, — я сказал, что разбогател, не так ли? Посмотри — и ты увидишь, что я не обманул тебя.

Гофман начал с того, что вывернул на стол свою шляпу; шляпа была полна луидорами и двойными луидорами, и они потекли из шляпы на мрамор с характерным для золота звуком: ни с каким другим звуком его не спутаешь.

Вслед за шляпой он опорожнил карманы, и карманы один за другим выбросили на стол добытые с помощью игры трофеи.

Груда сыплющегося, сверкающего золота громоздилась на столе.

Звон золотых монет, казалось, оживил Арсену; она повернула голову, словно вслед за слухом воскресло и ее зрение.

Она встала, все такая же деревянная и неподвижная, но ее бледные губы заулыбались, но ее остекленевшие глаза засверкали, и блеск их соперничал с блеском золота.

— О! — сказала она. — И все это твое?

— Нет, не мое, а твое, Арсена!

— Мое! — повторила танцовщица.

И она погрузила свои побелевшие руки в груду металла. Руки молодой девушки ушли в нее до самых локтей. Эта женщина, для которой золото было жизнью, прикоснувшись к золоту, казалось, вновь обрела жизнь.

— Мое! — повторяла она. — Мое!

Она произносила эти слова дрожащим, металлическим голосом, странным образом сливавшимся со звяканьем луидоров.

Вошли двое коридорных: они внесли уже накрытый стол и едва не уронили его при виде золотой груды, которую ворошили нервные руки Арсены.

— Прекрасно, — сказал Гофман, — подайте шампанского и оставьте нас. Коридорные принесли несколько бутылок шампанского и удалились. Гофман закрыл за ними дверь и запер ее на задвижку.

Глаза его горели желанием; он опять подошел к Арсене и снова увидел, что она стоит у стола и продолжает черпать жизнь не из источника Ювенсы, а из реки Пактола.

— Ну что? — спросил он.

— Золото — это прекрасно, — отвечала она, — я давно уже не прикасалась к нему.

— Тогда давай сначала поужинаем, — сказал Гофман, — а потом все в твоей власти, Даная, — ты сможешь купаться в золоте, если захочешь.

И он увлек ее к столу.

— Мне холодно, — сказала она.

Гофман посмотрел вокруг: окна и постель были затянуты красной камкой; он сорвал занавеску с окна и протянул ее Арсене.

Арсена накинула на плечи занавеску, которая, казалось, сама легла складками античной хламиды, и над этой красной драпировкой ее белое лицо стало еще белее.

Гофману сделалось почти страшно.

Он сел за стол, налил себе и выпил сразу два-три бокала шампанского. И тут ему показалось, что в глазах Арсены появился легкий блеск.

Он налил и ей, она тоже выпила.