Я слышу плач за горизонтом (СИ) - "NUna MOon" - Страница 158

Слезы сами собой наполнили мои глаза, но пирату на это было глубоко наплевать — его горячее неровное дыхание коснулось моей шеи, а рука уже вцепилась в край полотенца. Ваас сорвал его без лишних слов, отбрасывая в сторону, и теперь ничто не мешало его рукам бродить по моему телу.

— Пора напомнить моей бунтарке, кому эта сучка принадлежит, а? — раздался над ухом довольный голос Вааса, который продолжал удерживать меня за волосы и теперь свободной рукой расстегивал ремень на своих штанах. — Радуйся блять. Я знаю, как ты истосковалась по моему члену, принцесса.

— Нет, остановись! — я попыталась оттолкнуть пирата спиной, но в ответ получила лишь злорадную усмешку и сильный шлепок по ягодице.

Ваас насильно раздвинул мои ноги коленом и резко вошел меня — острая боль пронзила мое неподготовленное, напряженное тело, от чего я не смогла сдержать вскрик. На глазах невольно выступили слезы. Пират наконец оставил мои волосы в покое, отпустив их и припечатав меня к стене — его движения были резкими, грубыми и быстрыми. Ваас довольствовался каждым моим сдавленным стороном от боли, не забывая оставлять на моей шее новые и новые отметины.

Да, в тот момент его обкуренный мозг возбуждало не столько мое тело, сколько вид моего подчинения, моей принадлежности ему — его горячее, сбившееся от нахлынувшего удовольствия дыхание опаляло мое ухо, заставляя меня чувствовать себя еще более униженно и беспомощно…

— Хватит… Мне больно… Ваас, пожалуйста! — жалобно умоляла я.

Но мужчина равнодушно воспринимал мои слезы, как что-то обыденное. Что-то, что он ежедневно выслушивал от сотни таких же беспомощных пленников. И новый сильный шлепок по ягодице, приказывающий мне заткнуться и перестать скулить, был тому доказательством…

Ладонь Вааса легла на мое горло, и он притянул меня к себе — всхлипывая и продолжая стонать от боли, я обеими руками вцепилась в пальцы пирата и вновь была прижата спиной к его горячему торсу. Я чувствовала над ухом его неровное дыхание и этот приторный запах алкоголя.

— Кому ты принадлежишь, Mary? — обманчиво спокойно задал вопрос мужчина и, не дождавшись ответа, сильнее сжал пальцы на моей шее, а затем шлепнул по ягодице. — Я блять спрашиваю, кому?! А?!

— Тебе… — сквозь зубы процедила я, вновь содрагаясь от режущей боли внизу живота и беспомощно обмякая в руках мужчины. — Тебе…

Ваас был на пике, когда у меня уже не оставалось ни физических, ни моральных сил. Я была унижена, раздавлена, убита. Глупо было ожидать от такого морального урода, как Монтенегро, что он ни при каких обстоятельствах, даже будучи под чертовой дурью, не причинит мне такую боль. И все же до этого момента я отчаянно и наивно верила в то, что Ваас никогда не опустится до гребаного изнасилования и тем более не сделает меня своей жертвой…

Когда все закончилось, отдышавшись, главарь пиратов развернул меня к себе — он накрыл мои дрожащие губы своими, попутно стирая большим пальцем слезы с моей щеки.

— Не реви, — сухо бросил Ваас, застегивая ремень и кидая на мое дрожащее обнаженное тело последний оценивающий взгляд, а затем направился на выход из душевой…

Стоило послышаться захлопывающейся входной двери, и на подкошенных ногах я припала к кафельной плитке, сползая на пол — слезы, которые, казалось, высохли еще минуту назад, вновь покатились из глаз. Я судорожно запустила пальцы в волосы, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу крик обиды и отчаянья, и поджала колени к груди, как маленький ребенок, прячаясь от внешнего мира. Внутренняя сторона бедра уже была испачкана в струйке крови, и боль внизу живота так и не притупилась, от чего хотелось на стену лезть. Но еще больше хотелось исчезнуть отсюда, провалиться сквозь землю. От унижения, от несправедливости, от нехватки сил…

Да, у меня кончились силы, кончилось терпение, кончился стимул.

Да, Ваас окончательно сломал меня — ему все же удалось.

Я уже ни о чем не думала, когда вставала под холодный душ, трясущейся рукой держась за кафельную плитку. Ни о чем не думала, пока отрешенно смотрела в одну точку и смывала с себя всю ту невидимую грязь, которой я пропиталась на этом гребаном острове, всю ту кровь, в которой измарала свои руки, весь тот путь, через который прошла. Я ни о чем не думала, когда мой взгляд зацепился за один из сотни осколков разбитого зеркала, которые главарь пиратов никогда бы так и не удосужился убрать из-под грязной раковины. Ни о чем не думала, когда рука потянулась к одному из них…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Выйдя из-под струи воды, я ступила на холодный пол в опасной близости от битого стекла. Не тратя времени на то, чтобы обтереться полотенцем, я накинула на себя майку Вааса, брошенную им на раковину — мокрые волосы тут же пропитали ее ткань, неприятно стекая по шее и лопаткам и заставляя кожу покрываться мурашками.

Я бросила последний взгляд в зеркало: больше лицезреть себя я уже не желала — на меня смотрела сломленная, потерянная душа. Нелюбимая душа. Несчастная душа. Душа, которая потеряла все на этом острове — начиная от близких людей вплоть до самой себя.

Кем я была раньше?

И кем стала?

Я уже с трудом могла вспомнить ту девушку, ту Марию, которая всю жизнь искала семейного тепла и заботы, которая всю жизнь считала себя сломленной, но которая никогда бы не окрасила свои руки в чужой крови, никогда бы не посмела назвать себя убийцей. Теперь на меня смотрел совершенно другой человек, человек, которого я всем сердцем и душой ненавидела — гребаная Mary, ебнутая на голову сука, одержимая жаждой мести своим обидчикам и сломленная по всем фронтам. Убийца, чьи руки уже по локоть были в чужой крови, и убийца, виноватая в смерти всех ее друзей. Я ненавидела Mary, ненавидела. И самым страшным было то, что мне не было оправдания:

Не Монтенегро сотворил Mary.

А я сама. Я позволила ей наконец выйти наружу.

Потому, что эта сука всегда скрывалась внутри меня…

Личность Mary уничтожила меня, сожрала с потрохами. Она не оставила мне сил, ни физических, ни душевных. Она убила моего внутреннего зверя, который был так предан ей, и превратила меня в бездушную марионетку.

И теперь, уверенно поднося к запястью острый осколок, я лишь желала освободиться от ее контроля.

Желала наконец-то спастись…

***

« — Вокруг тебя всегда будет много людей, Ваас. Но меня уже не будет. Я хочу, чтобы ты прочувствовал, каково это.»

Как давно я произнесла те слова? При каких обстоятельствах? Вроде бы, после очередного скандала…

Вспоминал ли их Ваас, когда нашел мое побледневшее тело в своей душевой? Вспоминал ли, когда пытался привести меня в чувства?

«— Я не хочу знать, что ты почувствуешь в тот момент. Правда не хочу. Мне лишь важно, чтобы ты сам смог разобраться в себе… А будешь ли ты жалеть или же устроишь гребаный праздник — мне плевать. Мне будет уже наплевать, Ваас…»

Каково это — уходить из жизни? Что человек чувствует, когда умирает? Людей столетиями интересовал этот вопрос, и я не была исключением: не раз я представляла собственную смерть, не раз она снилась мне. И каждый такой раз моя смерть была не от старости, я не умирала среди десятка своих любящих внуков и такого же дряхлого верного пуделя, как это обыгрывают, пожалуй, в любом семейном кино…

Только со временем я стала задумываться над тем, почему так происходило. Почему я не видела своего будущего? Почему буквально каждую ночь лицезрела во снах собственную смерть? Молодую, раннюю смерть? И однажды пришла к выводу, что так и должно быть — я должна была уйти раньше, намного раньше. И, если быть до конца честной, я не видела в этом ничего плохого. По крайней мере, с того момента, как покинула семью и вместе с тем потеряла смысл существования…

Так и теперь — мне было наплевать. Было плевать на то, что все вокруг заволокла пугающая тьма: я была к этому готова. Была готова к тому, что за человеческой смертью не скрываются никакие ад и рай — что за человеческой смертью стоит лишь пустая, глухая темнота. Мне было плевать на то, что я все еще могла слышать отдаленный звук открытого душа, что я все еще могла ощущать холод от ледяной воды. Было плевать на то, что всепоглощающая темнота не позволяла мне разглядеть собственное запястье, которое должно было быть исполосано несколькими глубокими порезами.