Небесные ключи (СИ) - Богинска Дара - Страница 47

— Как ты? — тихо спросила Чонса, вскакивая в телегу на ходу, — Хочешь есть?

— Нет. Пить… Хочу пить.

Он с рычанием сжал зубы, закрыл глаза. Мука проступила на его остром лице, когда он тягуче вздохнул. Положил ладонь девушки на свою плоскую грудь и пояснил:

— Тут… Жжет.

Чонса забеспокоилась. Сердце? Она знала, что когда оно отказывает, у стариков тоже печет в груди, а потом удар — и нет. Девушка дернула его рубаху (кажется, это была одежда Нанны), приложила к солнечному сплетению ухо. Данте был так худ, что она видела его верхние ребра. Прикрывая глаза, малефика видела сгусток мышц и крови сквозь кости. Стучало ровно, пусть и быстрее привычного ритма.

— Ты устал, Дани. Отдохни, — она мягко толкнула его в плечо, но тот засопротивлялся. Сидящая на месте возницы Нанна оглянулась, но Дани не хотел нападать, просто чуть сменил положение и теперь сидел, повесив голову.

— Я много сплю, — прошептал он. Чонса хмыкнула:

— Да, ты тот еще соня. Ничего. Скоро мы приедем в Нино, я поговорю с Феликсом и поедем за сыном. Хорошо?

— Хор-р-р… — он закашлялся и завертел головой, — Нет. Нет. Нельзя…

— Что нельзя?

— Нам нельзя туда.

— Почему?

— Мне из-за этого… жжет.

Чонса не успела понять, в чем дело: в плохих предчувствиях или же в горьких чувствах, что испытывал малефик.

Шестипалая дернулась за секунду до крика.

Закричала Нанна:

— Берегись!

Закричал Данте:

— Они здесь!

И Аларик тоже — громко, бессвязно, в ужасе. Истерично заржали лошади.

Телега перевернулась от сильного толчка. Их с Данте бросило друг на друга, приложило какими-то кадками. С хрустом надломилось дерево, из откатившейся прочь корзины Нанны на землю высыпали разномастные кости. Больно. Чонса, шипя, зажала царапину на лбу, Данте куполом завис над ней, уперевшись руками и коленями, он хрипел, держа на своем хребте обломки досок.

— Дани!

Её возглас перекрыл хищный грай существ. В последний раз Чонса видела химеру в пещерах под Йорфом, и рассудок успел сжиться с этим, отложить впечатление в ящик страшных воспоминаний, подлежащих забвению. Снова услышать этот шелест, щелканье, и самое главное — почувствовать мертвящую ауру этих тварей оказалось еще ужаснее, чем она помнила. Хлопали крылья. Высокий возглас одной из тварей походил на птичий крик, ответ на это — вопль росомахи в северной пустоши, от которого леденела кровь. Чонса осторожно, на спине, выползла из-под Данте, потянула его за руку:

— Давай, давай…

Её лицо заливала кровь, защипало глаз, в который попало. Пришлось тянуть сильно, Дани держал телегу на себе, как стропило — крышу. Стоило им выбраться, как та скрипнула и обрушилась под весом твари. На неё наползла своим мерзким змееподобным телом химера, и теперь сидела сверху, суча в воздухе лапками и раздувая гребень в шипении.

Чонса увидела, что небо над Девятью Холмами алеет сильнее обычного, над ними зависли тяжелые тучи, и льет дождь, и твари кружатся, завивая облака в черно-бурые спирали. Казалось, что небеса отяжелели, как примочка от крови. Чонса стояла обеззвученная и ослепленная, словно не могла осознать увиденное. Природа существ, замерших перед ней, была настолько потусторонней, что она просто не могла ни с чем сравнить их. Чонса такого никогда не видела. Так много ужасов случилось с ней, и на войне, и в обычной жизни: вот стрела с влажным звуком встретила лицо стоящей рядом подруги, вот спокойно люди говорили о насилии над ребенком, вот она сама передавала проклятого младенца затем, чтобы ему скрутили шею, но это…

Аларик уже достал ножи — смешное орудие против громадины, что высится над тобой, будто медведь над кроликом. Чонса не сдержала смешка, пятясь. Кажется, химеры удивились не меньше их, разглядывая странников скорее с интересом, и будто переговариваясь между собой на своем щелкающем наречии. Одна из них вытянула свою звериную шею вперед, тонкая кожица на костяных ноздрях шевелилась, принюхиваясь к малефикам. Почуяв интерес, Данте загородил Шестипалую ободранной спиной, разорвал этот гипноз, наваждение, внушение. Чонса уткнулась взглядом в его хребет, видный сквозь прорехи на рубашке.

Не смотреть. Не кричать. Медленно идти назад. Она тянула за собой своего Дани, обхватив его обеими руками, то тот уперся всеми костьми, и отчего-то тоже вытянулся навстречу, утробно и страшно зарычав на тварей. Это Гвидо сделал с ним. Натаскал его на существ, как собаку на боях! Но здесь не было медика, готового подлатать малефика, только только мечущиеся кони, перевернутая телега, Аларик, скованный страхом, Нанна, собирающая кости, и прячущаяся за мужской спиной Чонса.

— Чего застыть?! — зашипела Нанна, — Хватаете коней!

Легко сказать: путь им закрывали химеры, а кони в истерике бились, пытаясь сбить с себя оглобли копытами. Шорка скрипнула зубами так, что малефика расслышала это сквозь гром. Она подхватила свой мешок с костями и начала клацать ими, сотрясая горловину, и цыкать на химер, как фермерши подзывают курей.

— Сюда! Сюда, зверушки!

Безумие. Чистое безумие. Но химеры синхронно изогнули шеи, приподняли в дыхании костяные грудные клетки — и потянулись следом, завороженные, будто крысы игрой на дудочке того чудака из детской сказки. Кости Мира. Значит, они тоже чуют их? Размышлять над этим некогда было. Нанна шла в сторону леса, прочь, прочь, быстро переставляя босые ноги. Начался дождь. Чонса еще надолго запомнит эту невероятную сцену: хрупкая девушка с блеклой улыбкой на губах, что уводит за собой чудовищ прочь, на её плечах блестят молнии, капли ударяются о твердую кожу крыльев химер, как о натянутый парус.

Порыв ветра плеснул холодными каплями в лицо Чонсы, она опомнилась. Первая ринулась к коням, поднимая ладони, шепча тихое, успокаивающее «Подчинись», и лошади замерли, как вкопанные. Она оглянулась на своих спутников: смотрящий в никуда Аларик, повернувшийся вслед монстрам Данте, рычащий глухо и предупреждающе.

— Ну, — притопнула она ногой — ноль реакции, хлопнула в ладони, и Аларик сморгнул дождевую влагу с ресниц, а Данте дернулся, — по коням! Быстрее!

Чонса не была уверена, что это хорошая идея. Там, над Девятью Хломами, что недалеко от Нино, кружили химеры. Как знать, что с городом? От этих мыслей будто кинжал в кишках провернулся. Она вскочила на коня, дала ему шпор, не думая, скачут ли за ней. Феликс! Таверна! Всё, что она может узнать: к чёрту Тито! Её дитя! Её сын! В городе!

— Быстрее! — рычала она в шею коня, — Подчинись!

По могучему телу лохматой лошади прошла дрожь. От ветра у Чонсы заслезились глаза. Галоп выбивал искры из базальта Апийской дороги, горело алым небо, молнии виднелись лиловыми всполохами, небо трещало, разрываясь на части, а она мчалась к правде, проклиная себя за моменты промедления, что могли стоить ей всего.

В город она ворвалась первой, как дикий юго-западный ветер, буря и весенний паводок. И поняла: опоздала. Стены никто не охранял. Да и от самих-то стен остались одни камни да торчащие штыри опор. Сколько она не смотрела, людей на узких улочках не было, зато была кровь, много крови. Она пустила лошадь шагом.

Первый повстречавшийся человек был мертвым — его верхняя часть висела, зацепившись изгибом плеча за дождевую трубу на колодце, а нижняя отсутствовала. Печальное украшение маленькой площади, откуда, подобно лучам, во все стороны разбегались улочки, заполненные мелкими бедными домами из дерева и соломы. Какие-то из них были обуглены, но запаха гари не чувствовалось, лишь ветер хлопал дверьми. Они опоздали. Опоздали — не на час, а на сутки, может, и того больше. Если бы они вышли из Сантацио, если бы не потеряли четыре дня пути… За спиной раздался стук копыт, кто-то спрыгнул в лужу. Чонсе не надо было оборачиваться, чтобы понять, что это Аларик, вместе с ним пришли его тени, заполнили безмолвный воздух жужжанием безумных мыслей. Данте остался сидеть в седле. Он подъехал к Чонсе, сжал её плечо костлявой рукой. Вода струилась по улицам, собиралась в грязные ручьи, в небе кричали гигантские вороны-химеры, демоны-стервятники. Не веря в столь печальный исход, она вырвала плечо из цепких мужских пальцев и щелкнула уздечкой, пуская лошадь дальше.