Небесные ключи (СИ) - Богинска Дара - Страница 23

— У нас нет денег. Нам нечем платить за вашу доброту, — сказала Чонса, внезапно устыдившись. Столько хлопот в такое дурное для странствий время: постой, еда, протез, укрывательство малефики. За последнее можно угодить на плаху или, хуже того — лишиться рассудка, попав под чёрное безумие.

Самсон искоса посмотрел на неё, почему-то переглянулся с Джо, словно прося дозволения — и взял её ладони в свои. Чонса почувствовала слои крови на этих чистых руках, но не одернулась. Самсон был медиком. Очевидно, не всю свою жизнь, что сейчас была ближе к концу, чем к началу. Да и на медика он походил мало, скорее на коновала.

Или — тут зрачки у Чонсы малахитово блеснули от проникновения взгляда в Извне — убийцу.

— Милая дева. Вас учат разбираться в лекарственных травах? Поможешь в саду. Сейчас самое время, теплые источники проснулись. Это и будет твоей платой.

Девушка неуверенно подняла глаза. Недоверчивая, она улыбнулась.

Если исполнение её мечтаний зависело от конца света, она была готова провернуть ключ в замочной скважине неба еще десять лет тому назад.

Если человек, предлагающий ей мечту на блюдце, окажется насильником, поджигателем и детоубийцей, она не станет заниматься чистоплюйством.

Теперь руки Чонсы были в сырой земле. Подземные течения питали почву, здесь она была жирной и плодородной, если убрать камни, чем Чонса и занималась, трудясь в огороде лекаря-шорца. Малефика выкорчевывала сорняки и рыхлила землю пальцами, впитывая ее силу и жизнь. Ее ногти уже давно были с черной каймой от постоянной возни с грядками. Иногда ей помогала пышка-Лилибет — приносила воду и еду, мешалась под ногами во время работы. Пока они оставались в Ан-Шу в доме врача, Лили с малефикой делили одну комнату. Девушку Самсон представил как свою дочь.

У Лилибет была дурная привычка — она любила кормить птиц. С этим свыкнуться оказалось тяжелее, чем со временной свободой или алыми небесами. Их будили быстрые шаги тонких твердых лапок по крыше и у окна. Голуби курлыкали, соловьи, воробьи и еще какие-то мелкие пронырливые пташки подбирали тонкие лоскутки материи, нитки с краев утепленных окон и подталкивали их поглубже в деревянные щели. Тук-тук, топ-топ, чирик-чирик — каждый день. Птицы знали, когда рассвет, и спешили оповестить об этом спящих. Лилибет любила птиц, и те следовали за ней, как верные псы, крутя своими глупыми черепками, без страха подлезая под её пухлые девичьи ладони, собирая с них семена и подсоленные горбушки. Однажды Чонса видела, как голубь — большой, толстый, с нежно-коричневым оперением и аметистово блестящей головкой — мурлыкал под её рукой, как сытый домашний кот.

Лилибет была умалишенной. Чудной. Чонса даже подумала — а ну как она дочь Нанны? Но так и не решилась спросить. Глаза Лили сохраняли это щенячье, жалостливое выражение, круглая мордочка искажалась эмоциями так же неумело, как обращалась она со словами, но девушка была доброй и симпатичной. Ей на вид — лет пятнадцать. Рослая, но полнота не убирает из черт детскость. Пухлые губы, округлые шорские черты и крапчатые, как у совенка, светлые глаза. От неё всегда пахло пшеничными колосьями, птичьим пометом и перьями.

Сейчас Лилибет поставила перед Чонсой корзинку со свежим хлебом и присела рядом на корточки, глядя, как малефика засыпает в ямки семена лекарственных растений: чёрной моркови, пиона, цикория, змееголовника, аниса и чистотела. На большом куске земли посеяла вчера ромашку. А еще пару дней назад Самсон тайком показал ей свою плантацию хмеля — тот рос на западном склоне, вдали от грунтовых вод.

Медик был очень богат, поняла Чонса, пока смотрела на далеко уходящие ряды подпорок для кустов. Владение таким количеством земли, будь он ближе к столице, давало право именовать себя ландграфом.

— Не знаю, взойдут ли, — пожаловалась Шестипалая, вытирая руки о фартук, — Без весеннего солнца.

— Ы-ы-ы, — сочувственно протянула Лилибет.

Лили нравилась Чонсе. Когда малефика тянулась к ней Извне, по старой привычке готовясь к угрозе и удару в спину (после нападения в «Еловом гроге» — всегда), встречала лишь птичий щебет и вот это чувство, когда стоишь на высоте и смотришь, как перед тобой качаются верхушки деревьев на ветру. Так спокойно.

Неужели они правда были в безопасности?

Чонса переломила горячий хрустящий хлеб, любуясь стальными склонами. На пиках лежали тяжелые грозовые тучи. Лилибет следила, чтобы Шестипалая ела над корзинкой — крошки потом пойдут на корм её питомцам, что при её появлении облепили забор. Отдыхая, малефика привалилась спиной к прохладной каменной стене дома медика, и приподняла лицо так, что на нем заплясали отблески небесного пламени.

— Твой отец ничего не знает про это? — она указала вверх. Лилибет оглянулась и витиевато засвистела. И чего Чонса ожидала? — Здесь точно безопасно? Вы не видели тварей?

Может, ей все приснилось?

Дьявольские химеры в Ан-Шу не появлялись. Со дня конца года к тому времени прошел где-то месяц. Больше? Меньше? Она совсем потерялась во времени. Знала только, что не только здесь, но и в Бринморе наступила весна. При этой мысли тоскливо заломило в затылке. Головная боль стала её постоянной спутницей. Чонса предпологала, что виной тому не краски поднебесья, а самое простое, бытовое: удар о камень при прыжке в Танную.

Чонса повернулась на звук. В доме медика кричали, но впервые она не подорвалась на этот шум — женский крик перекрыл звонкий плач, и Чонса улыбнулась. Лилибет тут же рванула с места, чтобы посмотреть на новорожденного.

Всё было бы чудесно, если бы не кошмары. Каждый раз, стоило ей задремать, они выползали из теней и захватывали её рассудок. Только ночные видения берегли в малефике мей веру в то, что всё случилось с ней на самом деле.

Ей снился Йорф. Лидия с красным горлом. Существо, от которого исходили волны такой силы, что даже Чонса не способна была осознать. Мертвый Брок. Плачущий от боли Лукас. Джо без ноги, белый в скудном освещении пещеры, будто при смерти. Кричащее небо. Кровавый дождь и смеющиеся волки, лижущие воздух.

Она решилась рассказать об этом Самсону, но тот лишь дал ей мяты. Шорец сказал:

— Думаю, чревоточина в небе влияет на тебя. Ты не просто девушка с татуировками на лице, — стекла очков ярко блеснули, — Не забывай, что ты — порождение иных сфер. Сейчас они зовут тебя назад.

Чонсе не понравилось, как прозвучали эти слова. Она знала, что «человеком» её назвать можно с натяжкой, шесть пальцев на каждой конечности были тому подтверждением. Но «порождение иных сфер»? По спине прошли мурашки. И начало казаться: Самсон что-то скрывает. Уж слишком складно он говорил, как будто знал, о чем, хотя природа малефиков до сих пор была загадкой. Но, возможно, он знал больше, чем говорил.

Мята не прогоняла ужасы ночи. Легче всего Шестипалой было, когда она спала с Джолантом, но только-только истончившаяся, стена между ними выросла вновь после случившегося в «Еловом гроге». Чонса догадывалась, что виной тому был стыд. Джо напился, поддался порывам… Малефика помнила его шепот, и ей пришлось притвориться спящей, чтобы почвы для сожалений было меньше. Но чувствуя под щекой грудь ключника, Чонса не видела снов. Она проверила эту теорию в первую ночь под крышей Самсона: когда легли отдыхать, пробралась мышью в комнату Колючки и села у его кровати, по-собачьи положив голову на тюфяк. Девушка уснула тут же, глубоко и мирно, а проснулась с одеялом на плечах. Оно пахло Джо. В другое утро малефика проснулась с рукой ключника на макушке. Так и повелось. Джолант ничего не говорил о ночных визитах. Они вообще теперь мало виделись и совсем не говорили.

Спросите Чонсу — это к счастью. Он — неразумный щенок, она — гораздо старше и опаснее. Время, обстоятельства и логика были против любого намека на отношения. Да, верно. Ничего хорошего из этого не вышло бы.

Когда Самсон не был занят с больными, он проводил время с Джо. Тот окреп, ходил по дому с костылями, но редко покидал его стен. Малефика решила, что он боится повтора нападения, причина которого оставалась для неё загадкой. Хотя мало ли поводов — напасть на уставших путников? На одном оружии Джоланта можно было обогатиться. А уж украшения ключников ценились едва ли не больше, чем золото. Кость Мира, кроме общего ореола святости и способности оглушать малефиков, в народе была лекарством от всех болезней, от гонореи до мигрени, от поноса до снятия проклятий. Больше всего Кость была в ходу у беременных богачек, те делали из святых мощей украшения для пояса, чтобы Марвид не посмел тронуть плод под сердцем. Головную боль Кость Мира не лечила, но хоть с этим проверенно помогала.