Баллада о Лорелее (СИ) - Морозевич Юрий В. - Страница 132

И тогда лорны стали оказывать мне помощь своими средствами, прямо там, под скалой. Не знаю, что именно подтолкнуло их к такому решению. Возможно, чувство ответственности за жизнь неопытного и абсолютно беспомощного в джунглях чужака… а возможно, возникшее между нами чувство взаимной симпатии. Хотелось бы в это верить…

Подробности лечения я опущу. Скажу лишь, что результат оказался воистину ошеломляющим. На следующий день уже ничто не напоминало о полученных травмах, а еще через день я встала на ноги.

Николай недоверчиво хмыкнул и с сомнением покачал головой. Судя по всему, он не имел дурной привычки верить в неподкрепленные строгими фактами чудеса. Марк слушал, разинув рот, а Богданов прочно спрятал чувства за маской ледяного спокойствия.

— Побочным эффектом подобного лечения стала нежданно приобретенная способность к изменению формы и биохимии моего тела, — завершила рассказ Катя. — Она обрушилась на меня словно гром с ясного неба, словно водопад… Помню потрясение, которое я испытала, когда впервые ощутила себя в облике крылатого чудовища. Произошло это спонтанно, вне зависимости от моей воли или желания. Тогда мне казалось, что я останусь монстром навсегда, однако, к счастью, ошиблась. Быстро выяснилось, что управлять процессом довольно легко, достаточно простого мысленного усилия…

Возникла длинная пауза, во время которой Катя поочередно заглядывала в лица своих собеседников, пытаясь угадать их реакцию. А потом спросила прямо:

— Ну как? Я еще не убедила вас в том, что внутри меня вовсе не таятся злобные инопланетные захватчики? И я по-прежнему та Катя Решетникова, которую вы знали?

Экипаж «Афродиты» пребывал в задумчивом молчании. Видимо, каждый пытался определиться со своим собственным отношением к услышанному.

Наконец, Николай неожиданно для самого себя произнес:

— Я тебе верю. Я поверил даже без этого рассказа, просто… — он пошевелил в воздухе пальцами, — хотелось разобраться, что же, в конце концов, происходит. Теперь я понял…

Марк Аврелий развел в стороны руками и ухмыльнулся.

— Прощаю вам мой подбитый глаз, — сказал он. — Пожалуй, вы были правы. Убедить нас в чем-то подобном при явном дефиците времени было бы весьма затруднительно.

Богданов долго молчал, а потом произнес:

— Ну хорошо. Допустим, все сказанное тобой соответствует действительности. Но почему ты не вернулась обратно в лагерь? Тогда же, сразу после выздоровления? Мы искали тебя в джунглях больше месяца…

— Знаю. Я видела поисковые отряды и старательно уклонялась от встречи с ними.

— Почему?

— А ты не понимаешь? Что, по-твоему, ожидало меня в случае возвращения? Обследование на медицинском диагностическом комплексе я наверняка завалила бы. А в результате незамедлительно оказалась бы в какой-нибудь клетке в качестве подопытного экземпляра. Ты хотел бы для меня подобной участи?.. Вот и я тоже. К тому же страшно себе представить, что случится, попади технология лорнов на Землю. Вообрази себе мир, в котором каждый сможет менять свой облик по собственной прихоти. Разгул преступности и всеобщий хаос… Апокалипсис покажется нам не заслуживающим внимания событием. А ведь есть еще военные…

— Достаточно, я понял. Последний вопрос. Почему вы все-таки решили раскрыться перед нами вопреки собственным убеждениям?

Катя опустила глаза, а потом твердо сказала:

— Тому есть несколько причин. Во-первых, Алекс Маккуин — мой друг. Единственный друг на Лорелее, который в свое время очень мне помог. А Эдвард Каттнер — бывший командир пропавшего на Горгоне отца, каковым и останется теперь уже навсегда. Несмотря на совершенное преступление, а также на то, что именно мы с Роном сдали экипаж пиратской «Ириды» службе безопасности, хотя никто об этом даже не подозревает. Ни безопасники, ни сами потерпевшие… Теперь понимаешь, почему я не могла их бросить? Справедливости ради замечу, что для любого другого мы сделали бы то же самое… А во-вторых, я же сказала, что хотела с тобой поговорить. Совершенно ясно, что без раскрытия нашего инкогнито настоящего разговора наверняка не получится. Все в нашей жизни предопределено, так уж сложились обстоятельства. Наша сегодняшняя беседа так или иначе должна была состояться. Катастрофа «Феникса» лишь ускорила неизбежное.

— Возможно… — задумчиво сказал Богданов. — Возможно, ты говоришь правду… не знаю. Во всяком случае, не представляю, каким образом можно подтвердить твой невероятный рассказ.

— Что ж, вижу, мне не удалось до конца развеять сомнения, — сказала Катя. — Что ж, тогда попробуем так…

Она встала и направилась прямиком к стене с картиной и гитарой.

Николай нервно дернулся. На его глазах вот-вот должно было произойти немыслимое святотатство — осквернение тщательно оберегаемой реликвии, давно уже ставшей воплощением души станции «Афродита». Терпеть подобное от кого бы то ни было не представлялось возможным. Он в замешательстве оглянулся на командира. Мих-Мих сдвинул брови, однако, заметив настроение заместителя, успокаивающим жестом придержал его за руку. Стало ясно, что он не возражает против нарушения негласного табу. Николай расслабился.

Катя подошла к стене и оглянулась на своих коллег и судей.

— Эта картина, — она протянула руку, — всегда висела в нашей гостиной. Ее почему-то очень любила моя мама. Наверное, из-за снега, которого на раскаленной Горгоне днем с огнем не сыщешь. А может, из-за внушаемого снежным пейзажем спокойствия и умиротворения, не знаю. После того, как мамы не стало, картину забрал дядя Леша, и она долгие годы украшала наш дом на Лорелее, пробуждая воспоминания… Я была страшно удивлена, увидев ее здесь, на Венере. Мне почему-то казалось, что дядя Леша не расстанется с ней никогда.

— Так и есть, — ответил Богданов. — Он таскал ее за собой повсюду, пока было возможно. А потом отдал мне на временное хранение. Так же как и гитару.

— Да, я помню, — сказала Катя. — Это его гитара.

Она отстегнула крепления и сняла инструмент со стены. Случайно задетые струны издали резкий, бьющий по напряженным нервам звук. Звук, которого старожилы станции «Афродита» не слышали никогда.

Катя вернулась в кресло, взяла несколько аккордов, прислушиваясь к их звучанию, а затем вдруг запела:

Они возвращаются в город.

Их торбы едва полны.

Их тайный язык — усталость,

Их копья — вещие сны.

Их взгляды исполнены смысла,

Движенья и позы не лгут.

Смотри, эти темные пятна на белом -

Охотники на снегу.

Ты можешь хворост нести домой

Или резать коньками лед.

Можешь ждать у дверей судьбы,

Но оттуда никто не придет.

Можешь птицей взмыть в облака,

Распахнуть горизонт крылом.

И увидеть сверкающий снегом простор

Между добром и злом.

Экипаж станции «Афродита» замер, боясь пошевелиться. Ничего подобного эти стены еще не слышали.

Но не жди от меня тепла,

Мой костер почти догорел.

И осколки кривых зеркал

Вьются бурей в моей крови.

Мы и так ушли далеко

По горбатым седым холмам

Мимо всех надежд и чудес

И на волосок от любви.

Охотники входят в город

За ними — гончие псы.

Теперь только Боги знают

Куда качнутся весы.

Деревья поймали небо,

Ветер в ветвях свистит.

Я не знаю здешних дорог, ты -

Не помнишь куда идти.

© Олег Мальцев

Последний аккорд растаял в гробовой тишине. Николай и Марк Аврелий молчали, осторожно поглядывая на командира. Песня, исполненная Катериной, хотя и произвела впечатление, однако не говорила им ровно ни о чем. В отличие от Богданова. Михаил Александрович сидел, тяжело опершись головой на кулак и уставившись в стену неподвижным взглядом.

— Эту песню сочинил дядя Леша для моей мамы, — сказала Катя. — «Охотники на снегу»… это была наша песня. Дядя Миша! Теперь-то ты веришь, что я — это я?