Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей - Страница 72

Благодаря расторопности слуги «верное средство» немедленно появилось на низком столике. Оно весьма заманчиво поблескивало в хрустале графина: не то серебром, не то лунным светом. А может быть, и солнечным. Освальдо наполнил бокал Сантьяго, а едва поднёс сосуд ко второму — канцлер остановил его.

— Не нужно: я сам налью мастеру ван Вейту. Оставь нас.

Двери — обитые атласом, в два человеческих роста, затворились за слугой. Освальдо на Класа ван Вейта произвёл неожиданно сильное впечатление. Известное дело: к слугам многие относятся с презрением. Нередко они того заслуживают. Но Освальдо, уже почти старик, служил с каким-то удивительным достоинством. С очевидно читаемой гордостью за свою скромную роль.

— Вы, сеньор ван Вейт, удивлены выбором напитка? Наверняка удивлены. Все знают балеарские красные вина — и все любят их, конечно же. Даже стирлингская знать до сих пор пьёт балеарское — и чему удивляться! У них, в землях Бомонтов и Скофелов, делают такую кислятину… Я пробовал дважды: в первый и последний раз. Однако вернусь к важной мысли! Белые балеарские вина трагически недооценивают, поверьте мне. Разумеется, их изготавливают у нас много меньше красных, а лучшие сорта бывают слишком дороги даже для обеспеченных людей. К тому же…

Канцлер ожидал, пока художник соберёт рабочие принадлежности и поднимет со столика бокал.

— …к тому же мы коснулись вопросов войны и мира. Это очень к месту. О наших красных винах так и говорят: «кровь Балеарии». Пусть не в мрачном смысле, но зачем такие ассоциации? Мы с вами выпьем за мир, а к миру белое вино подходит гораздо лучше.

— Но ведь красное можно сравнить с солнцем?

Художник имел в виду балеарский флаг: лазурное полотно с красным кругом по центру.

— Можно, вы правы. Но когда льётся кровь — кто смотрит на небо?.. Красный цвет очень силён. Чуть прольёшь вина по неосторожности, одну каплю… и с манжеты его уже не смоешь. Красное лучше держать подальше от своих рук. Но довольно слов! Давайте выпьем за мир, который так нужен нашим королевствам!

Да, Балеарии всегда был нужен мир… а в прежние времена — по возможности весь. Но такую мысль художник, конечно, не посмел бы озвучить.

Вино оказалось отменным, и этим наблюдением ван Вейт немедленно поделился с канцлером. В ответ Сантьяго, элегантно расположившийся на стуле из аззинийского чёрного дерева, только склонил голову — да слегка улыбнулся. А затем снова заговорил.

— Вот кстати, о красном. Вы наверняка слышали печальные новости из герцогства Тремонского, достойного соседа Балеарского королевства?

— Да, Ваша Светлость. Я слышал о смерти брата герцога.

— Нисколько не сомневался! Везде об этом говорят — даже на площадях, что уж о залах… Будьте уверены, сеньор ван Вейт: тремонцы теперь будут очень пристально глядеть на балеарские манжеты. Они постараются рассмотреть хоть одну, самую маленькую красную капельку. Мне доносят, что уже нашлись люди, смеющие открыто обвинить нас в убийстве! Вы представляете?..

При этих слова Сантьяго так выразительно покачал головой, словно был подобными сведениями глубоко обескуражен. Хотя реакция многих в Тремоне виделась художнику предсказуемой.

— Ваша Светлость, я просто не смею высказывать соображений по таким вопросам. Я всего лишь художник. К тому же — иностранец.

— И напрасно вы себя сдерживаете. Поверьте: я иной раз дам много большую цену именно за мнение человека, никак не связанного с войной и политикой. Людей государственных доводится выслушивать каждый день. Но не таких, как вы. Вы художник, это верно: поправьте, если я ошибаюсь, но ведь именно художники — люди с особым видением? Те самые, кто должен примечать самую тонкую деталь? Самую важную, самую ключевую и выразительную? Чтобы сделать таковую деталь явной для всех. Это верно?

— Да, Ваша Светлость… Мудрые слова. Ёмкие и точные. Совершенно согласен: как раз в этом состоит мастерство художника. Самый корень мастерства.

— Ну вот! И потому я спрашиваю, сеньор ван Вейт: что вы… — на слове «вы» канцлер сделал мощный акцент. — …вы думаете об этом скандальном убийстве? Точнее, не совсем так… Что вы думаете о его последствиях? Тремонцы пожелают обвинить нас, это несомненно. Но нет ничего, указывающего на вину Балеарии. Как вы, проникающий в самую суть вещей, полагаете: способны тремонцы на какую-то подлость? Стоит ли мне, канцлеру Балеарии, опасаться гнусного приёма с их стороны?

Конечно, история убийства в Тремоне была сколь громкой, столь и загадочной. Клас ван Вейт не очень ею интересовался, однако слышал: о совершивших злодеяние не удалось выяснить ровным счётом ничего. Некто проник в твердыню Тремо, зарезав лишь нескольких стражников — а всех прочих обойдя. Заколол жертву и растаял в ночи, будто призрак.

Тут и речи не могло идти об обвинениях на государственном уровне. Но любой человек в здравом уме понимал, кому именно выгодна эта смерть. Без сомнений: она сыграла на руку балеарцам.

Однако канцлер вовремя поправился, спросив в итоге о другом. Оставалось лишь отвечать.

— Мне случалось путешествовать в Тремону, но визиты были довольно коротки. Не смею утверждать, будто успел хорошо узнать тремонцев. Могу уверенно сказать только одно. Если времена таковы, что убивают благороднейших людей — никто не может позволить себе роскоши быть расслабленным.

— Браво! — канцлер даже поставил бокал на стол, чтобы негромко поаплодировать. — Браво, сеньор! Клянусь: сама королева Анхелика не сказала бы лучше. Вы словом рисуете мысль не хуже, чем картину кистью.

— Благодарю, Ваша Светлость.

Ван Вейт сделал большой глоток вина, порадовавшись обтекаемости своей формулировки. Тут легко было ляпнуть глупость, чего художник успешно избежал. Одна из сложностей работы придворного живописца: будучи близким к сильным мира сего, приходится выбирать слова. При том молчать частенько просто не позволяют.

Канцлер решил прервать разговор о политике.

— Вам, сеньор ван Вейт, правда нравится это вино? Не по первому впечатлению, а теперь, когда уже распробовали? Я обеспокоен: не была ли прежняя ваша похвала поспешной. Или, например, простым жестом вежливости.

— Я был абсолютно искренен. И мое мнение не изменилось: вино превосходное.

— Прекрасно! Наслаждайтесь же: думаю, мы на том окончим сегодняшнюю работу. Очень скоро меня позовут дела государственные — только и успею, что разделить с вами этот графин. Я, сеньор ван Вейт, превыше всего на свете ценю мастерство. Мастерство во всём. Не имеет значения, о чём идёт речь. Мастерство винодела, мастерство художника… Я даже мастерство людей, совершивших злодейство в Тремоне, готов уважать. Вы — истинный мастер: а значит, достойны наилучшего. Вот и наслаждайтесь прекраснейшим в Балеарии! Вино, солнце, море, шедевры архитектуры, красоты природы. И кстати!..

Канцлер доверительно наклонился к художнику. На миг в его величавом образе мелькнуло лукавство.

— Находите ли вы наших женщин достойным источником вдохновения?

— Конечно, Ваша Светлость. Балеарские женщины прекрасны. И совсем не похожи на лимландок.

— Тонкое сравнение. Всякая женщина, сеньор — словно плод земли, на которой родилась. Всегда похожа на свою страну. Вы родом из красивого края. Поистине прекрасного, однако прохладного и даже немного сурового. А у нас иное дело… В Балеарии всё выходит ярким и жарким.

Сантьяго деликатным жестом призвал мастера наклониться ещё ближе, на дистанцию шёпота — что тот и сделал.

— Сеньор ван Вейт… Я знаю в балеарском свете женщин, красота которых никак не может оставить равнодушным истинного художника. И скажу больше: нет сомнений, насколько высоко они ценят благородное искусство живописи. Убеждён, что это изумительно совпадение просто обязывает вас сделать пару-тройку… набросков, скажем так.

Балеарки нравились Класу ван Вейту — уже хотя бы тем, что действительно отличались от женщин его страны разительно. Лимландки — в основном худощавые, бледные, светлоглазые. С волосами каштановыми или рыжими. Нет-нет, это красивые женщины! Но… однообразные. Зато в Балеарии взгляд художника всё время цеплялся за чудные оттенки кожи. То оливковые, то чая с молоком, то бронзовые… А какое удивительное многообразие, оказывается, способен иметь чёрный цвет волос! Для простого человека он вечно одинаков, конечно. Но живописцу как не видеть то уголь, то обсидиан, то вороново крыло или пепельный антрацит?