Волонтер девяносто второго года - Дюма Александр - Страница 17

Этот человек, кому тюрьма заменяла сердце, прекрасно чувствовал, что взятия Бастилии ему не пережить. Он заложил в подземелье, расположенное в центре крепости, сто тридцать пять бочек с порохом. При взрыве взлетевшая на воздух Бастилия сотрясла бы Париж, город был бы погребен под ее обломками. Де Лонэ поднес зажженный факел к запальному труту; служитель-инвалид схватил его за руку, два унтер-офицера направили на него штыки; де Лонэ схватил нож, но его вырвали у коменданта из рук.

Тогда он потребовал, чтобы его выпустили из Бастилии с воинскими почестями, но получил категорический отказ.

— По крайней мере, пусть гарантируют мне жизнь, — настаивал он.

Двое из победителей Бастилии, Юлен и Эли, от имени осаждавших крепость дали слово.

Юлен, богатырь ростом и силой, был часовщик из Женевы. Вероятно, его руки были слишком грубы для того, чтобы возиться со множеством крохотных деталей, составляющих часовой механизм; он пошел в услужение, продвинулся там и стал у маркиза де Конфлана слугой в охотничьей ливрее, ездившим на запятках кареты. Когда он получил эту должность, его облачили в какую-то причудливую, но великолепную венгерку; народ принимал его за генерала или, по крайней мере, за высшего офицера. Но под ливреей билось благородное сердце; Юлен стал, как мы знаем, одним из тех, кто взял Бастилию.

Эли был офицер, выслужившийся из рядовых. Служил он в знаменитом драгунском полку королевы. Сначала он вышел из дома с ружьем в руках, но в штатском; народ, видя Эли в этом костюме, не решался последовать за ним; тогда Эли вернулся домой, облачился в мундир сержанта, и люди перестали сомневаться.

Марсо, один из самых безупречных героев Революции — его, склоненного над трупом Борепера, мы снова увидим в Вердене, — получил боевое крещение под началом Эли и ворвался в Бастилию среди первых.

Итак, Юлен и Эли от имени осаждающих обещали коменданту сохранить ему жизнь. Надо было доставить его в ратушу, где образовалось некое подобие временной власти. Если бы де Лонэ задержали в крепости еще минут на десять, толпа растерзала бы его на месте.

Пока народ упорно набрасывался на гранитные плиты и дубовые ворота, разбивал каменные фигуры двух рабов, поддерживавших циферблат настенных тюремных часов, и высаживал двери камер, освобождая узников, Эли и Юлен увели де Лонэ, прикрывая его своими телами.

Но уже в воротах коменданта опознали. Он шел с обнаженной головой; Юлен, рискуя подвергнуться нападению толпы, надвинул ему на голову свою шляпу.

На улице Сент-Антуан пришлось выдержать настоящее сражение. Все жители этого рабочего предместья (у них тогда не было той славы, какую они завоевали в 92-м году и сохранили до сих пор), обитатели кварталов Сен-Поль и Кюльтюр-Сент-Катрин, знали пленника в лицо.

Издалека подошли люди, не принимавшие участия в штурме; эти, более трусливые, оказались, как водится, самыми жестокими. Они хотели перебить пленных.

Из трех несчастных, которых конвоировали победители, одного убили на улице Турнель, второго прикончили на набережной; оставался де Лонэ, защищаемый Юленом и Эли.

Эли — он был менее силен, чем Юлен, — увлек за собой людской поток. Юлен остался один; он хотел сдержать слово. Даже Геркулесу пришлось бы отказаться от этого.

Под аркадой Сен-Жан он едва не потерял своего подзащитного, но сверхчеловеческим усилием рассек толпу и вновь оказался рядом с ним. Он все-таки сумел довести де Лонэ до первой ступеньки крыльца, но споткнулся; дважды его сбивали с ног, но оба раза он поднимался; когда Юлен упал в третий раз, де Лонэ исчез. Оглядываясь во все стороны, Юлен искал его в разгоряченной, громко орущей толпе и… нашел: голова де Лонэ была насажена на пику.

Эту голову Юлен и хотел спасти, рискуя собственной.

Тем временем толпа освободила узников Бастилии. Их было девять.

Один из них, увидев, как рушится дверь темницы, подумал, что пришли его убивать. Схватив скамью, он решил защищаться, но ему кричали:

— Свобода! Ты свободен! Свободен!

Совершенно растерянный, он переходил из рук в руки; узника чуть не задушили в объятиях.

Другой, с болезненно-бледным лицом и неподвижными глазами, стоял и ждал; длинная белоснежная борода доходила ему до пояса. Узника легко было принять за привидение. Победители объявили, что он свободен.

Но узник, ничего не соображая, спросил:

— Как здоровье короля Людовика Пятнадцатого?

Людовик XV умер пятнадцать лет тому назад. Сколько же времени заключенный провел в Бастилии? Ему задали этот вопрос.

— Не знаю, — ответил он.

— Кто вы?

— Я первый в необъятности.

Он сошел с ума.

Под лестницей, в углублении, похожем на могилу, обнаружили два скелета. Кто они? Или, вернее, кем были? Узнать это так и не удалось. Дюжина рабочих благоговейно унесла на носилках останки несчастных и погребла их в приходе Сен-Поль.

Все жаждали видеть Бастилию; на всеобщее обозрение выставили лестницу Латюда — это необыкновенное чудо терпения, труда и изобретательности.

Целый месяц в этом древнем логове королей толпился народ; люди не верили, что смогут осмотреть до конца тюрьму.

Посетителям слышались стенания, вздохи; прошел слух, будто в Бастилии есть подземелья, о существовании которых было известно одному коменданту: там страдальцы-узники медленно умирали от голода. Эти стенания и вздохи были эхом вздохов и стонов прошедших четырех веков.

Снести старую крепость поручили городскому архитектору гражданину Паллуа. Из ее самых неповрежденных камней он построил восемьдесят шесть моделей Бастилии, которые разослал в восемьдесят шесть департаментов.

Остальные камни пошли на сооружение моста Революции, напротив которого Людовику XVI отрубили голову.

IX. ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА ГЕРЦОГА ЭНГИЕНСКОГО

Слухи о неведомых подземельях, о забытых узниках долго будоражили Париж. У Парижа словно гора с плеч свалилась, а город никак не мог привыкнуть к этой легкости.

Потом сострадание сменилось страхом. Действительно ли удалось окончательно избежать катастрофы, которой де Лонэ угрожал парижанам? Поговаривали, будто из подземелий Бастилии ведут ходы в подвалы Венсенского замка, что через эти подземные ходы заложили запасы пороха под все предместье Сент-Антуан и оно как-нибудь утром сможет взлететь на воздух.

В этих слухах было и нечто хорошее: они отвлекали умы от надвигающегося голода. Немногие поля — их еще надеялись убрать в окрестностях Парижа — вытоптали полки, призванные на помощь королю.

Фуллон заявил:

— Если у французов нет хлеба, пусть едят сено: мои лошади жрут его вовсю!

Как бы там ни было, Фуллон искупил эту свою фразу смертью. Его голову, набив рот сеном, таскали по Парижу на острие пики. Но, увы, народу грозило, что у него не останется даже того крайнего средства от голода, какое рекомендовал Фуллон.

Из Парижа страх перекинулся на провинцию.

Фуллон, как утверждали, изрек еще и такую кощунственную фразу:

— Надо выкосить Францию!

Повсюду ползли слухи, что по ночам собираются шайки разбойников и выкашивают недозревшие хлеба; в ночной тьме люди видели, как разбойники предаются своему нечестивому делу.

Мэрия Суасона прислала в Национальное собрание паническое письмо: в нем сообщалось, что в окрестностях, примерно в десяти местах, скошены все хлеба, а жнецы смерти объединились и движутся на город. Суасон молил о помощи.

Послали тысячу солдат; делая в день по двенадцать льё, в три перехода они добрались до города, но обнаружить там разбойников не смогли. Все равно люди верили в их существование, ибо видели десять, двадцать, сто разбойников. Среди этих упорных, хотя и ложных новостей распространилась одна, оказавшаяся вполне правдивой.

Некий сеньор во Франш-Конте, прослышав, что де Лонэ хотел взорвать Бастилию, решил по мере своих сил осуществить то, что не удалось сделать пособнику короля. Он объявил, что в честь взятия Бастилии даст торжественный обед, куда пригласил всех: буржуа, крестьян, рабочих, ремесленников, солдат.