Злая Русь. Пронск (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 40

А теперь на стене идет бой, надвратная башня наполовину сожжена и разрушена, облам ее уничтожен — и некому лить кипящее масло на таран, мерно разбивающий створки ворот… И что самое паскудное, его вои ничего не смогут изменить! Что такое тысяча с небольшим ратников против целой татарской тьмы?! Погибнут зазря, и своих не выручат…

Впрочем, с каждой минутой в глубине души немолодого уже мужа зрело самоубийственное решение — ударить по поганым, ударить ближе ко рву, надеясь добраться до порока и тарана. Положить всю дружину — это очевидно! — но подарить защитникам Пронска лишний день жизни! Глядишь, еще стрелометов успеют изготовить…

Тяжелые думы воеводы прервал подошедший к нему дружинник, из числа ближников — крепкий, надежный как стальной молот, Володарь. Коротко поклонившись, он доложил Ратибору своим гулким, мощным, под стать ратнику, голосом:

— Воевода, на дозор наш вышел мужик на лыжах, оружный. Говорит по-нашему, и крест нательный при нем — да толкует, что из крепости, следовал в Ижеславец, просить помощи. Говорит, из Пронска вышел подземным ходом и сможет нас в град им же провести! Мы зброю у него всю забрали, да к вам привели. Может, и лазутчик татарский, но думается мне, что не врет.

Воевода кивнул, после чего резко бросил:

— Ведите!

Спустя минуту перед взглядом Ратибора предстал рослый, крепкий ратник, смотрящий прямо, без страха. Посмотрев ему в глаза, воевода сразу подумал, что ни на какого лазутчика этот муж не похож, но все же уточнил:

— Откуда знать мне, что не врешь ты про подземный ход, и что не татары тебя послали?

Воин ответил спокойно, уверенно — и в тоже время смотрел он едва ли не ласково, с потаенной радостью во взгляде:

— Проверить легко: пошли со мной людей, кому доверяешь, чтобы я им ход показал. По моей лыжне и пройдем до него! Правда, время потеряем… Но подумай сам, воевода: татарам ведь в лесу засады не устроить, вы на лыжах идете, а им пехом, в сугробы по колено проваливаясь. И на снегу все следы видны, загодя по ним увидишь, что враг шел!

Ратибор немного помолчал, обдумывая слова говорившего, после чего уточнил:

— Звать-то тебя как?

Гонец из Пронска — то, что перед ним именно гонец, а не лазутчик, было практически очевидно — с достоинством ответил:

— Жданом мать нарекла.

— И чему же ты радуешься, Ждан?

Улыбка тронула губы ответчика, и ответил он, уже не скрывая своего удовольствия:

— Так ведь думал, что мне до Ижеславца идти придется, и уж там вас просить о помощи — а как лыжню вашу утром в лесу заметил, так по ней назад и вернулся. Не та это была лыжня, что мы за собой оставили — вы глубже в лес забрали, да снег утоптали сильнее, шире… Рискнул, вернулся к крепости, хоть и боялся, что время потеряю! Да на дозор ваш набрел. И как тут не радоваться, коли вы здесь уже, Пронску на помощь сами явились! Теперь глядишь, действительно отобьемся!

Воеводу усмехнулся в усы, после чего с потаенной радостью в сердце ответил:

— Ну, коли так, веди к подземному ходу!

…Стена наших щитов лопнула при первом же натиске ворога. Потесненный, уполовиненный нами десяток поганых вскоре восстановился, вобрав в себя подкрепление, спешно поднимающееся по лестницам — и ударил всей массой в центр тонкой линии русичей! Двое воев тут же упали, сбитые наземь толчком гулямов — и, спасая их, ворога атаковали ратники, стоящие на «плечах» шеренги.

В том числе и я.

Наша контратака возымела успех, мы отбросили нукеров, сразив четверых татар, дали возможность встать упавшим. А восстановив «стену», вновь попятились назад, под ударами ворогов, едва удерживаемых щитами… Возможности хоть как-то маневрировать у меня уже не было, да и не пофехтуешь в строю… Только и успевай подставлять под вражеские атаки щит, или плашмя развернутую саблю — да отступая, в короткие паузы между ними пытаясь рубануть в ответ! И тут же пришло понимание, какой тяжелой потерей была утрата шлема — позволишь зацепить себя хоть раз, хоть вскользь, и все…

Но все же, бешено отбиваясь, мы сумели отступить в следующую городню, теснимые уже вдвое превосходящими нас числом ворогами. И в какой-то миг в спины нам уперлись щиты гридей Еруслана. Тут же я бешено взмолился, не имея возможности даже посмотреть, кто встал сзади:

— Земляк, шлем! Шлем на голову, прошу!

Меня услышали — менее, чем на минуту я перестал чувствовать надежную упору. И видимо от усилившегося, обострившегося в этот миг страха, я изловчился подсечь вставшего напротив меня гуляма, неудачно для себя выставившего вперед левую ногу, буквально выбитую моим резким ударом! Противник упал, и я успел добить его, вонзив палаш тому в грудь, одновременно с тем принимая на высоко поднятый щит очередную атаку… А после на мою голову, чуть сдавив, легла приятная, стальная тяжесть шлема — и я радостно, и в тоже время облегченно поблагодарил:

— Спасибо! Спасибо, друг!

И вновь мы пятились под все более усиливающимся напором врага, уступив гулямам подъем у пролома, обороняемого до того Ерусланом. Нас было все еще слишком мало, чтобы сцепив щиты, одновременным рывком оттолкнуть от себя первый ряд, добить упавших — и начать теснить ворога, увы… Да все чаще падали русичи, пропустив стремительно рубящие сверху сабли или уколы палашей…

Я и сам, не иначе как от усталости, пропустил два скользящих удара по голове — вовремя одетый шлем меня спас, но вернулась отпустившая было боль, забухало в висках, зашумело… А потом очередной противник попытался вдруг уколоть в лицо — и я едва успел подбить кромкой щита вверх вражеский клинок! И все равно острие сабли скользнуло по лбу и виску, заставив вскрикнуть от резкой боли… И не иначе как от нее же я взбодрился, и со звериным рычанием, самим по себе зародившимся в груди, стремительно шагнул вперед, да от души врезал коленом, буквально всадив его в пах врага! Тот с глухим стоном скрючился; не видя противника из-за заливающей левый глаз крови, я ударил палашом сверху-вниз — и тут же сзади раздалось:

— Давай назад, подменю!

Воспользовавшись кратчайшей паузой в атаках противников, я отступил вправо, едва ли не вжимаясь в парапет городни и уступая место своему нечаянному спасителю. И каково же было мое удивление, когда оказалось, что раздавшийся за спиной смутно знакомый голос принадлежит Еруслану! Удивил меня гридень, удивил — ничего не скажешь… Я от него на полном серьезе удара в спину ожидал, а он выручает, сознательно выручает…

Наш отряд истончился до одной шеренги, готовой вот-вот прорваться, когда мы, наконец, докатились до третьей секции, где объединились с отрядом дружинников, на удивление многочисленным — практически в два десятка. Подкрепления хватило, чтобы построиться уже в три ряда, и тогда я, наконец, сумел воскликнуть:

— Шаг вперед! Шаг вперед!!!

Гриди меня услышали — и послушно шагнули, изо всех сил толкая щитами в спины стоящих впереди соратников! А первая шеренга и вовсе ударила ими, вкладывая в толчок вес тела — и инерцию движения всей группы… Но увы, число столпившихся в городне гулямов столь велико, что мы лишь потеснили их первый ряд — поганые потеряли равновесие, но их придержали напирающие сзади соратники… На мгновение отвлекшись, я успел увидеть, что с внутреннего тына по ворогу стреляют пронские ратники, поражая ворога срезнями сквозь открытую галерею городни, развернутую к периболу. Но и татарские лучники вполне успешно отвечают вынужденным прятаться за щитами русичам, используя преимущество в высоте внешней стены… Эх, не думал я, что ворог начнет занимать именно ее, и что моя задумка обернется очередным бедствием для защитников града…

И именно в тот миг, когда рот от нахлынувшего на меня отчаяния наполнился горечью, из-за спины раздался гулкий рев Микулы:

— На колено садись! На колено!!!

После повторного окрика я послушно присел — и тут же сзади раздались хлопки самострелов! Хруст прошиваемой болтами плоти и дерева, короткие крики, глухие стоны — весь первый ряд поганых истреблен! На близкой дистанции арбалеты взяли и щиты, и привычные тюркам кольчуги…