Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3 - Дюма Александр - Страница 56

Притязания Арамиса показались Персерену после того, как он подумал над ними, настолько несообразными, настолько смешными, настолько чрезмерными, что он сначала тихонечко рассмеялся, затем принялся смеяться все громче и громче и кончил взрывами неудержимого хохота.

Д’Артаньян последовал примеру портного, но не потому, что находил эту просьбу и впрямь смешною; он имел в виду еще больше распалить Арамиса. Этот последний предоставил им смеяться, сколько они пожелают, и когда они наконец утихли, проговорил:

– На первый взгляд может и в самом деле показаться, что я позволил себе нечто нелепое, – разве не так? Но д’Артаньян, который – воплощенное благоразумие, разумеется, подтвердит, дорогой господин Персерен, что я не мог поступить иначе и должен был обратиться к вам со своей просьбою.

– Как это? – удивился мушкетер, превращаясь в слух; благодаря своему поразительному чутью он уже понял, что до этой поры действовали только застрельщики, как говорят военные, и что настоящее сражение впереди.

– Как это? – недоверчиво протянул Персерен.

– Почему, – продолжал Арамис, – господин Фуке дает празднество в честь короля? Разве не для того, чтобы сделать ему приятное?

– Верно, – подтвердил Персерен.

Д’Артаньян выразил свое одобрение словам Арамиса кивком головы.

– Каким же образом он может достигнуть этого? Посредством обходительности, любезности, забавных выдумок; посредством целого ряда сюрпризов, вроде того, о котором мы только что говорили, – я имею в виду зачисление на королевскую службу поэтов.

– Прекрасно.

– Речь пойдет еще об одном сюрпризе, дорогой друг. Присутствующий здесь господин Лебрен – живописец, рисующий с исключительной точностью.

– Да, да, – сказал Персерен. – Я видел картины господина Лебрена и отметил себе, что костюмы у него выписаны весьма тщательно. Вот почему я тут же согласился сделать ему костюм, будь он такой же, какой шьется эпикурейцам, или в каком-нибудь ином роде.

– Дорогой господин Персерен, ваше обещание для нас драгоценно, но мы вспомним о нем несколько позже. А сейчас господин Лебрен имеет нужду не в новом костюме, который вы сошьете ему в скором будущем, но в костюмах, изготовленных вами для короля.

Персерен отскочил назад, и д’Артаньян, человек спокойный и выдержанный, привыкший размышлять над тем, что он видит, нисколько не удивился этой необычной резвости Персерена: настолько просьба, с которой Арамис рискнул обратиться к портному, была, на взгляд капитана, странной и вызывающей.

– Костюмы, изготовленные для короля! Дать скопировать кому бы то ни было костюмы его величества короля?! О господин епископ! Простите меня, но в своем ли уме ваше преосвященство? – закричал бедный портной, окончательно потеряв голову.

– Помогите же, д’Артаньян, – сказал Арамис, расплываясь в улыбке и ничем не выражая досады, – помогите же убедить этого господина. Ведь вы понимаете, в чем тут дело, не так ли?

– Говоря по правде, не очень.

– Как! И вы тоже не понимаете, что господин Фуке хочет приготовить сюрприз королю, сюрприз, состоящий в том, чтобы король тотчас же по прибытии в Во увидел там свой новый портрет? И чтобы портрет, написанный с ошеломляющим сходством, изображал его в том же самом костюме, в каком он будет в тот день, когда увидит этот портрет?

– Так вот оно что, – вскричал мушкетер, почти поверивший Арамису, – ведь все рассказанное им было настолько правдоподобно, – да, да, дорогой Арамис, вы правы; да, да, ваша мысль просто великолепна. Готов спорить на что угодно, что она исходит от вас, Арамис!

– Не знаю, – ответил с небрежным видом ваннский епископ, – от меня или от господина Фуке…

Затем, обнаружив нерешительность на лице д’Артаньяна, он, наклонившись к Персерену, проговорил:

– Ну что ж, господин Персерен, что же вы молчите? С нетерпением жду ваших слов.

– Я говорю, что…

– Вы хотите сказать, что в вашей воле ответить отказом. Я и сам это знаю и никоим образом не собираюсь насиловать вашу волю, мой милый; скажу больше, мне отлично понятна и та щепетильность, которая препятствует вам пойти навстречу идее господина Фуке; вы страшитесь, как бы не показалось, что вы льстите его величеству. Благородство души, господин Персерен, благородство!

Портной пробормотал что-то невнятное.

– И в самом деле, это было бы откровенною лестью по отношению к нашему юному государю, – продолжал Арамис. – «Но, – сказал мне господин суперинтендант, – если Персерен откажет вам в вашей просьбе, скажите ему, что он от этого в моих глазах нисколько не потеряет и что я буду и впредь относиться к нему с большим уважением. Только…»

– Только?.. – спросил обеспокоенный Персерен.

– «Только, – продолжал Арамис, – мне придется сказать королю (помните, дорогой господин Персерен, что это говорит господин Фуке, а не я)… мне придется сказать королю: “Государь, у меня было намерение предложить вашему величеству ваше изображение; но щепетильность господина Персерена, быть может преувеличенная, но достойная уважения, воспротивилась этому”».

– Воспротивилась! – вскричал портной, испуганный возлагаемой на него ответственностью. – Я противлюсь тому, чего желает господин Фуке, когда дело идет о том, чтобы доставить удовольствие королю? Ах, господин епископ, какое скверное слово сорвалось с ваших уст! Противиться! Благодарение господу, уж я-то не произносил этого слова. Призываю в свидетели капитана мушкетеров его величества. Разве я противлюсь чему-нибудь, господин д’Артаньян?

Д’Артаньян замахал рукою, показывая, что хочет остаться нейтральным; он чувствовал всем своим существом, что тут кроется какая-то неведомая интрига, кто его знает – комедия или трагедия; он проклинал себя за то, что в этом случае так недогадлив, но пока, в ожидании дальнейшего хода событий, решил воздержаться.

Персерен, однако, устрашаемый мыслью, что королю могут сказать, будто он, Персерен, воспротивился подготовке сюрприза, который предполагали сделать его величеству, пододвинул Лебрену кресло и принялся извлекать из шкафа четыре сверкающих золотым шитьем великолепных костюма – пятый пока еще находился в работе у подмастерьев. Он развешивал эти произведения портновского искусства одно за другим на манекенах, привезенных некогда из Бергамо, которые, попав во Францию во времена Кончини, были подарены Персерену II маршалом д’Анкром, – это случилось после поражения итальянских портных, разоренных успешною конкуренцией Персеренов.

Художник приступил к зарисовкам, затем принялся раскрашивать их.

Арамис, стоявший возле него и пристально наблюдавший за каждым движением его кисти, внезапно остановил Лебрена:

– Мне кажется, что вы не вполне уловили тона, дорогой господин Лебрен. Ваши краски обманут вас, и на полотне не удастся воспроизвести полного сходства, которое нам решительно необходимо. Очевидно, чтобы передать оттенки с большей точностью, требуется работать подольше.

– Это верно, – сказал Персерен, – но времени у нас очень мало, и тут, господин епископ, я, согласитесь, совершенно бессилен.

– В таком случае, – спокойно заметил Арамис, – наша попытка обречена на провал, и это произойдет из-за неверной передачи оттенков.

Между тем Лебрен срисовывал ткань и шитье очень точно, и Арамис наблюдал за его работой с плохо скрываемым нетерпением.

«Что за чертову комедию тут разыгрывают?» – продолжал спрашивать себя мушкетер.

– Дело у нас решительно не пойдет, – молвил Арамис. – Господин Лебрен, собирайте свои ящики и сворачивайте холсты.

– Верно, верно! – вскричал раздосадованный художник. – Здесь ужасное освещение.

– Это мысль, Лебрен, да, да, это мысль. А что, если б мы с вами располагали образчиком каждой ткани, и временем, и подобающим освещением…

– О, тогда! – воскликнул Лебрен. – Тогда я готов поручиться, что все будет в порядке.

«Так, так, – сказал себе д’Артаньян, – тут-то и есть узелок всей интриги. Ему требуется образец каждой ткани. Но, черт подери, даст ли ему эти образчики Персерен?»