Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1 - Дюма Александр - Страница 25

Вот о чем думал несчастный король, когда, опустив голову и бросив поводья, он ехал под теплыми и ласковыми лучами майского солнца.

XVI. Remember

[2]

Всадник, спешивший по дороге в Блуа, встретился с двумя путешественниками и – как он ни торопился, – минуя их, приподнял шляпу. Король едва заметил этого молодого человека, на вид лет двадцати пяти, поминутно оглядывавшегося и ласково кивавшего головой старику, который стоял у решетки перед красивым домом с аспидной крышей, сложенным из белых камней и красных кирпичей.

Этот седой старик, худой и высокий, отвечал молодому человеку с отеческой нежностью. Всадник исчез за первым поворотом дороги, обсаженной красивыми деревьями, и старик собирался уже войти в дом, когда наши путешественники, подъехав к решетке, привлекли его внимание.

Король, как мы уже сказали, ехал, опустив поводья и отдавшись воле своего коня. Парри следовал за ним. Желая насладиться теплыми лучами солнца, он снял шляпу и стал смотреть по сторонам дороги. Взгляд его встретился со взглядом старика, прислонившегося к решетке; тот вдруг вскрикнул, точно пораженный чем-то, и шагнул навстречу путешественникам.

Посмотрев на Парри, он тотчас перевел взгляд на короля и несколько секунд не сводил с него глаз. В ту же минуту лицо старика изменилось. Едва он узнал Карла II (мы говорим – узнал, потому что только полная уверенность могла произвести такое впечатление), как с благоговейным изумлением всплеснул руками, снял шляпу и поклонился так низко, точно хотел стать на колени.

Как ни был король рассеян, или, вернее, поглощен своими мыслями, он все же заметил это движение старика. Остановив лошадь, он повернулся к Парри и сказал:

– Боже мой, Парри! Что это за человек, который кланяется мне так низко? Неужели он знает меня?

Парри побледнел и в сильном волнении повернул свою лошадь к решетке.

– Ах, ваше величество, – сказал он, останавливаясь шагах в пяти от старика, все еще стоявшего, преклонив колено. – Я сам крайне поражен. Мне кажется, я узнал его. Да, конечно, это он! Позвольте мне поговорить с ним.

– Пожалуйста.

– Как! Это вы, господин Гримо? – молвил Парри.

– Да, я, – отвечал высокий старик, выпрямившись, но сохраняя прежнюю почтительную позу.

– Ваше величество, – сказал Парри королю, – я не ошибся: это слуга графа де Ла Фер, а граф де Ла Фер – тот достойный вельможа, о котором я говорил вашему величеству так часто, что воспоминание о нем должно было остаться не только в вашей памяти, но и в вашем сердце.

– Он присутствовал при последних минутах моего отца? – спросил Карл, вздрогнув при этом воспоминании.

– Именно так, ваше величество.

– Ах! – прошептал Карл.

Потом он обратился к Гримо, который следил за ним живыми и умными глазами, стараясь угадать его мысли, и спросил:

– Друг мой, ваш господин, граф де Ла Фер, живет здесь?

– Да, – ответил Гримо, указывая рукой на здание.

– И он сейчас дома?

– Там, под каштанами.

– Парри, – сказал король, – я не хочу упустить такой драгоценной возможности отблагодарить вельможу, которому наше семейство обязано столь великолепным доказательством преданности и великодушия. Подержите мою лошадь, друг мой.

И, бросив поводья Гримо, король один направился к Атосу, как к равному. Карл запомнил лаконическое объяснение Гримо: «Там, под каштанами». Поэтому он прошел мимо дома и направился прямо к указанной аллее. Ее не трудно было найти: верхушки каштанов, уже покрытых листьями и цветами, возвышались над всеми остальными деревьями.

Войдя под своды аллеи, освещенной полосами света там, где солнце пробивалось сквозь густую листву каштанов, король увидел Атоса. Тот прогуливался, заложив руки за спину, в спокойной задумчивости. Карлу, вероятно, часто описывали внешность Атоса, поэтому он тотчас узнал его и пошел прямо к нему.

Услышав шум шагов, граф де Ла Фер поднял голову и, видя, что к нему подходит человек изящной и благородной наружности, снял шляпу. В нескольких шагах от него Карл тоже снял шляпу, потом, как бы отвечая на немой вопрос графа, сказал:

– Граф, я явился исполнить свой долг. Уже давно я хотел высказать вам свою глубокую благодарность. Я – Карл Второй, сын того Карла Стюарта, который правил Англией и погиб на эшафоте.

При этом имени Атос содрогнулся; он взглянул на молодого короля, стоявшего перед ним с непокрытой головой, и в его чистых голубых глазах заблестели слезы.

Он почтительно поклонился, но король взял его за руку:

– Понимаете ли вы, граф, как я несчастлив! Нужно было, чтобы случай привел меня к вам. Ах! Почему нет при мне людей, которых я люблю и уважаю? Почему принужден я только хранить их имена в памяти, а заслуги в сердце? Если б ваш слуга не узнал моего, я проехал бы мимо ваших ворот.

– Правда, – сказал Атос, отвечая словами на первую фразу короля и поклоном на вторую, – правда, ваше величество видали дурные дни.

– А самые дурные, может быть, еще впереди!

– Не теряйте надежды, ваше величество!

– Граф, граф! – отвечал Карл, покачав головою. – Я надеялся до вчерашнего вечера, как добрый христианин, клянусь вам.

Атос вопросительно посмотрел на короля.

– О, это легко рассказать, – продолжал Карл II. – В изгнании, ограбленный, заброшенный, я решился на последнюю попытку. Кажется, в Книге судеб написано, что вечным источником всякого горя и всякой радости для нашего семейства будет Франция! Вы сами это знаете, граф, ведь вы были одним из тех французов, которых мой несчастный отец в сражениях видел по правую руку от себя, а в день смерти – у эшафота.

– Ваше величество, – скромно ответил Атос, – я был не один; товарищи мои и я в этом случае поступили как дворяне, не более. Но ваше величество оказали мне честь, начав свой рассказ.

– Да, правда. Мне покровительствует… – вы понимаете, граф, как тяжело Стюарту выговорить это слово, – мне покровительствует двоюродный брат мой, штатгальтер Голландии, но без участия или по крайней мере без согласия Франции он ничего не хочет предпринять. Я приехал просить этого согласия у короля Франции; он отказал мне…

– Король отказал вашему величеству?

– Нет, надо отдать ему справедливость, это сделал не он, а Мазарини.

Атос закусил губу.

– Вы полагаете, что я должен был ожидать отказа? – спросил король, заметив движение Атоса.

– Именно так я и думал, ваше величество, – отвечал Атос почтительно. – Я давно знаю этого пронырливого итальянца.

– Я хотел довести дело до конца и немедленно узнать, как решится моя участь. Я сказал брату моему Людовику, что я не хочу причинять Франции и Голландии затруднений и попытаю счастья, как уже делал прежде, с двумя сотнями дворян, если он захочет дать их мне, или с миллионом, если ему угодно будет одолжить мне его.

– И что же?

– Что?.. Я испытываю сейчас странное чувство: я упиваюсь отчаянием. Некоторые души – моя, по-видимому, принадлежит к их числу – находят наслаждение в уверенности, что все потеряно и наконец настал час, когда надо погибнуть.

– О, надеюсь, ваше величество, – сказал Атос, – что вы еще не дошли до такой крайности!

– Если вы говорите мне это, граф, если вы стараетесь оживить надежду в моем сердце, значит, вы неправильно поняли меня. Я приезжал в Блуа, граф, просить как милостыню миллион у Людовика, надеясь при его помощи поправить свои дела. Но брат мой Людовик отказал мне… Вы видите, что все погибло.

– Позвольте, ваше величество, не согласиться с вами.

– Как, граф, вы не предполагаете во мне достаточно мужества, чтобы оценить свое положение?

– Ваше величество, я всегда замечал, что резкие повороты судьбы случаются именно в отчаянных положениях.

– Благодарю вас, граф. Отрадно встретить человека с таким сердцем, как ваше, человека, чья вера в бога и монархию никогда не позволит ему разувериться в судьбе короля, каким бы испытаниям она его ни подвергала. К несчастью, ваши слова, граф, похожи на лекарства, которые излечивают раны, но бессильны против смерти. Благодарю вас, граф, за желание утешить меня; благодарю за вашу добрую память, но я знаю, что мне нужно делать… Теперь меня ничто не спасет. И я так уверен в этом, что еду в изгнание с моим старым Парри; еду упиваться своими бедствиями в пустынном убежище, которое предлагает мне Голландия. Там, поверьте мне, граф, скоро все кончится. Смерть не замедлит явиться. Ее так часто призывало это тело, терзаемое душевными муками, и эта душа, взывающая к небесам.