Смерть меня не найдёт (СИ) - Летова Ефимия - Страница 30

Словно подтверждая мои мысли, дверь вдруг широко распахнулась, белый ослепляющий свет залил комнату, а люди — мужчина и женщина в серых костюмах — изумлённо уставились на меня. Синхронно перевели взгляд на опустевшую скамью, где ещё недавно возлежало моё бездыханное тело.

И так же синхронно, слаженно, словно полжизни пели в одном хоре, заорали во весь голос. Я метнулась назад, врезалась в какой-то шкаф, на сей раз стеклянный, услышала звон стекла и стук обрушивающихся на пол и разбивающихся склянок и банок, обреченно закрыла глаза, уже не в силах куда-то бежать.

И в этот самый момент уже знакомая мягкая и тёплая дымка телепортации окутывает меня с головы до ног.

* * *

Голова мутная-мутная, тело тяжелое, но под плотно сомкнутыми веками проносятся картинки, отчётливые, как чёрно-белые фотографии.

Трудно сказать, было ли это на самом деле — или только в моём воображении?

"Камилла, не мучай кошку!"

Совершенно не хочу никого мучить, но не далее как вчера мы с бабушкой ходили в цирк, и там был номер с дрессированными собачками. Ни гимнасты, ни мотоциклисты меня не интересуют, клоуны и вовсе напугали до тихой икоты, фокусникам я не верю. Всё это люди, а люди — в свои шесть лет я уже хорошо это знаю — врут.

Но животные… животные врать не могут. И в том, как слаженно действовали вчера худощавый, гибкий, словно каучуковый, дрессировщик и его мохнатые четырёхлапые питомцы, в том, как они чувствовали друг друга, словно общаясь ментально, мне чудится самая настоящая магия.

Дома мне хочется почувствовать волшебником и себя тоже. Потому что если я смогу, если у меня получится, если волшебство в самом деле существует, то я смогу изменить очень, очень многое.

Сделать так, чтобы родители не ссорились и не кричали про развод.

Сделать так, чтобы Танька Матицкая на меня не ябедничала в садике, а лучше — чтобы я пошла в школу, прямо завтра, потому что я умею читать лучше всех в нашей группе, и примеры решаю быстрее всех, а Танька так вообще путает дни недели и времена года.

Сделать так, чтобы бабушка не болела, да и вообще переехала к нам домой жить, потому что с ней всегда так спокойно и интересно.

Сделать так, чтобы папа не "злоупотреблял".

Это мама говорит.

На самом деле папа, когда не работает, пьёт гадко пахнущую водку, и от него потом тоже плохо пахнет.

Но полосатый вальяжный кот Матвей никаких чудес не хочет, ему и на кресле неплохо лежится. Не хочет он становится дрессированным сказочным котом, поэтому у меня исцарапаны все руки до локтей.

Царапины я мажу тайком папиным одеколоном и прячу от мамы, потому что если она их увидит, нам с Матвеем попадёт.

"Оставь кота в покое!"

Со вздохом, я отхожу от неслучившейся цирковой звезды и смотрю в окно. Мне очень сильно хочется верить в то, что чудеса возможны.

Но с каждым днём от моей веры будто бы отщипывается маленький кусочек, и её становится всё меньше и меньше.

Глава 30.

— Мррр?

Одуванчикам-тараксумам я уже не удивляюсь. Ничему уже не удивляюсь, пожалуй.

Разве что… заглядывающему в лицо чёрному кудрявому коту. Удивительно то, что иллюзорная шерсть даже на ощупь кажется самой обычной; если не всматриваться пристально, не знать, что хочешь увидеть, тоже всё нормально. Однако я — знаю, и сквозь черноту кучерявой шубки проступают белые кости, маленькая безухая голова с пустыми глазницами, узкий змеиный хвост. Протягиваю руку и касаюсь упругих бархатных ушей.

Чертовски убедительная иллюзия.

Не есть ли вся наша жизнь такая же иллюзия, зримая и ощутимая, но по сути, лишь маскирующая неотводимую, непобедимую смерть?

Так, нашла время впадать в философствование!

— Откуда ты взялся, уродец? — ласково шепнула я. — Я же тебя не трогала…

Вероятно, котам, особенно мёртвым, для телепортации соприкосновение не требовалось.

Одуванчики были первыми, за что зацепился взгляд, и от этого я почему-то решила, что снова очутилась на том же самом поле, где и в первый раз с Мартом — а что, было бы логично. Однако мгновение спустя стало ясно: никакого бескрайнего поля вокруг нет, передо мной просто круглая каменная клумба, и находились мы с ней внутри какого-то тёмного, пустого, незнакомого помещения. Надо мной был очень высокий, сужающийся кверху конусом потолок. Никакого искусственного освещения не наблюдалось, но белые лучи Луавы, дневного светила, пронзали пространство, как паутина, проникали сквозь невидимые глазу отверстия в крыше. Казалось, я вижу медленный танец серебристых пылинок в воздухе, слышу их тихий стеклянный перезвон.

Понятия не имею, где я, но здесь так хорошо. Даже с котом этим, словно бы сбежавшим из преисподней, хорошо. Топчется лапками-косточками по груди, а мне и не страшно.

— Лирта, вы бы вставали, скоро служба начнётся.

От звуков негромкого, почти ласкового голоса я подскакиваю, как пружина, резко оглядываюсь и метрах в двух от себя вижу стоящую на коленях женщину с тряпкой в руке. Она на меня не смотрит, деловито протирает низенькие молитвенные скамеечки. На ней накидка насыщенно-фиолетового цвета, на голову наброшен капюшон, и я не могу толком разглядеть ни её лица, ни фигуры.

— Я где?

— В храме Единой, — ничуть не удивляясь и не прерывая своего занятия, отвечает женщина. Голос у неё приятный, мелодичный. — Храм Единой открыт для всех страждущих помощи и совета или же покоя и уединения, но скоро начнётся служба, в храм придут люди, так что прошу меня простить за вмешательство, вам бы подняться с пола, лирта.

Она поворачивается ко мне лицом, и я отмечаю, что, как и у сопровождавших меня в Винзор служителей, её голова наголо обрита. В этом нет ничего сверхъестественного или чересчур отталкивающего, но всё равно почему-то смотреть на неё тяжело. Неприятно.

Кусочки-пазлы медленно складываются в моей голове. Картина пока ещё не цельная, далеко не цельная, но всё же…

Я медленно встала, огляделась. Храм большой, пустой и каменный, однако странным образом я не чувствую обычную для таких мест прохладу. Источников света действительно нет, кроме пропускающих лучи отверстий в крыше и пятиугольных витражных сине-голубых окон. По контрасту с тёмным камнем стен кажется, что они светятся.

Внутреннее убранство храма кроме клумбы, заключается в скамеечках для молитв, опять забыла, как же они называются, нескольких обычных скамьях для сидения, скромно расположившихся вдоль стен, и огромной, метра четыре в высоту, статуи у дальней стены.

Вероятно, статуи самой Тираты.

— Спасибо за приют, лирта.

Кажется, моё эпичное возникновение из ниоткуда на пару с мёртвым кошаком осталось незамеченным, и женщина думает, что я просто зашла в храм и прилегла отдохнуть. Что ж, такой невозмутимый, даже философский подход мне нравится. Лежит себе незнакомый человек на полу, значит, по делу лежит.

— Не за что, — женщина опустила тряпку в небольшое жестяное ведро, прополоскала. — Храм открыт для всех и каждого. Всегда.

Сказала бы она так, если бы знала, что перед ней государственная преступница, да ещё и убийца в придачу?

Не было ощущения, что разговор тяготит её или раздражает, всё-таки я отвлекала служительницу от работы, но и интереса она не проявляла.

— Лирта, — я немного осмелела. — Подскажите, почему у кого-то из служителей Тираты… — я делаю неопределённый жест вокруг головы, — а у кого-то волосы вполне себе длинные и, гм, фиолетовые?

— Цвет единства, — она опять же, не проявила любопытства, а просто ответила. — Красный символизирует мужскую силу, синий — женскую мудрость, фиолетовый означает их слияние воедино. В начале нашего служения мы стараемся отстраниться и от того, и от другого, но для тех, кто долгое время верно служит Единой, допустимо отпустить длинные волосы. Как напоминание о наших грехах и заслугах.

…ей бы учителем работать. К такой не страшно обратиться за советом, стыдить и унижать не будет. Чистая информация без оценки — как непосредственно произносимого, так и умственных способностей спрашивающего. Однако парадоксальным образом расспрашивать не хотелось. Я подошла к статуе, наслаждаясь временной передышкой и непередаваемым ощущением покоя, которое само собой снисходило на меня в этом тихом спокойном месте.