Огни у пирамид (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 15

— Я тебе рекомендую сделать маленький косой парус на носу, это поможет при маневрах.

— Сделаем, Великий.

К Ахемену подошел Ассархаддон.

— Государь, я прошу удостоить меня беседы.

— Говори, — сказал царь, жестом отпуская Малха.

— Я имел честь приветствовать вашу дочь в Ашдоде. Мы поговорили, я нашел ее в высшей степени достойной девушкой, и хочу просить ее руки. Она же теперь не просватана, после гибели жениха.

— Вот как? — задумался царь. — Но ты же уходишь в неведомые земли. Меня, как отца, это беспокоит.

— Если я добуду себе царство в новых землях, вы отдадите за меня дочь?

— Возможно, — задумчиво сказал царь. — Я не буду говорить нет, но давай отложим этот разговор на год-другой. Этот корабль будет ходить туда постоянно, и я приму решение, когда будет понятно, что в твоих землях происходит. А пока Статира не будет обещана никому.

— На большее я и не рассчитывал, государь, — сказал Ассархаддон.

Корабль подошел к причалу, и Великий царь спустился по сброшенным мосткам. Воины учебной сотни, охранявшие порт, приветствовали повелителя, прижав руку к сердцу. Тайта же, который царя и Пророка никогда не видел, понял, кого к нему занесло, и подошел на подгибающихся коленях.

— Тайта? — начал разговор великий царь. — Наслышан. Веди к дочери, — и потом гораздо тише: — И сыновей наших пришли. Но чтобы без шума.

— Сыновей? — азат ощутил нехватку воздуха. У него что, будущий великий царь городские ворота охраняет?

— Не знал? — усмехнулся царь. — Ну теперь знаешь. И не вздумай им послабления давать. Рассержусь.

— Слушаюсь, повелитель, — сказал побелевшими губами наместник. Чтобы наследники империи службу несли, как простые воины. Немыслимо.

— Отец, — Статира склонилась в неглубоком поклоне.

— Девочка моя! — царь заключил дочь в медвежьи объятия. — Испугалась тогда?

— Немного, отец. Но мальчики такие храбрые! Они эту толпу просто перебили.

— Да, я уже слышал, их хорошо учили. Награжу всех. Но я хотел тебя вот о чем спросить. Ассархаддон твоей руки просит. Он в далекие земли уплывает, и я хотел с тобой поговорить. Если бы местный какой правитель был, я бы и сам все решил. Но тут непросто все. Я и сам не знаю, что это за земли. Там может быть очень опасно.

— Я пойду за него, отец. Я, чтобы его женой стать, без воды Сирийскую пустыню пройду. А тут все-то три месяца по морю плыть.

— Вот как? — удивился Ахемен. — Быстро это у вас получилось. И когда успели?

Впрочем, вопрос повис в воздухе, а глаза дочери сияли, как два фонаря в ночи. Ну какой отец устоит в такой ситуации?

Чуть позже великий царь спросил Пророка:

— Что думаешь, брат?

— Я думаю, что этот прыткий юноша несколько вопросов сразу решает, — ответил Пророк.

— Вот как? Несколько? — удивился царь.

— Да, несколько. Во-первых, если бы ты ему отказал, то он понял бы, что ты его на верную погибель послал. Он тебя проверил, и ты проверку прошел. Во-вторых, он рассчитывает на помощь от нас, поставку оружия и людей. И коней в тех землях тоже нет. Ты же не бросишь отца своих внуков? Ну, а в-третьих, Статира — замечательная девочка и станет хорошей женой. Так почему бы и нет?

Глава 8, где священный город пал, а Сукайя познает новое

Иерусалим, год шестой от основания Империи. Месяц Айяру.

Первосвященник Иосия вновь истово молился в Храме. Священный город был окружен огромной армией, и вновь всё те же ассирийцы знаками показывали горожанам, стоявшим на стенах, что они им перережут горло. Все подходы были перекрыты, и последние беженцы рассказывали страшные вещи. Вторгшиеся захватчики разоряли страну, как ненасытная саранча. По слухам, армия великого царя, если получала команду, не трогала даже плоды на деревьях. Но тут команда была иная. Деревья и дома щадили, а жителей — нет. Мужчин, что пытались сопротивляться, убивали на месте. Стариков — тоже. Молодых женщин уводили в лагеря, вдоволь над ними тешились, а потом продавали финикийцам на месте, чуть дороже хорошего барана. Так много было этих женщин. Их мужья шли рядом, понимая, что на первом же рабском рынке их разлучат. Мальчишек четырех-шести лет отнимали от матерей и увозили на телегах прямо в Ниневию. Насмешка судьбы — дети иудеев воинами царя станут, без роду и племени. Коэнов, купцов, или просто людей состоятельных, даже в рабство не брали, убивая на месте. Тех, кто в пустыню бежал, подкупленные персами арабы пленили, и по приказу царя, тем же купцам продавали. Видимо, отвернулся великий бог от своего народа, раз позволяет истребить его до последнего человека руками нечестивого правителя Ниневии.

Иерусалим, в котором при царе Соломоне жило пять тысяч человек, после походов Саргона второго и Синаххериба вырос в четыре раза. Толпы людей шли сюда из Самарии и Галаада, испуганные жестокостью ассирийцев. Но тогда город устоял, молитвами старца Исайи. Вот он молится рядом, вернувшись из пустоши, куда удалился после смерти внука. Сейчас в город набилось огромное количество народу, и еда уже вздорожала втрое, а ведь всего неделя осады прошла. На Иерусалим непрерывно летели огромные камни, которые рушили дома и убивали жителей десятками каждый день. Иногда проклятые нечестивцы, словно глумясь, вместо камней бросали отрезанные головы и разрубленные тела. Великий бог! Как же страшно! Тысячи людей стояли в Храме и вокруг него, прося у господа сил для войны и легкой смерти для своих детей. Сдавать город никто не хотел. Народ, упрямый и отважный до безумия, решил умереть рядом со своей святыней.

Так думал Иосия, молясь в Святая святых. Страшные крики заставили его выйти наружу, и он оторопел. Всюду, где видел его глаз, поднимались столбы дыма. Никто ничего не понимал, но ответ пришел быстро. Вместо камней в город полетели какие-то горшки, которые, разбиваясь, выплескивали на землю и дома вонючую жижу. Вслед за ними полетели тысячи стрел с привязанными тлеющими фитилями, и город запылал сразу во многих местах. А проклятые горшки все летели и летели…

— Великий государь, все идет согласно вашего повеления. Жителей почти не осталось. Через две-три недели провинция будет безлюдна. Самарию, Меггидо и Галаад не трогали, там одни сирийцы живут, а иудеев нет почти, их великий царь Синаххериб выселил. Арабы гонят к нам беглецов, мы платим вдвое от того, что дают купцы. Скажите, Великий, для чего казна несет такие расходы? — последний вопрос был обращен к Пророку.

— Тут не должно остаться ни одного иудея, — сказал Пророк, — и когда будет разрушен Иерусалим, то даже камни, из которых сложен Храм, нужно разбить на мелкие кусочки и увезти подальше отсюда. Вы просто не представляете, что это за народ. Спорю на мину золота, город они не сдадут, и в плен не сдадутся тоже.

— Вот как? — задумался великий царь. — Ну, значит хорошие воины будут из тех мальчишек, что ты велел в Ниневию отвезти.

— И земле этой надо старое название вернуть — Ханаан. Чтобы даже памяти от них не осталось, — продолжил Пророк.

— Слушай, брат, я не узнаю тебя. То добряк добряком, а то зверь лютый, похуже Синаххериба. Тебя эти иудеи обидели, что ли? — изумился великий царь.

— Нет, не обидели. Напротив, люди очень умные и полезные. Но с ними есть проблема одна. Они всегда по своим законам живут, где бы они ни были, а мы такого себе позволить не можем. По всей стране должен быть один закон, и один бог. Тогда порядок будет. Если ты этих людей вывезешь в тот же Вавилон, к примеру, и позволишь им иудеями остаться, то они и через полтысячи лет обратно вернутся, снова Иерусалим построят, каждый камешек от Храма найдут и тот Храм восстановят. И все начнется сначала.

Присутствующие в изумлении молчали. На полтысячи лет вперед они не загадывали, но Пророку верили безоговорочно. Слишком часто он прав оказывался.

А в соседней Самарии уже башню телеграфа построили. И через Ашдод в далекий Аншан сообщение полетело, чтобы новые горшки с зажигательной жидкостью везли, да побольше. Потому что все, что для египетского похода готовилось, на Иерусалим израсходовано будет.