Утро под Катовице (СИ) - Ермаков Николай Александрович - Страница 32

Ну да, пришлось покрутиться по проселкам да перелескам, ну и повоевал немного, когда меня обложить попытались.

Ладно, подробности позже… Насколько я понимаю, Вы карты читать умеете? — увидев, что я кивнул, майор продолжил, — тогда покажите место расположения танка, — и пододвинул в мою сторону изъятую у меня же карту.

Я, подойдя к столу, взял протянутый мне карандаш и поставил аккуратный крестик. После чего главчекист взял карту и вышел из кабинета, оставив меня наедине с Куприяновым, который, впрочем сидел молча и никак не проявлял своего присутствия. Вернувшись минут через десять, майор приступил к допросу. Он задавал вопросы, я подробно отвечал, а Куприянов записывал, периодически предлагая мне сделать паузу, так как он писал медленнее чем я говорил.

Допрос начали с моих анкетных данных, потом майор расспросил о родителях, далее перешли на войну и я описал бой с немцами и моё последующее бегство.

Ну вот скажите мне, Андрей Иванович, почему Вы, нарушив присягу, сбежали с поля боя и дезертировали?

Я никогда не воспринимал Польшу как свою Родину, это было фашистское государство, в котором угнетались непольские национальности и трудящиеся. Если бы это зависело от моего желания, то я никогда не пошел бы служить в их армию, — отбарабанил я заранее подготовленную речь и по лицу главчекиста было видно, что мои слова ему понравились.

А что же Вы в таком случае раньше не эмигрировали в СССР?

Я же только четыре года назад стал совершеннолетним, но я не мог бросить свою маму, которая в то время тяжело болела, а в тридцать седьмом она умерла, для меня это было тяжёлым ударом и я долгое время был… как бы правильно сказать… — ну не говорить же, что, дескать, у меня была депрессия, они тут и слов-то таких не знают! — Я был потерянным… А потом, в тридцать восьмом меня забрали в армию.

Далее я подробно описал мою дорогу до Бохни, а затем и захват танка.

Но вот тут я решительно Вас не понимаю, Андрей Иванович, таким образом как Вы шли, можно было в одиночку без особых трудностей за десять — пятнадцать дней дойти до Львова, а потом и дальше до советской границы, в случае если бы СССР не решил освободить Западную Украину…

Он налил из графина воды в стакан и выпил, потом предложил воду мне. На что я показал ему на фляжку, так и висевшую у меня на ремне и сказал:

Я, если позволите, из своей фляжки, родниковой воды… — и, после его молчаливого согласия, сделал несколько больших глотков красного вина, ух, как хорошо! А то действительно в горле пересохло.

Так вот, — продолжил допытываться майор, — мог идти себе спокойно, а тут ни с того ни с сего, напал на немцев, двоих зарезал, — (я ведь ему только про двоих рассказал, и то сколько недоверия!), — Танк угнал, пострелял из пушки, прямо сумасшедший дебош какой-то!

«Да баба там была, бесподобно красивая, и, как потом выяснилось, невероятно сладкая, фантастическая женщина, только за одну ночь с которой можно свою жизнь отдать, а я всего-то двух (ну ладно, пятерых!) фрицев зарезал!»

Ну да, — не стал я спорить, — не совсем разумно выглядит, но я после той бомбежки а потом и боя и с немцами был очень сильно напуган, точнее сказать, был в ужасе! Видели бы Вы сколько там было погибших, буквально разорванных на куски… А потом у меня начался… Не знаю, есть ли в русском языке такое слово — отходняк — у меня отец так с похмелья, бывало говорил… Так вот, пока я дошел до Бохни, у меня начался самый настоящий отходняк от того ужаса и такая меня злость взяла, что всякий страх пропал… А тут эти немцы… И танк такой, необычный. Вот я и…

Ладно, с этим более или менее понятно, но Вы же в пехоте служили, а тут сел в танк и поехал! Да ещё из пушки пострелял!

А, это… Я ведь говорил, что когда мама заболела после смерти отца, мне пришлось бросить гимназию и я стал работать в авторемонтной мастерской, то есть в технике хорошо разбираюсь, поэтому меня в армию танкистом взяли, и я пять месяцев механиком-водителем прослужил, там меня из пушки стрелять и научили, на всякий случай, у них считалось, что танкисты должны уметь заменять друг друга, а потом командир батальона узнал, что я русский, и распорядился меня в пехоту отправить. Мол, танкисты — это элита и нечего москалям там делать.

Майор недоверчиво кивнул и допрос продолжился. Далее я подробно описал отдых в лесу и спешное бегство после взрыва растяжки. Когда же я дошел до уничтожения немецкого поста за Вислокой, майору позвонили и он вышел из кабинета, а я, пользуясь его отсутствием, вновь слегка подогрелся из фляжки. Эх, пожрать бы! Словно услышав мои мысли, вернувшийся через десять минут майор сказал Куприянову:

Там ужин приготовили, сейчас принесут на вас двоих, потом самостоятельно допрос продолжишь, кстати, танк на самом деле в лесу… Как закончишь, Ковалева под замок в одиночку с отдельным постом у двери, всякие разговоры с ним запрещены, невзирая на должности, кроме тебя и меня, конечно. Ты тоже никому ни слова! О любом интересе по этому делу докладывать мне… — ещё с полминуты майор постоял, как будто о чём-то вспоминая, потом развернулся и покинул кабинет.

Вскоре после его ухода появился Воробьёв, который принёс нам с Куприяновым ужин, состоящий из уже опостылевшей мне перловки с мясом и компота из сухофруктов. Ну ничего, хоть не голодным спать буду. После наполнения желудков допрос продолжился. Лейтенант подробно расспрашивал об обстоятельствах моей одиссеи, но совсем не интересовался моей мотивацией при совершении тех или иных действий. Закончив допрос, он дал мне прочитать протокол, после чего я подписал показания. Затем, заведя по пути в туалет, Воробьёв с Борисовым доставили меня в какую-то комнату без окон, видимо ранее бывшую кладовкой, приспособленную под камеру. Единственной мебелью здесь была велюровая кушетка, на которую я и завалился, хорошо подзаправившись из фляжки. Благодаря расслабляющему действию вина, уснул я практически мгновенно, но долго поспать мне не дали. Уже без четверти три меня поднял Воробьёв и вместе с Борисовым вывел на улицу, где ожидавший нас с моим ранцем в руках, Куприянов, приказал грузиться в тентованную полуторку. Все это выглядело, мягко говоря… несколько необычно, вследствие чего у меня возникло подозрение, что развитие событий пошло по наихудшему варианту и меня хотят шлёпнуть. Но, когда я по приказу все того же Куприянова спустился из кузова, в точке прибытия, то от сердца несколько отлегло — мы стояли на окружённом лесом полустанке около железнодорожного состава. Далее конвоиры под командованием чекиста отвели меня к вагону — теплушке, приспособленному для перевозки заключённых — бо́льшая часть вагона была отгорожена и оборудована двухъярусными деревянными нарами, туда меня и поместили, а часть была предназначена для перевозки охраны — здесь устроился Куприянов с конвойными. «Шикарно, просто восточный экспресс!» — восхищённо подумал я, осмотрев просторное помещение, потом попросил дать шинель, закрепленную на моем ранце, а, получив требуемое и слегка подзаправившись из фляжки, завалился досыпать на деревянных нарах.

Проснулся я только в десять часов. Несмотря на отсутствие матраса с подушкой, под стук колес получилось хорошо выспаться, вследствие чего я себя чувствовал бодрым и отдохнувшим, но в желудке уже ощущалась пустота.

Господин офицер, а как у нас насчёт покушать?

Куприянов, услышав мой вопрос не поленился встать и подойти к решетчатому концу в двери:

Запомни, Ковалев, у нас в СССР господ нет! И офицеров тоже нет!

Понял, госп… а, вспомнил, я же читал! Товарищ, скажите, — так захотелось продолжить: «Как пройти в библиотеку?» — что едва сдержался, — Есть хочется, — невпопад закончив вопрос, я продемонстрировал лейтенанту голодное выражение лица.

Терпи, не сахарный небось, на остановке узнаем!

А там, в моём ранце тушёнка есть, как раз каждому по банке достанется.

Нельзя! Это вещдок!

Так банка-то останется, а из свинины какой вещдок — свиньи они везде одинаковые!