Соратники Иегу - Дюма Александр - Страница 84

— Как? Вы ничего не знаете?

— Нет, а что? Что-нибудь случилось?

— Случилось то, что наша бедняжка Амели чуть не умерла от ужаса.

— Что же произошло?

— Нападение на дилижанс.

— Какой дилижанс?

— Тот, в котором ехала ваша мать.

— Дилижанс, где была матушка?

— Да.

— На него напали?

— Вы же видели госпожу де Монтревель; разве она вам ничего не сказала?

— Об этом ни слова.

— Так знайте, мой дружок Эдуард — настоящий герой! Никто из пассажиров не защищался, кроме него. Он схватил пистолеты кондуктора и выстрелил.

— Храбрый мальчишка! — восхитился Ролан.

— Еще бы! Но, к сожалению или к счастью, кондуктор из предосторожности вынул пули. Господа Соратники Иегу обласкали Эдуарда как храбрейшего из храбрых, но он никого не убил и не ранил.

— Неужели это правда?

— Говорю же вам, что ваша сестра чуть не умерла от страха.

— Ну хорошо же! — пробормотал Ролан.

— Что хорошо? — удивился сэр Джон.

— Ладно… тем более важно поскорее повидать Эдуарда.

— Что вы задумали?

— Есть один план.

— Вы сообщите его мне?

— Пожалуй, нет: для вас мои планы плохо кончаются.

— Однако, дорогой Ролан, если представится случай отомстить?

— Я отомщу за нас обоих. Вы влюблены, дорогой милорд, предавайтесь же любовным мечтам.

— Вы обещаете оказать мне поддержку?

— Это решено: я горячо желаю назвать вас братом.

— Вам надоело называть меня другом?

— Да, черт возьми: мне этого мало.

— Благодарю.

После крепкого рукопожатия друзья расстались.

Через четверть часа Ролан приехал во Французский пританей, который находился там, где теперь лицей Людовика Великого, то есть в начале улицы Сен-Жак, позади Сорбонны.

С первых же слов директора училища Ролан понял, что его брат пользуется здесь особым покровительством.

За мальчиком тут же послали.

Эдуард в порыве радости бросился в объятия обожаемого старшего брата.

После первых приветствий Ролан завел разговор о нападении на дилижанс.

Если г-жа де Монтревель вообще умолчала о дорожном происшествии, а лорд Тенли был скуп на подробности, то Эдуард выложил все без утайки.

Нападение на дилижанс было его Илиадой.

Он рассказал Ролану с мельчайшими подробностями о сговоре Жерома с бандитами, о пистолетах, заряженных холостыми зарядами, о внезапном обмороке матери, о том, как заботливо приводили ее в чувство напугавшие ее негодяи, которые почему-то звали Эдуарда по имени, наконец, о том, как у одного из них упала маска, так что матушка, вероятно, успела разглядеть лицо этого человека, оказавшего ей помощь.

Это последнее обстоятельство особенно заинтересовало Ролана.

Потом мальчик дал отчет об аудиенции у первого консула: как тот его обнял, расхвалил, обласкал и, наконец, направил с особой рекомендацией во Французский пританей. Ролан узнал от брата все, что хотел знать, и, так как от улицы Сен-Жак до Люксембургского дворца было рукой подать, через пять минут явился во дворец.

XXXVI. СКУЛЬПТУРА И ЖИВОПИСЬ

Когда Ролан возвратился в Люксембургский дворец, стенные часы показывали четверть второго пополудни.

Первый консул работал с Бурьенном.

Если бы мы писали обыкновенный роман, то стремились бы к развязке и, чтобы поскорей добраться до нее, несомненно опустили бы кое-какие подробности, без которых, как нас уверяют, можно обойтись, изображая великих исторических деятелей.

Однако мы придерживаемся другого мнения.

С того дня, когда мы впервые взяли в руки перо — а было это почти тридцать лет назад, — замыкались ли мы в тесных рамках драмы или охватывали мыслью пространный роман, мы неизменно преследовали двоякую цель: просвещать и развлекать.

Просвещение стоит у нас на первом месте, ибо занимательность всегда была для нас лишь средством просвещать.

Удалось ли это нам? Полагаем, что удалось.

Наши произведения, посвященные различным эпохам, в обшей сложности объемлют огромный исторический период: события, рассказанные в романах «Графиня Солсбери» и «Граф де Монте-Кристо», разделяют пять с половиной столетий.

Так вот, мы утверждаем, что ознакомили читателей с историей Франции, развертывавшейся на протяжении пяти с половиной веков, глубже и полней, чем любой из наших историков.

Более того, хотя наши убеждения хорошо известны и в правление Бурбонов старшей и младшей ветви, при республике и при нынешнем режиме мы высказывали их открыто, смеем думать, что всякий раз в своих романах и драмах мы считались с духом времени.

Нас восхищает маркиз Поза в «Дон Карлосе» Шиллера, но на месте поэта мы не допустили бы вопиющего анахронизма, введя философа XVIII века в число исторических лиц XVI столетия, изобразив энциклопедиста при дворе Филиппа II.

Мы же в лице своих героев — в зависимости от эпохи — становились монархистами при монархии, республиканцами при республике, а теперь занимаемся преобразованиями при консулате.

Но при всем том наша мысль всегда парила над людьми и над эпохой, и мы старались каждому историческому лицу воздать должное, рисуя его как с положительной, так и с отрицательной стороны.

А между тем, кроме всеведущего Бога, никто не способен от своего лица по всей справедливости оценить человека. Вот почему в Египте фараонам, перед их переходом в вечность, на пороге гробницы выносил приговор не отдельный человек, но весь народ.

Недаром существует пословица: «Глас народа — глас Божий».

Итак, будучи историком, романистом, поэтом и драматургом, мы оказываемся всего лишь в роли председателя суда присяжных, который беспристрастно подводит итог прениям, предоставляя присяжным заседателям вынести приговор.

Книга это и есть такой итог. Читатели — это и есть присяжные.

Сейчас мы попытаемся нарисовать портрет одного из величайших исторических лиц не только нашего времени, но и всех веков, изобразив его в переходную пору, когда Бонапарт становился Наполеоном, генерал — императором. Естественно, опасаясь быть несправедливыми, мы отказываемся от всякого рода оценок и будем приводить одни факты.

Мы не согласны с теми, кто повторяет слова Вольтера: «Для лакея не существует героя».

Возможно, так и бывает, когда лакей близорук или завистлив (печальные свойства, имеющие между собою больше общего, чем принято думать).

Мы утверждаем, что герой может по временам становиться добрым малым, но этот добрый малый все же остается героем.

Что такое герой для широкой публики?

Человек, чей гений в какой-то момент берет верх над велениями сердца.

Что такое герой для его близких?

Человек, у которого веления сердца на какой-то миг берут верх над гением.

Историки, судите о гении по его деяниям!

Народ, суди о его сердце!

Кто судил о Карле Великом? Историки.

Кто судил о Генрихе Четвертом? Народ.

Как вы полагаете, который из двух монархов получил более справедливую оценку?

Так вот, чтобы вынести справедливое суждение, чтобы апелляционный суд, каким является потомство, подтвердил приговор современников, не следует освещать героя лишь с одной стороны, необходимо показать его с разных сторон и в те глубины, куда не проникает луч солнца, внести пылающий факел или простую свечу.

Но вернемся к Бонапарту.

Мы уже сказали, что он работал с Бурьенном.

Как же распределял свое время первый консул, пребывая в Люксембургском дворце?

Он вставал между семью и восемью часами утра и, призвав одного из своих секретарей, чаще всего Бурьенна, работал с ним до десяти. В десять часов ему докладывали, что завтрак подан. Обычно его уже ожидали Жозефина, Гортензия и Эжен. За стол садились всей семьей, включая дежурных адъютантов и Бурьенна. После завтрака Бонапарт беседовал со своими близкими и приглашенными. Этой беседе он посвящал ровно час; по обыкновению, в ней принимали участие его братья Люсьен и Жозеф, Реньо де Сен-Жан д'Анжели, Буле де ла Мёрт, Монж, Бер-толе, Лаплас и Арно. Около полудня появлялся Камбасерес.