Соратники Иегу - Дюма Александр - Страница 23

В это время Бонапарт завтракал со своим адъютантом Сулковским, опасно раненным под Салихией и с трудом вставшим с постели.

Встревоженный Бонапарт забыл о тяжелом состоянии молодого поляка.

— Сулковский, — сказал он, — возьмите пятнадцать отборных солдат и узнайте, зачем сюда лезет этот сброд.

Сулковский встал.

— Генерал, — попросил Ролан, — поручите это мне: вы видите, что мой товарищ еле держится на ногах.

— Верно, — отвечал Бонапарт. — Ступай.

Ролан вышел из палатки, взял пятнадцать солдат и поскакал к воротам.

Но приказ был отдан Сулковскому, и тот во что бы то ни стало хотел его исполнить.

Он отправился, в свою очередь захватив пять или шесть человек, готовых к бою.

То ли в силу случайности, то ли потому, что Сулковский лучше Ролана знал улицы Каира, он прискакал к воротам Победы первым.

Через минуту-другую примчался Ролан и увидел, что арабы уводят с собой французского офицера, перебив всех его солдат.

Иной раз арабы, беспощадно убивавшие солдат, оставляли офицеров в живых, в надежде на выкуп.

Ролан сразу же узнал Сулковского, он указал на него саблей солдатам, и те галопом помчались на арабов.

Через какие-нибудь полчаса единственный уцелевший солдат явился в ставку главнокомандующего и сообщил, что Сулковский и Ролан убиты и с ними еще двадцать один человек.

Как мы уже говорили, Бонапарт любил Ролана как брата, как родного сына, не меньше, чем своего пасынка Эжена. Ему захотелось узнать подробности этого несчастья, и он стал расспрашивать солдата.

Тот видел, как арабы отрубили Сулковскому голову и привязали ее к луке седла.

Под Роланом была убита лошадь. Он высвободил ноги из стремян и некоторое время сражался пеший; но вскоре он исчез в толпе арабов, стрелявших в него чуть не в упор.

Бонапарт тяжело вздохнул, смахнул слезу, прошептал: «Еще один!» — и, казалось, перестал думать о Ролане.

Все же он осведомился, к какому племени принадлежали бедуины, убившие двух самых дорогих ему людей.

Выяснилось, что это одно из мятежных племен, которое обитало в селении, находящемся примерно в десяти льё от Каира.

Бонапарт подождал месяц, чтобы арабы поверили, что останутся безнаказанными, потом приказал одному из своих адъютантов, Круазье, окружить селение, разрушить хижины, отрубить головы всем мужчинам, положить эти головы в мешки, а всех оставшихся в живых, то есть женщин и детей, привести в Каир.

Круазье добросовестно исполнил приказание. Всех пленных женщин и детей привели в Каир, но среди них находился один араб, связанный и прикрученный к седлу.

— Почему оставили в живых этого араба? — спросил Бонапарт. — Я же велел обезглавить всех способных владеть оружием.

— Генерал, — отвечал Круазье, который с трудом выучил десяток-другой арабских слов, — когда я собирался снести голову этому человеку, мне показалось, что он предлагает обменять его на одного пленного француза. Я решил, что мы всегда успеем отрубить ему голову, и привез его сюда. Если я ошибся, эта церемония состоится здесь. Мы ничем не рискуем, если ее отложим.

Позвали переводчика Вентуру и стали допрашивать бедуина.

Араб рассказал следующее: он спас жизнь французскому офицеру, тяжело раненному у ворот Победы; этот офицер изъясняется по-арабски; по его словам, он адъютант генерала Бонапарта; араб отправил его к своему брату, врачу, лечащему бедуинов соседнего племени, там и находится сейчас пленник, и если его, араба, обещают оставить в живых, он напишет брату, чтобы пленника привезли в Каир.

Возможно, что араб придумал такую басню, чтобы выиграть время, но это вполне могло оказаться и правдой; во всяком случае, стоило подождать.

Араба посадили под стражу, ему предоставили талеба, который написал под его диктовку письмо, и араб приложил к бумаге свою печать; затем один каирский араб был послан вести переговоры.

В случае если посредник добьется успеха, бедуину сохранят жизнь, а посреднику отсыплют пятьсот пиастров.

Через три дня посредник вернулся и привез с собой Ролана.

Бонапарт надеялся на возвращение Ролана, но не смел этому верить. Его каменное сердце, казалось бы неподвластное печали, растаяло от радости! Он встретил Ролана с распростертыми объятиями, как в день, когда вновь свиделся с ним после долгой разлуки, и две слезы, как две жемчужины (Бонапарту редко случалось ронять слезы), скатились по его щекам.

Но — странное дело! — Ролан оставался сумрачным, хотя кругом все радовались его возвращению. Он подтвердил слова араба, заявил, что его необходимо освободить, но отказался рассказывать о том, как он был взят в плен бедуинами и как с ним обращался врач; о Сулковском же нечего было говорить: он был обезглавлен на его глазах.

Ролан вернулся к своим обязанностям адъютанта, но вскоре было замечено, что если раньше он был храбр, то теперь стал проявлять безумную отвагу; если раньше он искал славы, то теперь, казалось, рвался к смерти.

Но как это бывает с людьми, которые презирают сталь и огонь, огонь и сталь чудесным образом избегали его; впереди и позади Ролана со всех сторон падали люди, а он оставался стоять, неуязвимый, как гений войны.

Во время Сирийской кампании Бонапарт послал двух парламентеров с требованием, чтобы Джеззар-паша сдал крепость Сен-Жан-д'Акр. Ни один из них не вернулся: оба были обезглавлены.

Необходимо было послать третьего. Ролан вызвался пойти в крепость, упорно настаивал на своем, наконец добился разрешения главнокомандующего — и возвратился невредимым.

Во время осады крепости Сен-Жан-д'Акр он принимал участие во всех девятнадцати приступах; всякий раз видели, как он проникал в пролом стены. Он был одним из десяти храбрецов, ворвавшихся в Проклятую башню; девять человек там полегли, а он возвратился без единой царапины.

При отступлении Бонапарт приказал всем уцелевшим кавалеристам уступить своих коней раненым и больным; но никто не хотел выполнять приказ из боязни заразиться чумой.

Ролан посадил на своего коня зачумленных; трое от слабости свалились на землю; тогда он снова сел в седло и, здравый и невредимый, прискакал в Каир.

В жаркой битве под Абукиром он бросился в самую гущу врагов, пробился к паше, прорвав окружавшее его кольцо негров, и схватил пашу за бороду; тот выстрелил в него в упор из двух пистолетов; один дал осечку, пуля, вылетевшая из другого, скользнула у Ролана под мышкой и убила солдата позади него.

Когда Бонапарт принял решение возвратиться во Францию, Ролан первым узнал от него об этом. Всякий другой подпрыгнул бы от радости, но он, по-прежнему печальный и угрюмый, сказал:

— Я был бы рад, генерал, если бы мы остались в Египте: здесь у меня больше шансов умереть.

Но не последовать за главнокомандующим означало бы проявить неблагодарность, и Ролан отправился вместе с ним.

Во время морского перехода он оставался хмурым и безучастным. Недалеко от побережья Корсики обнаружили английский флот; только тогда Ролан, казалось, начал оживать.

Бонапарт заявил адмиралу Гантому, что они будут биться насмерть, и отдал приказ в случае поражения взорвать фрегат, но не сдаваться.

Однако они прошли незамеченными среди английского флота и 8 октября 1799 года высадились во Фрежюсе.

Каждому хотелось первым ступить на французскую землю; Ролан сошел с корабля последним.

Главнокомандующий как будто не замечал странностей Ролана, но на самом деле ничто не ускользало от его внимания. Он отправил Эжена Богарне, Бертье, Бурьенна, свою свиту, адъютантов по дороге, проходящей через Гап и Драгиньян.

А сам, взяв с собой одного Ролана, поехал инкогнито по дороге в Экс, чтобы увидеть собственными глазами, что творится на Юге.

В надежде, что свидание с родными благотворно подействует на молодого человека, оживит его, разгонит непонятную тоску, подтачивающую его сердце, Бонапарт по прибытии в Экс заявил, что покинет Ролана в Лионе и даст ему трехнедельный отпуск, желая вознаградить своего адъютанта и доставить приятный сюрприз его матери и сестре.