Сильвандир - Дюма Александр - Страница 78

— Представь себе, — продолжал барон, не замечая, что его жена с тревогою смотрит на сына, — представь себе, Констанс так и не нашла себе мужа и до сих пор сидит в девицах.

Судорожная дрожь все еще пробегала по телу Роже. Он то краснел, то бледнел, попытался подняться с кресла и тотчас же вновь опустился в него. На глазах у шевалье выступили слезы, и он, испустив тяжкий вздох, уронил голову на грудь.

— Да, — заговорила баронесса, — вот уже год, как она уехала в монастырь в Лоше, и никто толком не знает, не подстрижется ли она в монахини вопреки уговорам родителей.

Итак, когда Роже думал, что потерял Констанс, он решил стать иезуитом. Итак, когда Констанс потеряла Роже, она решила стать монахиней.

Как видно, Господь Бог — единственное прибежище в несчастной любви.

— Она не замужем, — чуть слышно прошептал Роже, — она не замужем и, без сомнения, все еще любит меня.

— А ведь как она важничала в свое время! — воскликнул барон, не подозревая того, что творится в эти минуты в душе его сына.

— Вернее сказать, — подхватила баронесса, — как важничали в свое время ее родители, ибо сама Констанс, Бог тому свидетель, всегда была добрая девушка, просто ангел, я любила ее как родную дочь.

Шевалье быстро взглянул на баронессу, безмолвно благодаря ее.

— А что… что она сказала, услышав о моей женитьбе? — спросил Роже, немного поколебавшись.

— Право, мы ничего об этом толком не знаем, — с некоторым замешательством ответил барон. — Ведь после твоего отъезда мы ни разу не виделись с семейством Безри.

На этом разговор прекратился; однако шевалье стал еще задумчивее, чем прежде; все встали из-за стола, не прибавив больше ни единого слова.

После обеда Роже взял ружье, отвязал Кастора, который так обрадовался прогулке со старым хозяином, что, казалось, разом обрел прежнюю силу и резвость, и решил, как он это часто делал, побродить возле кроличьего заказника. Однако ведь прошло уже целых три года, прошло уже столько дней, а за это время случилось столько событий! На каждом шагу шевалье то вдруг обуревала тоска о былом, то начинали мучить укоры совести; за каждым кустом он страшился увидеть Сильвандир и горевал оттого, что там не будет Констанс.

Приезд шевалье д'Ангилема был радостно встречен во всей округе; сожаления по поводу внезапной гибели молодой баронессы длились недолго: ведь в этих местах ее почти никто не знал.

Впрочем, была еще одна веская причина, почему тягостное впечатление, оставленное несчастным случаем, о котором Роже поведал своей матери, а та — всем остальным, скоро изгладилось из памяти окружающих: сделавшись вдовцом, шевалье д'Ангилем вновь стал свободен, ему исполнилось всего лишь двадцать два года, он был еще красивее, чем прежде, в те времена, когда его называли «красавец Роже» или «красавец Танкред». И наконец, шевалье владел теперь огромным состоянием — не считая того, что должно было достаться ему после смерти родителей и что на низменном жаргоне, именуемом речью деловых людей, зовется «радужными надеждами», — шевалье, повторяем, владел самолично состоянием, приносившим ему полновесных пятьдесят тысяч ливров дохода ежегодно.

Так что едва ли не каждая мать семейства мало-помалу вновь возвращалась к заветной мечте: женить Роже на своей дочери.

Вот почему он был теперь героем охот, балов и празднеств, но героем, увы, всегда печальным! Надо сказать, что на этих веселых сборищах он иногда встречал человека еще более печального, чем он сам: то был виконт де Безри. Всякий раз шевалье спешил отойти от него подальше, ибо вид старика, чья гордыня и кичливое упрямство были первопричиной всех бед, пережитых им, Роже, причинял ему душевную боль и будил множество горестных воспоминаний.

Однажды на охоте шевалье встретил виконта возле того самого заказника для кроликов, где почти три года назад они так бурно повздорили и где несколько позднее он, полный надежд и иллюзий, прощался перед своим отъездом с Констанс.

Роже поклонился старику и проводил его теплым взглядом, ибо, хотя виконт и был виноват перед ним, он все-таки был отцом Констанс.

Виконт де Безри шел прямо через луг, засеянный люцерной, стремясь избежать встречи с шевалье д'Ангилемом, он внезапно передумал и направился прямо к молодому человеку.

— Господин д'Ангилем, — сказал он ему, — ради Бога, скажите мне сами, ибо я хочу услышать это из ваших уст: женаты вы или нет?

— Я вдовец, милостивый государь, — вздрогнув, ответил Роже.

— Тогда прошу вас, сударь, поедемте со мною, — продолжал виконт, — и вы спасете все наше семейство от отчаяния. Моя дочь удалилась в монастырь Непорочного Зачатия и теперь глуха ко всем нашим просьбам, она утверждает, будто мы обманули ее, считает, что вы по-прежнему холостой, и прибавляет, что вы не освободили ее от данного вам слова, а посему она не может принадлежать никому, кроме вас; вот она и решила посвятить себя Господу Богу… Наша милая, наша бедная девочка теперь совсем как помешанная: уже целых два года виконтесса да и я сам не понимаем ее поступков.

Шевалье выронил из рук ружье, и виконту показалось, что молодой человек вот-вот лишится чувств.

— Увы! Увы! — проговорил виконт, и сам взволнованный до слез. — Все это тяжким бременем обрушилось на нас, господин д'Ангилем, мы и впрямь глубоко несчастны.

Роже почувствовал, что у него подкашиваются ноги.

— Простите меня, виконт, и простите Констанс! — воскликнул он. — Кажется, я догадываюсь об истине. Позвольте мне, прежде чем поехать с вами, ненадолго заглянуть в Ангилем: мне надо кое о чем спросить отца— А потом я весь к вашим услугам. В котором часу прикажете быть у вас завтра в Безри?

— Лучше уж ожидайте меня в Ангилеме, — отвечал виконт. — Завтра я сам заеду за вами по пути…

— Буду вас ждать.

— Но только помните, ваше сегодняшнее обещание не должно оказаться пустыми словами, господин д'Ангилем. Стало быть, я рассчитываю на вас, не так ли? — продолжал виконт с ласковой настойчивостью, ибо он опасался, не живет ли до сих пор в душе его молодого соседа старая обида, которую он сам ему в свое время нанес.

Шевалье молча кивнул и дружески помахал рукою, потом повернулся и зашагал по дороге в Ангилем. Отойдя на сотню шагов, он оглянулся и увидел, что старик сидит прямо на траве, не шевелясь и уронив голову на грудь: виконт походил на статую Смирения.

Два часа спустя Роже возвратился в Ангилем.

— Батюшка, — сказал он барону, собиравшему абрикосы в саду, — батюшка, очевидно вы не передали мадемуазель де Безри письмо, которое я просил вас вручить ей: в нем я извещал ее о своей женитьбе…

Захваченный врасплох, барон д'Ангилем покраснел и не ответил ни слова. Замешательство отца, которого он глубоко почитал, отозвалось горьким упреком в душе шевалье. Поэтому он бережно взял руки барона в свои и воскликнул:

— Успокойтесь, дорогой отец! Ваш поступок обернулся для меня благом.

— Признаюсь, милый Роже, — сказал барон, — я действительно не отдал Констанс твоего письма; ведь ты не сообщил мне его содержания, и я опасался, что в весьма трудных обстоятельствах, в каких мы тогда оказались, злополучное это послание принесет больше вреда, нежели пользы.

— Итак, это письмо…

— Оно лежит у меня наверху.

И барон в сопровождении Роже направился в замок, поднялся к себе в комнату, достал роковое письмо из дубового ларца, где оно, сильно пожелтевшее, но так и не распечатанное, хранилось до сих пор, и вручил его сыну.

— О, теперь я все понимаю! — вскричал шевалье. — Я ведь просил Констанс верить только моим собственным словам или тому, что написано моей рукою, вот она и не верила ничему, что не исходило прямо от меня, она терпеливо ждала, чтобы я освободил ее от данного мне слова. И она ждала бы этого до самой смерти! О, возвышенная душа! Как она меня любила!

Роже взял письмо и пошел к себе в комнату, чтобы в одиночестве, без помех поразмыслить над тем, что уже произошло, и над тем, что еще только могло произойти.