Сильвандир - Дюма Александр - Страница 65

Тем не менее все дружно решили, что, как только часовой повернется к ним спиною, все четверо бросятся вперед, полагаясь на судьбу, а затем уже кинутся врассыпную. Так они и поступили. Солдат проделал свой обычный путь, потом повернулся спиной к беглецам. И в тот же миг они устремились прямо ко рву.

Роже услышал возглас часового: «Кто идет?» — и увидел короткую ослепительную вспышку огня, раздался оглушительный выстрел, и к ногам шевалье рухнул кто-то из товарищей; в ту же секунду его что-то обожгло, у него было такое ощущение, как будто его огрели по боку кнутом, и он понял, что ранен; несмотря на это, он кинулся в ров и поплыл к противоположному берегу.

Между тем в Бастилии поднялась тревога. В окнах появился свет, заметались тени с факелами в руках, солдаты кричали: «К оружию! К оружию!»

Роже все еще плыл, из-за холодной воды он почти не чувствовал боли и достиг берега, думая, что ранен легко; но, едва ступив на откос, он почувствовал, что силы оставляют его. Собрав всю свою волю, он стал карабкаться вверх, хватаясь руками за дерн: ему казалось, что небо внезапно приобрело кроваво-красный цвет, в ушах у него звенело, как будто рядом били в колокола. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но крик застрял у него в горле. Тогда он приподнялся, судорожно взмахнул руками в воздухе, сделал еще одно отчаянное усилие продвинуться вперед, на которое ушли его последние силы, и лишился чувств.

Два других беглеца продолжали свой путь; как мы уже говорили, они заранее условились, что каждый будет думать только о себе.

XXIII. О ТОМ, КАК ШЕВАЛЬЕ Д'АНГИЛЕМА ПЕРЕВЕЗЛИ ИЗ БАСТИЛИИ В ЗАМОК В ШАЛОН-СЮР-СОН, И О ТОМ, КАК ОН СОВЕРШИЛ ЭТОТ ПЕРЕЕЗД В ОБЩЕСТВЕ ПОЛИЦЕЙСКОГО ОФИЦЕРА С ВЕСЬМА ВЕСЕЛЫМ НРАВОМ

Граф д'Олибарюс был убит, а шевалье д'Ангилем опасно ранен. Графа похоронили под именем заключенного номер сто пятьдесят восемь, а Роже доставили обратно в Бастилию.

Шевалье отличался богатырским здоровьем: уже через три недели он снова был на ногах и хотя еще испытывал слабость, но уже находился вне опасности. Надо сказать, что две неудачные попытки побега сильно охладили его пыл на сей счет, и он, во всяком случае на время, излечился от своего навязчивого стремления бежать, походившего на манию.

Но от одного он не излечился и даже поклялся самому себе в том, что никогда не излечится: от ненависти к Сильвандир. Ведь именно ей он, по утверждению Кретте, был обязан своим заключением; а теперь был обязан и двумя ранами, полученными при попытках к бегству. Правда, избавляясь от мужа при помощи Фор-л'Евек и Бастилии, а такой способ был весьма принят в те времена, Сильвандир не могла предугадать, что он выкажет столь дурной вкус и дважды попытается совершить побег, и уж тем более не могла предвидеть, к каким печальным последствиям для него эти попытки приведут; и тем не менее первопричиной всех бед и несчастий Роже была Сильвандир.

Вот почему шевалье поклялся себе, что, как только окажется на свободе, он жестоко отомстит жене. Какой именно будет эта месть, Роже пока еще не знал, но одно знал твердо: рано или поздно он ей отомстит.

Однажды вечером, когда шевалье, как обычно, предавался сладостным мечтам о возмездии, он вдруг услышал звук шагов в коридоре. После четырех или пяти месяцев, проведенных в Бастилии, Роже начал хорошо разбираться в порядках заведений такого рода и сразу понял, что, если к нему в камеру направляются в столь неурочный час, значит, в его судьбе произойдет какая-нибудь перемена. Действительно, в камеру вошли два солдата и стали по обе стороны двери, за ними появился комендант; поклонившись узнику, он предложил ему взять свои личные вещи и следовать за ним. На сборы не понадобилось много времени; один из тюремщиков взял в руку небольшой узелок, и Роже покорно последовал за комендантом.

Они прошли по коридору, который вел во внутренний двор крепости, затем — по двору, потом по сводчатой галерее, и все это время заключенный двигался между двумя шеренгами стражников; наконец Роже увидел у ворот карету: речь шла о переводе в другую тюрьму.

У шевалье д'Ангилема уже давно возникли сомнения насчет того, хорошая ли память у его величества короля, и на сей раз он не питал пустых надежд, к тому же в глубине кареты он разглядел полицейского офицера, а по бокам ее сидели на конях два мушкетера; узник поклонился коменданту и поблагодарил его за все те заботы, которыми он был окружен после ранения, затем он сел рядом с офицером. Дверцу кареты старательно заперли на ключ, и лошади помчались во весь опор.

Карета уже проехала большую часть Парижа, а шевалье так и не мог понять, куда же его везут; ночь была темная — именно такие ночи обычно выбирают для перевозки арестованных. Однако вскоре Роже почувствовал, что воздух вокруг стал свежее и чище, и понял: они покинули пределы столицы; он прильнул к оконцу, увидел деревья, поля и весь обратился в зрение, но тут полицейский офицер сказал ему:

— Сударь, предупреждаю вас: дверцы экипажа заперты на ключ, два мушкетера скачут по обеим сторонам кареты, в каждом кармане у меня по пистолету, и мне приказано стрелять при первой же вашей попытке к бегству. Видите ли, — продолжал офицер, — я говорю вам все это потому, что я старый солдат и мне не хотелось бы убить дворянина, не объяснив ему прежде, почему придется это сделать. Теперь вы предупреждены, а там — как вам будет угодно.

Роже со вздохом откинулся в глубь кареты. Надо заметить, он мало-помалу проникался все большим уважением к вооруженным людям, хотя прежде считал, что с ними надо, не рассуждая, вступать в бой и, разумеется, побеждать их.

— Скажите, по крайней мере, куда меня везут? — спросил шевалье.

— Мне запрещено сообщать вам об этом, — ответил офицер. — Меня предупредили, что с вами надо быть начеку, что вы не упустите случая и воспользуетесь первой же оплошностью охраны.

Роже в ответ только горестно вздохнул.

— Полноте, полноте! — воскликнул полицейский офицер. — Будьте рассудительны, стоит ли приходить в отчаяние по такому поводу! Мне приходилось отвозить в тюрьму женщин, и даже они не теряли самообладания.

— Стало быть, вы везете меня в другую тюрьму? — осведомился шевалье.

— Ну, коли я вам отвечу: «Нет», — вы ведь мне не поверите? А посему скажу откровенно: «Да».

— А куда именно? В Пиньероль или на остров Сент-Маргерит? — едва слышно спросил Роже. — Ах, Фуке! Ах, Лозен!

— Тсс! — произнес офицер. — Тсс! Не отягощайте своей вины, упоминая при мне имена этих знатных господ. Давайте-ка лучше поедем с вами тихо, спокойно, не вдаваясь в политику. Видите ли, я ведь человек добрый, ваше счастье, что вы не попали в руки некоторых моих собратьев, людей угрюмых и нелюбезных: они за всю дорогу не перемолвились бы с вами ни единым словечком, я же, напротив, люблю людей воспитанных и благородных, я не прочь поболтать с ними и нахожу, что пусть уж лучше злосчастные узники посмеются немного, вместо того чтобы плакать; правда, если они окажутся неблагодарными, если не оценят по достоинству мое обращение с ними, тогда и я покажу им зубы да когти, но, должен признаться, мне еще ни разу не приходилось прибегать к этому; коли вы будете столь же разумны, как другие, я обещаю, что дорога не покажется вам слишком длинной.

— Ах, я понял! — с дрожью воскликнул шевалье. — Вы везете меня на другой конец Франции. Ах, Маттиоли!.. Ах, страдалец в железной маске!..

— Опять вы за свое! — с досадой сказал офицер. — Право же, милостивый государь, вы, видно, решили отравить нам весь путь, я-то хотел, чтоб мы в дороге не скучали. Послушайте, ну постарайтесь быть приветливее, веселее. Правда, сейчас темно, и я вас не вижу, но угадываю, что вы на меня дуетесь. Да перестаньте сердиться, и тогда я, куда ни шло, немного побеседую с вами, хоть мне это строго-настрого запрещено.

— А о чем нам говорить? — спросил шевалье.

— Да о чем угодно, о том, о сем, о дожде и о солнце. Все лучше, чем ехать и молчать как рыбы.