Сильвандир - Дюма Александр - Страница 29

— Милый мальчик, — сказала баронесса, — поднимись к себе в комнату, я сама все время плачу, а потому понимаю, что и тебе надо выплакаться, Да, вот еще что: будь спокоен, я всякий раз стану прибавлять несколько слов к письмам, которые станет посылать тебе отец.

Роже снова с благодарностью обнял мать: ей не нужно было дожидаться, пока он заговорит, она и так проникла в его самые затаенные мысли. Потом он поцеловал руку, протянутую ему отцом, ушел к себе в комнату и в самом деле проплакал там большую часть ночи.

С наступлением дня шевалье облачился в дорожное платье. Барон поднялся еще раньше и успел обо всем позаботиться, Кристоф был уже оседлан и взнуздан, на его крупе укрепили сумку со всем необходимым. Шевалье с глубоким волнением отметил, что глаза у отца были почти такие же красные, как и у него самого.

Подали легкий завтрак, но никто даже не притронулся к еде. Каждый плакал или глотал слезы. Барон понял, что, чем скорее будет покончено с этой тягостной сценой, тем лучше будет для всех. Встав из-за стола, Роже подошел к своему воспитателю и попросил у него прощения за все те неприятности, какие он ему причинил. Славный аббат, хотя в обыденной жизни и был изрядным себялюбцем, отвечал растроганным голосом, что от души прощает своему воспитаннику множество мелких прегрешений, которые тот совершил, возможно не думая, что тем огорчает его.

Роже вышел из комнаты, взяв под руку мать и протянув другую руку отцу; возле дверей он увидел всех слуг замка: они плакали горькими слезами, ибо в Ангилеме все боготворили шевалье. Он обнял каждого, как обнял бы своих друзей, и слуги заплакали пуще прежнего.

Кастор громко лаял и метался на своей длинной цепи; бедный пес как будто понимал, что его молодой хозяин надолго покидает отчий дом; шевалье подошел к нему, Кастор положил передние лапы на грудь юноши и на свой манер облобызал его.

Провожая сына, барон и баронесса прошли вместе с ним пешком около четверти льё; однако где-то все же надо было остановиться, и барон остановился там, где они находились; на сей раз Роже, которого теперь уже не сковывал торжественный ритуал родительского благословения, кинулся в объятия к отцу.

Затем наступил черед его бедной матушки: баронесса судорожно прижимала к груди своего любимого мальчика, ее истерзанное сердце разрывалось от рыданий, в глубине души она проклинала злосчастное наследство, надолго разлучавшее ее с сыном. Аббат взирал на эту горестную сцену из окошка башни, махая носовым платком.

Наконец барон взял Роже за руку и подвел его к лошади.

— Мужайтесь, сын мой, — сказал он. — Вспомните, что вам скоро восемнадцать и, стало быть, вы уже мужчина.

Шевалье сел верхом на Кристофа, конь стоял понурив голову и опустив хвост, казалось разделяя общую печаль; тут мать снова бросилась к Роже, она протянула ему обе руки, и он покрыл их поцелуями. Барон буквально оторвал жену от сына, с которым она никак не могла расстаться, и, собрав все силы, крикнул юноше:

— Пришпорьте своего коня, сударь, я вам приказываю! Роже послушался и поскакал. Однако, отъехав на сотню шагов, он оглянулся, чтобы еще раз увидеть мать. Заметив, что она приникла к мужу и плачет в его объятиях, он вернулся, снова обнял и поцеловал баронессу, еще раз пожал отцу руку, а затем пустил лошадь галопом и минут через пять скрылся за ближней рощей.

И тут тоскующее сердце Роже подсказало ему, что он должен проститься еще кое с кем: он не хотел, он не мог уехать, не повидав Констанс. В присутствии юной девушки упомянули, в какой именно день он должен покинуть Ангилем, и шевалье надеялся, что она поймет: хотя такой крюк несколько удлинит его путь, он все равно проедет неподалеку от Безри. Вот почему он ускорил бег Кристофа и через короткое время увидел выступавшие над кроличьим заказником башни замка.

Продолжая ехать вперед, шевалье все время оглядывался по сторонам, при этом он испытывал известную робость, она шевелилась в глубине его души из-за былых запретов виконта и виконтессы. На повороте лесной тропы он различил сквозь листву белое платье и подъехал ближе: то была Констанс; держа в руке книгу, она сидела на пригорке, поросшем мхом, и делала вид, будто читает.

В мгновение ока Роже очутился возле девочки; он спрыгнул наземь и упал к ее ногам.

— Ах, вот и вы, наконец, Роже! — воскликнула она. — Я вас ждала.

— Я тоже был уверен, что встречу вас, Констанс, — отвечал юноша.

— Стало быть, вы уезжаете?

— Это необходимо; вы же знаете, что от этого зависит наше счастье.

— Да, Роже, знаю, — отвечала девушка, — мама мне все рассказала: наша свадьба состоится после вашего возвращения. Вы, должно быть, станете очень богатым… О, я так счастлива! Я всем буду вам обязана.

— Вы просто ангел, Констанс, — сказал Роже. — Признаюсь, я никак не могу поверить в свое грядущее счастье, все время боюсь, что вы опять ускользнете от меня.

— Скорее это я вас больше никогда не увижу, вы ведь едете в Париж и там, в столице, пожалуй, забудете меня.

— Мне забыть вас, Констанс! О, никогда, никогда! Если б я мог быть уверен в вас так же, как вы можете быть уверены во мне, я бы был счастлив.

— А почему, собственно, вы не уверены во мне?

— Почему, Констанс? Да потому, что я могу проиграть тяжбу, а тогда виконт возьмет назад свое слово и обвенчает вас с графом де Круазе.

— Я никогда не буду принадлежать другому, Роже, — отвечала Констанс, — и если я не смогу стать вашей женой, то не буду ничьей.

— Поклянитесь же, что вы не выйдете замуж до тех пор, пока я сам не освобожу вас от обещания.

— Клянусь вам в этом.

— Поклянитесь, что не станете верить ничему, что бы вам обо мне ни говорили, что вы станете верить только тому, что я вам скажу сам, или тому, что напишу своей рукою.

— Клянусь вам в этом, — повторила Констанс.

— А я, — начал Роже, — я в свой черед клянусь вам… Но шевалье не успел закончить своей клятвы: шагах в десяти от молодых людей внезапно раздался ружейный выстрел, и они услышали голос виконта, подзывавшего собак.

— Это отец! — испуганно воскликнула Констанс. — Бегите же, бегите! Роже прикоснулся губами к губам бледной и трепещущей девочки, прошептал: «Прощайте!» — и, вскочив на Кристофа, поднял лошадь в галоп. Проскочив сотню шагов, он обернулся: Констанс исчезла.

Только тут шевалье пришло в голову, что Констанс дала торжественный обет, а он в ответ на двукратную клятву девочки не успел ничего ей пообещать; но Роже был человек чести, и поэтому он про себя произнес клятву, которую собирался произнести вслух.

Бедный Роже! Бедная Констанс!..

Быть может, из-за этого неосторожного возгласа, вырвавшегося у нас, читатели уже строят догадки о том, какие зловещие обстоятельства угрожают будущему влюбленных друг в друга наших юных героев; однако, хотя нам и придется, быть может, задеть самолюбие проницательных читателей, мы утверждаем, что какие хитроумные догадки они бы ни строили, они все равно не составят себе даже отдаленного представления о тех необычайных событиях, о которых нам еще предстоит им поведать.

X. КАК ШЕВАЛЬЕ Д'АНГИЛЕМ ПОЯВИЛСЯ В СВЕТЕ

Роже потратил одиннадцать дней на то, чтобы добраться из Ангилема в Париж; проезжая через Сент-Эньян, он по совету отца попросил лучшего ветеринара в городе навести красоту на Кристофа, после чего конь буквально на глазах помолодел; в Орлеане юноша купил себе широкий дорожный плащ, там же ему пришили новый галун на шляпу; в Версале он хотел было задержаться, чтобы поближе посмотреть на придворных, однако, сравнив свой костюм с нарядами вельмож, попадавшихся ему навстречу, раздумал, поняв, что такое сравнение будет не в его пользу, и решил продолжать путь в Париж, останавливаясь только для того, чтобы поесть, выспаться и дать отдых Кристофу. Роже, как мы уже упомянули, тем не менее затратил на дорогу целых одиннадцать дней.

В Париж шевалье въехал через Шайо. В те времена эти ворота в столицу были далеко не так роскошны, как ныне, и потому Роже не слишком восхитился тем, что предстало его глазам, а с довольно спесивым видом взирал на великий город; правда, он все-таки остановился, чтобы полюбоваться внушительным зданием тюрьмы, возвышавшейся у подножия монастыря Дев Пресвятой Богородицы, он даже принял ее сначала за дворец; потом он проехал по набережной Савонри и очутился в Кур-ла-Рен. Здесь, надо признаться, юноша в первый раз почувствовал удивление. Прямо перед ним высился Лувр, а по правую руку был виден великолепный купол Дома инвалидов; стоял прекрасный летний день, и коляски, где восседали знатные вельможи и самые элегантные дамы той поры, одна за другой катили по аллее, тянувшейся по левую руку от него. Вскоре шевалье оказался посреди огромной мастерской, устроенной прямо под открытым небом. Тут по приказу Людовика XIV тесали мрамор и ваяли статуи, которыми король разукрасил всю Францию; расположенная вдоль улицы Бон-Морю, мастерская эта занимала все то пространство, какое ныне занимает площадь Согласия. Да ниспошлет Господь Бог мир тем, кто заменил позднее простым камнем и чугуном мрамор и бронзу, что украшали эту площадь в описываемое нами время!