Будь ты проклят, сводный! (СИ) - "Anna Milton" - Страница 2

ГЛАВА ВТОРАЯ

ТАША

Альбина Геннадьевна, тучного телосложения домработница Курковых, встречает меня на крыльце двухэтажного дома с радушной улыбкой и с радостным, протяжным воплем: «Наташенька! Как же ты похорошела!», после чего утягивает в крепкие объятия. Пухлыми руками сжимает под ребрами так, что вмиг вытряхивает из моих легких весь кислород.

С хриплым смехом я обнимаю тетушку в ответ и чмокаю в обе щеки.

― Я очень-очень скучала, ― снова прижимаюсь к женщине, обвивая руками ее шею. Она пухлая и мягкая, как облачко. Облачко добра, щедрости и лучезарности. Ростом метр с кепкой и необъятным, бескорыстным сердцем, способным любить приспешника зла с каштановыми всклоченными волосами и васильковыми глазами, искушающими на самые порочные грехи…

Двенадцать лет назад, когда я впервые шагнула за высоченные ворота с замысловатым выкованным узором, испуганная величиной особняка и неизвестностью, в котором было сокрыто наше с мамой будущее, Альбина Геннадьевна стала вторым человеком, которого я сумела назвать своим другом в новом мире без папы. Он был моим первым и самым лучшим другом.

Его кончина сокрушила нас с мамой. Мы переехали из маленького городка в Подмосковье, чтобы начать все сначала. Мама получила работу ландшафтного дизайнера у известного банкира Куркова с проживанием в отдельном домике, предназначавшемся для гостей. Пристройку снесли три года назад, когда мы переехали в главный дом, и на ее месте соорудили новую баскетбольную площадку.

Раньше я не понимала, почему мама оставила нашу скромную квартирку, своих друзей, продала цветочный ларек и рванула навстречу безызвестности. Папа был главной и единственной любовью всей ее жизни, воспоминания о нем и утраченной сказке с ним день за день губили, пока однажды не вытравили из прежнего дома.

Я полюбила новый дом и его жителей. Странно думать, что когда-то мы с Антоном дружили… Да. Мы ладили. Вместе дурачились, он помогал мне с уроками, я поддерживала его на первых школьных баскетбольных играх. Рисовала смешные плакаты, сочиняла стремные кричалки.

Он был милым мальчиком. У меня где-то завалялась наша совместная фотка. Зареванная первоклассница без переднего зуба на своей школьной линейке, и тощий мальчишка с бронзовыми кудряшками и симпатичными ямочками на щеках, широко и беззаботно улыбающийся на камеру. Рука не поднялась избавиться от снимка.

Антон пустился во все тяжкие после развода родителей. Из-за ухода матери возненавидел весь женский род.

Что за черт? Не успела я вернуться в Россию, как голову заполонили мысли о Куркове-младшем.

Альбина Геннадьевна провожает меня до моей спальни, в которой все вещи остались нетронутыми после отъезда в Барселону. Развешанные на стенах постеры с популярными, заслужившими всемирное признание корейскими исполнителями, расставленные на книжных полках в алфавитном порядке книги, любимый плед персикового оттенка, аккуратно свернутый на краю двуспальной кровати. Розовый цвет был моим любимым, Антон высмеивал данный факт. Стены квартирки в Барселоне я выкрасила в серый, нейтральный, бессодержательный цвет.

Нежная цветовая гамма интерьера услаждает взор. Тетушка велит спускаться вниз, чтобы отведать ее фирменный заливной пирог, пока он не остыл, и оставляет меня в одиночестве. От упоминания о выпечке Альбины Геннадьевны у меня желудок скручивается в тугую спираль. Но перед тем как составить ей компанию я иду в ванную, чтобы смыть напряжение и усталость после пятичасового перелета.

Намыливаю тело гелем для душа с шоколадным ароматом, волосы закалываю в высокий пучок, чтобы не намочить, иначе завьются. На секунду закрываю глаза и вижу очертания знакомого лица. Выразительные голубые глаза, очерченные скулы, раскрытый в немом шоке пунцовый рот, подрагивающий кадык. Прямые ключицы, выносливые, высоко вздымающиеся на глубоких частых вдохах плечи… безупречная мускулатура. За последний год Антон изменился, усовершенствовал рельеф, создал впечатляющую картинку.

С судорожным стоном прикусываю нижнюю губу, воспроизводя в памяти, как капельки пота кривыми дорожками стекали по упругим кубикам пресса, и усиливаю напор холодной воды. Вздрагиваю, когда на меня обрушивается лавина тугих ледяных струй. Переборщила!

Хоть я и открыла глаза, а от образа Антона с голым торсом не избавиться.

Соски затвердевают. Я убеждаю себя, что это из-за холодной воды. Антон хорош собой, но меня к нему не влечет. Нисколечко. Если бы мы остались последними людьми на Земле, то мне пришлось бы обречь человечество на вымирание.

После контрастного душа я вынимаю из чемодана домашнюю одежду, переодеваюсь в шорты, майку и спешу к Ангелине Геннадьевне. Дверь в конце коридора распахивается, и мне навстречу выплывает длинная фигура в узких джинсах, свободной футболке и «найках» из лимитированной коллекции. Вся одежда черного цвета. Его любимый цвет.

Мы одновременно замираем, уставившись друг на друга. Я будто стою посреди минного поля. Не то чтобы неосторожный шаг, а даже вздох способен привести к воспламенению всего и вся в радиусе нескольких метров. Поэтому я перестаю дышать. Перехожу в фазу тотального оцепенения. Притаиваюсь. Жду. Антон не шевелится. Интересно, он тоже боится, что рванет?

К черту.

Чему быть, того не миновать.

― Привет, ― робко выговариваю я.

Медленно втягиваю через ноздри сухой, раскаленный воздух в тревожном ожидании его реакции. По телу прокатывается волна лихорадочного жара, запуская необратимый механизм тремора конечностей. Я поджимаю пальцы на ногах, завожу руки за спину, чтобы скрыть от неподвижного взора Антона предательскую тряску. Ему, кажется, нравится изображать статую.

Телефон в руке сына Аркадия Валерьевича разрывается от серии коротких звуковых уведомлений, но он недосягаем для внешних раздражителей. О-окей. Это уже слегка настораживает. Я же не приведение, в конце концов.

― Ладно, ― выдыхаю я и делаю неуклюжий шаг вперед.

Вот и поговорили.

― Зачем ты вернулась? ― Антон разрывает в клочья тишину низким голосом со звенящей в ней пассивной агрессией.

Я выдавливаю напряженную усмешку, больше не решаясь взглянуть на него.

― Здесь мой дом.

― Этот дом никогда не был твоим и не будет, ― орошает недружелюбным напоминанием.

Узнаю старого «доброго» Антона Куркова.

Я нервно тереблю пальцами ткань шортиков, сражаясь с желанием развернуться, забежать в свою комнату и закрыть дверь на замок, чтобы оградиться от высококонцентрированного негатива, исходящего от мрачной личности напротив.

Нетушки. В этот раз я лишу его удовольствия, вызываемого превосходством надо мной.

Его любимым лакомством были мои расшатанные нервы, а любимым развлечением ― доводить меня до крайностей и истерик, не обходившихся без морей слез. Я терпела необоснованную ненависть годами, смаковала насмешки, проглатывала обиду, не в состоянии дать отпор.

― Твой отец думает иначе, ― парирую я, нацепив на лицо улыбку милейшую из милейших. ― Он называет меня дочкой. Может, и тебе пора прекратить сопротивляться? Мы одна семья. Братик, давай жить дружно!

Скрежет зубов Антона слышен через весь коридор. Он сжимает квадратную челюсть, демонстрируя вздувшиеся желваки, засовывает телефон в передний карман и сдвигается с места. Звук его увесистых широких шагов долбит по вискам ударами кувалд.

― Не шути так, на хрен, со мной, ― процеживает Антон, остановившись в полушаге от меня.

Сглотнув, я измеряю беглым взором его внушительную величину. Вымахал-то как! В прошлом году разница в росте не казалось столь значительной. Сейчас же я едва дотягиваю макушкой до волевого подбородка.

― Мне мнение не изменилось. Я уверен, что через годик-другой твоя мать разобьет моему отцу сердце, ― делится шатен гениальным умозаключением, вдалбливая меня в пол свинцовым взглядом.