Будь ты проклят, сводный! (СИ) - "Anna Milton" - Страница 14

Я строчу друзьям утешительные послания и плетусь в ванную, держась за урчащий живот. Но я не голодна и, кажется, еще не скоро смогу употреблять внутрь пищу — не позволит тошнотворный ком в желудке. Я намеренно избегаю собственного отражения в зеркале, чтобы окончательно не провалиться в беспросветную тоску. Через стиснутые зубы совершаю рутинный утренний ритуал по уходу за кожей и с приклеенными под глазами патчаями спускаюсь на кухню, не рассчитывая там наткнуться на Антона.

Но он топчется у кухонного островка и готовит протеиновый коктейль. Замешивая смесь в блендере правой рукой, левой водит по экрану телефона, как будто скроллит новостную ленту. По пояс голый, спортивные черные штаны низко сидят на крепких бедрах, темные волосы искусно всклочены. Солнечный свет струящимся золотом проникает через окна и падает на гладкую кожу шатена.

Я не успеваю опомниться и развернуться, чтобы избежать неминуемой ссоры, Антон меня засекает. Его тело реагирует на мое присутствие раньше, чем он поворачивает голову налево и острым, как лезвие, взглядом пригвождает к полу. Напрягшиеся массивные мышцы спины усиливают красивый рельеф, вены на руках вздуваются, а ладонь, зависшая над мобильником, сжимается в кулак.

— Сушняк?

Я в небольшом ступоре, потому что спрашивает он без издевки.

— Ты мало поспала, — прочистив горло, отворачивается.

И… на этом все? Он не будет насмехаться, ерничать и отпускать сардонические комментарии относительно моего самочувствия и внешнего вида? Выгляжу я прескверно неряшливо. Начиная от отсутствия косметики и наличием патчей под глазами с «улиткиной слюнкой», заканчивая старой отцовской футболкой, чуть прикрывающей ягодицы, и не расчесанными, убранными в высокий пучок волосами.

Курков ко всему этому поразительно безразличен.

А сам чего встал в такую рань? Да еще и выглядит бодро, свежо.

Взявшись за низ папиной футболки, я оттягиваю ее как можно ниже и семеню мелкими шажками вглубь кухни. Моя цель — устранить жажду и умчаться обратно в комнату. Утреннее солнце бьет в окна и слепит. Резко делается душно и жарко, я словно в парилке.

Я открываю холодильник и беру из ящика баночку газированной воды со вкусом малины.

— Все-таки сушняк, — проносится сверху глухой смешок.

Я задираю голову и затылком врезаюсь в гладкий, волевой подбородок. Антон сзади, стоит ко мне вплотную, но не касается. Привалившись плечом к распахнутой дверце холодильника, пробегается веселым взглядом по моему лицу и вытягивает руку вперед. Вскользь задев мою шею, замедляет движение кистью.

— Что бы взять, — размышляет вслух.

Бархатистое звучание его низкого голоса отзывается во мне сильным всполохом жара в районе солнечного сплетения.

Курков не придумывает ничего лучше, чем забрать у меня баночку со сладкой водой.

— Ты, вроде, не любишь малину, — выдвигает железобетонный аргумент и резко отстраняется.

Нет.

Он все-таки издевается.

Я с недовольством хватаю бутылочку негазированной воды с полки и захлопываю холодильник.

— Когда я такое говорила?

— Когда-то говорила, очевидно. Не взял же я эту информацию из воздуха, — невинно разводит руками и открывает тару. В несколько жадных глотков осушает содержимое и сминает пустую емкость в кулаке, после чего метким броском отправляет ее в мусорное ведро.

— Я люблю малину, — процеживаю я сквозь зубы.

Курков чешет подбородок и задумчиво смотрит в потолок.

— Вот как… — бормочет без капли раскаяния и поворачивается ко мне спиной. Разговор окончен.

Мои щеки вспыхивают от злости.

Курков, ты задница!

Я спешу покинуть кухню, широко шагая и размахивая руками.

— Даже не поинтересуешься, что ночью вытворяла? — интригует паршивец.

Я останавливаюсь, лихорадочно ворошу в сознании воспоминания.

Что натворила…

А что я натворила?!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ТАША

— С чего бы начать… Окей. Думаю, тебе лучше присесть. Серьезно, грохнешься в обморок от шока, — его нарочито бережливый тон не предвещает ничего приятного.

У меня сосет под ложечкой.

Хочется броситься к Антону и вытрясти из него всю правду. Разумеется, сводный брат не упустит шанса хорошенечко потрепать мои нервы затянувшимся молчанием. Может, он прав, и от услышанного я останусь заикой, или еще чего…

Паразит преспокойно прихлебывает протеиновый напиток прямо из чаши блендера. Смачно причмокнув в конце, вытирает рот тыльной стороной руки и, подперев столешницу бедром, награждает меня коварной однобокой улыбкой.

— Когда я занес тебя в спальню, ты вдруг проснулась и начала приставать ко мне. Тянула к себе в постель, сладким пупсиком называла, и оголяла свои буфера, — для наглядности подносит ладони с растопыренными пальцами к своей груди и играет развитой мускулатурой. — Стонала: «Антон, Антошенька, возьми меня!». Извивалась в постели, как уж на сковороде.

— Ч-чего? — не верю я.

Ни за какие коврижки не поверю!

Я бы никогда… с ним?! Нет!

Я бы не предала Адриана… я бы не предала себя.

На глаза наворачиваются слезы. Я судорожно мотаю головой.

— Нет, нет, — шепчу, словно в бреду.

Курков пожимает богатырскими плечами.

— Я кое-как тебя угомонил.

Рваный вздох застревает в районе гортани. Я не могу вытолкнуть из себя воздух и впадаю в глубокую, беспросветную прострацию. На связи с реальностью меня удерживает агония в легких. Жгучая боль напоминает, что я до сих пор жива.

Постепенно ко мне возвращаются контроль над речевым аппаратом.

— Значит, ничего не было? — сокрушенным тоном вопрошаю я.

Ни с того ни с сего Антон начинает гоготать, скрючившись пополам. Неистово бьет себя ладонью по бедру и ржет на весь дом. Я хлопаю ресницами, недоумевая, что его так основательно рассмешило, раз он, бедняга, не в состоянии выпрямиться и дать мне вразумительное объяснение.

— Видела бы ты свое лицо, — придурок скалит зубы. Зараза, какие они у него красивые, ровные, безупречные. У дантиста Курковых золотые руки. — Выражение на миллион евро, не меньше.

Разыграл меня, что ли?

Не рановато для приколов? Причем таких идиотских.

— Ты… — выдавливаю я, тщетно пытаясь унять нарастающую гневную дрожь в конечностях. От сдавливания пальцами пластиковая бутыль в ладони трещит. — Ты… — подлый, мерзкий, бессердечный. — Это очень низко. Даже для тебя.

— А кто виноват, что ты доверчивая, как младенец? — успокоившись, парирует Антон.

Я делаю вдох и, замерев на пару секунд, восклицаю:

— Ты придурок, Курков!

Он закатывает глаза и допивает протеиновую смесь.

— Слушай, в чем я виноват? Шуток не понимаешь — твои проблемы. Поверила мне? Твои проблемы, — как у него, немаркого, все просто, однако. Не придраться. Беленький и пушистый. — Для такой святой наивности, убежденной, что я — отвратительнейшее создание во вселенной, ты слишком быстро восприняла мои слова всерьез. Из чего я делаю вывод: ты себе не доверяешь и допускаешь вероятность, что между нами может что-то быть. Элементарно, как дважды два.

Я отворачиваюсь от него.

— Ты несешь чепуху…

— Разве?

Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, отгоняя от себя мысли о безупречном рельефном теле сводного брата, о запахе его тела и безукоризненной харизматичной физиономии. О проклятых ямочках на щеках, и вздутых венах на руках.

— Или-и… — многозначительно протягивая последнюю гласную, Курков движется за моей спиной. Я предельно отчетливо это ощущаю, хоть и не слышу его шагов. Воздух словно делается тяжелее и давит в затылок, лопатки и поясницу. По позвонкам от шеи тугой спиралью проносится холодок. — Я снова тебя обманываю… — глумливое бормотание щекочет мочку уха. Я вздрагиваю, Антон это чувствует и басисто усмехается. — И мои шутки — вовсе не шутки?

А-а-а! У меня скоро мозг взорвется!