Сан-Феличе. Книга вторая - Дюма Александр - Страница 17

— Это не столь уж большое состояние, господин герцог. Вы, располагая миллионами, должны это понимать.

— Благодарю.

— Нет. Мне нужно пятьсот тысяч франков.

— Господин комендант! Весьма досадно, но я должен сказать вам, что вы изменяете своему слову.

— В чем же, если я требую их не от вас?

— Ну, тогда другое дело.

— И если я попрошу его величество короля Фердинанда выдать за мою верность ту же сумму, которую вы предлагаете мне за измену?

— О, какое гадкое слово вы сейчас произнесли!

Комендант с комической серьезностью, присущей неаполитанцам, взял свечу, пошел посмотреть, нет ли кого за дверью, и, вернувшись, поставил свечу на стол.

— Что это вы делаете? — спросил Николино.

— Я проверил, не подслушивает ли нас кто-нибудь.

— Зачем это?

— Ну, коль скоро здесь только вы да я, чего таиться: уж вы-то хорошо знаете, что я изменник — быть может, чуть более ловкий, чуть более умный, чем какой-нибудь другой. Вот и все.

— А каким образом рассчитываете вы заставить короля Фердинанда дать вам в награду за верность двести пятьдесят тысяч франков?

— Вот именно здесь-то и нужна мне вся ваша снисходительность.

— Считайте, что она вам уже обеспечена. Только объяснитесь.

— Чтобы достичь цели, мой дорогой узник, нельзя, чтобы я был вашим соучастником, — нужно, чтоб я стал вашей жертвой.

— То, что вы говорите, довольно логично. Что ж! Посмотрим, как вы можете стать моей жертвой!

— Очень просто.

Комендант вынул из кармана пистолеты.

— Позвольте, да ведь это мои! — воскликнул Николино.

— Их забыл здесь фискальный прокурор… Вы знаете, как он кончил, наш добрый маркиз Ванни?

— Вы мне уже сообщили о его смерти, и я даже ответил вам, что — увы! — не могу о нем сожалеть.

— Да, верно. Итак, вы раздобыли себе свои пистолеты, которые находились где-то здесь, в этом вам помогли ваши единомышленники — а в крепости есть такие, — и вот, когда я спустился сюда, вы приставили мне пистолет к горлу.

— Отлично! — сказал Николино, смеясь. — Вот так!

— Осторожнее! Они заряжены. Потом, не отнимая пистолета от горла, вы привязали меня к этому кольцу, вделанному в стену.

— Чем? Простыней с моей кровати?

— Нет. Веревкой.

— У меня нет веревки.

— Я вам принес ее.

— О! Вы человек предусмотрительный.

— Когда хочешь, чтобы все удалось, нельзя пренебрегать ничем, не так ли?

— Ну, а потом?

— Потом? Когда я буду как следует связан и прикручен к кольцу, вы заткнете мне рот своим носовым платком, чтобы я не кричал, и закроете меня на замок. Далее вы воспользуетесь тем, что я имел неосторожность отослать в патруль всех верных мне людей и оставить у ворот только сомнительных, и устроите здесь бунт.

— А как я устрою бунт?

— Ничего не может быть легче. Каждому вы дадите по десять дукатов. Здесь тридцать человек. С прислугой считайте тридцать пять. Это составит триста пятьдесят дукатов. Вы немедленно раздаете эти триста пятьдесят дукатов, меняете пароль и отдаете приказ «Огонь!», если патруль захочет насильно сюда прорваться.

— А где мне взять триста пятьдесят дукатов?

— В моем кармане. Только, вы понимаете, это будет отдельный счет.

— Который надо присоединить к двумстам пятидесяти тысячам ливрам. Отлично!

— После того как вы станете хозяином замка, вы меня развяжете, поместите в свою же камеру и будете обращаться со мною настолько же плохо, насколько я обращался с вами хорошо. Затем, в одну из ночей, когда вы заплатите мне двести пятьдесят тысяч ливров и еще триста пятьдесят дукатов, вы из жалости вышвырнете меня за дверь. Я спускаюсь в порт, нанимаю лодку, сперонару или фелуку. Благополучно миновав тысячу опасностей, добираюсь до Сицилии и прошу у короля Фердинанда награды за свою верность. Сумма, на которую я рассчитываю, это уже мое дело. Впрочем, вы ее знаете.

— Да. Двести пятьдесят тысяч франков.

— Вам все понятно?

— Да.

— Вы даете мне слово?

— Уже дал.

— Тогда — к делу! В руках у вас пистолет, который, во избежание несчастного случая, вы можете положить пока на стол. Вот веревка и вот кошелек. Не бойтесь затягивать веревки. Постойте, не задушите меня своим носовым платком: у вас еще есть добрых полчаса перед тем, как вернется патруль.

Все прошло точно так, как предвидел толковый комендант. Можно было подумать, что все нужные приказания были отданы заранее, так что Николино не встретил никаких препятствий. Комендант был связан, прикручен к кольцу, и в нужную минуту ему воткнули в рот кляп. Дверь темницы закрылась. Николино не встретил никого ни на лестницах, ни в подземельях. Он направился прямо в караульную и, войдя туда, произнес великолепную патриотическую речь; заметив к концу речи среди стражников некоторое колебание, он позвенел серебром и произнес магические слова, которые должны были снять все препятствия: «Десять дукатов каждому». При этих словах действительно все сомнения исчезли и раздались крики: «Да здравствует свобода!» Все бросились к оружию, потом к постам и на крепостные стены, угрожая патрулю открыть огонь, если он тотчас же не исчезнет в глубинах Вомеро или в переулках Инфраскаты. Патруль исчез, как исчезает в театре призрак, проваливаясь в люк.

Затем восставшие занялись изготовлением трехцветного знамени — что им удалось не без труда — из куска прежнего белого флага, синей занавески и красного покрывала. Когда работа была закончена, белое знамя спустили и заменили его трехцветным.

Наконец Николино, казалось, вдруг вспомнил о несчастном коменданте, чьи права он узурпировал. Он спустился с четырьмя людьми в свою камеру, велел развязать веревки и вынул изо рта мессира Бранди кляп, все время держа пистолет у горла своей жертвы, и, невзирая на стоны, жалобы и мольбы, оставил коменданта вместо себя в знаменитой камере номер три третьего яруса под антресолями.

Вот как случилось, что 21 января утром Неаполь, проснувшись, увидел реющее над замком Сант'Эльмо трехцветное французское знамя.

LXXXVIII. КАВДИНСКОЕ УЩЕЛЬЕ

Шампионне также увидел это священное знамя и тотчас же дал армии приказ двигаться на Неаполь, чтобы к одиннадцати утра начать осаду города.

Если бы мы писали роман, а не историческую книгу, где вымыслу отводится весьма скромная роль, можно не сомневаться, что мы нашли бы случай привести Сальвато в Неаполь, хотя бы с французскими офицерами, приехавшими получить пять миллионов по условию перемирия в Спаранизе. Не пожелав отправить Сальвато на спектакль вместе с товарищами или занять его вместе с Аркамбалем получением пяти миллионов, из которых, как известно читателю, ничего не было выплачено, мы вместо этого проводили бы нашего героя в Дом-под-пальмой, где он оставил если не всю, то, по меньшей мере, половину своей души, в существование которой так и не мог поверить скептически настроенный врач из Монтекассино. Таким образом, взамен долгого рассказа, не лишенного интереса, хотя и бесстрастного, как всякое историческое повествование, мы имели бы сцены, исполненные страсти и ужаса, какой внушили бедной Луизе слухи о происходящей вокруг резне.

Но мы вынуждены ограничить себя, подчинившись неумолимой требовательности фактов; сколь пылким ни было желание Сальвато, он должен был в первую очередь следовать приказам своего генерала, который, ничего не зная о непреодолимом магните, притягивающем молодого командира бригады в Неаполь, скорее удалил от него Сальвато, чем приблизил.

В Сан Джермано, в ту самую минуту, когда после ночи, проведенной в монастыре Монтекассино, молодой офицер только что простился со своим отцом, Шампионне дал ему приказ принять командование 17-й полубригадой и, произведя смотр оставшихся частей и подняв в солдатах боевой дух, двинуть их на Беневенто через Венафро, Морко-не и Понтеландольфо. Салъвато должен был постоянно поддерживать связь с главнокомандующим.

Итак, оказавшись в окружении разбойников, он вынужден был целыми днями отражать их непрекращающиеся атаки, а ночью упреждать налеты и срывать их. Но Сальвато, уроженец этой страны, язык которой был ему родным, благодаря своим воинским познаниям, хладнокровию и мужеству понимал стратегию большой войны, то есть правильного сражения, и вместе с тем был искусен в умении вести малую войну, то есть войну в горах, когда требовалась его неутомимая энергия, неусыпная бдительность и то обостренное чувство опасности, что так сильно развито у краснокожих племен Северной Америки, описанных Фе-нимором Купером. В течение долгого и трудного похода, когда в декабре солдатам выпало на долю переходить замерзшие реки, преодолевать покрытые снегом горы, пробираться грязными, разбитыми дорогами, они убедились, что Сальвато жил с ними одной жизнью, оказывая помощь раненым, поддерживая слабых, одобряя мужественных, и они признали в нем человека душевно благородного и вместе с тем простого; не имея случая упрекнуть его ни в одной ошибке, ни в одной слабости или несправедливости, они сплотились вокруг него с чувством не только уважения, с каким подчиненные относятся к командиру, но и того глубокого почитания, какое дети испытывают к отцу.