Сан-Феличе. Книга вторая - Дюма Александр - Страница 15

Николино с успехом бы мог, украсив голову венком из роз и декламируя стихи Горация под аккомпанемент лиры, возомнить себя божественным императором, преемником Клавдия и сыном Агриппины и Домиция.

Но у молодого человека не возникло подобных фантазий. Он просто видел сцены убийств и пожары, небывалые со времен восстания Мазаньелло, и с яростью в сердце смотрел на пушки, бронзовые дула которых торчали вдоль крепостных стен; он говорил себе, что, будь он комендантом замка на месте Роберто Бранди, он живо заставил бы всех этих каналий искать убежища в сточных канавах, откуда они вышли.

В эту минуту чья-то рука легла ему на плечо и, словно читая в глубине его мыслей, чей-то голос спросил:

— Что сделали бы вы на моем месте?

Николино не было нужды оборачиваться, чтобы догадаться, кто произнес эти слова: он узнал голос достойного коменданта.

— Клянусь честью, я не колебался бы ни минуты! — вскричал он. — Я тотчас бы во имя человечности и цивилизации открыл огонь по всем этим убийцам!

— Ну что вы! Не зная, как к этому отнесутся или чего будет стоить мне каждый пушечный залп? В вашем возрасте вы, как французский паладин, говорите: «Поступай как велит долг — и будь что будет!»

— Это сказал рыцарь Баярд.

— Да, но в моем возрасте я, как отец семейства, говорю: «Сначала помоги себе самому». Это сказал не рыцарь Баярд. Так говорит здравый смысл.

— Или эгоизм, дорогой комендант.

— А это одно и то же, дорогой пленник.

— Чего же вы хотите, наконец?

— Да ничего не хочу. Просто стою на своем балконе — здесь мне спокойно и ничто не угрожает. Я смотрю и жду.

— Я вижу, что вы смотрите. Но не знаю, чего вы ждете.

— Того, чего ждет комендант неприступной крепости: жду, что мне сделают предложение.

Николино принял эти слова за то, чем они и были в действительности: ему предлагали вступить в переговоры.

Но помимо того, что он не имел полномочий начинать переговоры с Бранди от имени республиканцев, в записке ему предлагалось только спокойно держаться и по мере сил помогать событиям, которые должны были произойти между одиннадцатью и двенадцатью вечера.

Разве мог он быть уверен, что то, о чем он договорится с комендантом, как бы, по его мнению, это ни было выгодно для будущей Партенопейской республики, не вступит в противоречие с планами республиканцев?

Поэтому Николино молчал. Видя это, Роберто Бранди в третий или в четвертый раз обошел, насвистывая, все посты, приказав часовым усилить бдительность, начальникам постов — строгость, а артиллеристам стоять у пушек с зажженными фитилями наготове.

LXXXVII. КАК ФРАНЦУЗСКОЕ ЗНАМЯ ПОЯВИЛОСЬ НАД ЗАМКОМ САНТ'ЭЛЬМО

Николино молча слушал, как комендант громким голосом отдавал приказания, словно желая, чтобы он мог их слышать. Это усиление охраны его тревожило. Но пленнику было известно благоразумие и мужество тех, кто прислал ему записку, и он полагался на них.

Однако Николино дали понять как нельзя яснее, что знаки все растущего внимания со стороны коменданта крепости имеют единственной целью сделать ему какое-то предложение или услышать таковое от него. Такой разговор несомненно состоялся бы, если бы заключенный не вел себя сдержанно из-за полученной им записки.

Шло время, но между Бранди и его пленником никакого сближения не произошло, только, как бы по забывчивости, комендант позволил ему оставаться на крепостной стене.

Пробило десять. Это был час, когда архиепископу под страхом смерти предстояло исполнить приказ Молитерно — ударить во все колокола. С последним отзвуком бронзы разом зазвонили на всех колокольнях.

Николино был готов ко всему, только не к этому концерту колоколов; коменданта он также, по-видимому, озадачил. Услышав неожиданный набат, Роберто Бранди приблизился к узнику и посмотрел на него с удивлением.

— Да, я понимаю вас, — сказал Николино. — Вы спрашиваете меня, что означает этот ужасный трезвон. А я только что сам собирался задать вам такой же вопрос.

— Стало быть, вы не знаете?

— Понятия не имею. А вы?

— И я тоже.

— Ну, так пообещаем друг другу, что первый из нас, кто узнает об этом, скажет другому.

— Согласен.

— Это непонятно, но весьма интересно. Я часто платил немалые деньги за ложу в Сан Карло, чтобы увидеть представление куда менее занятное.

Между тем, против ожидания Николино, это зрелище становилось все более любопытным.

Остановленные среди своего адского занятия гласом, идущим, как им показалось, с небес, лаццарони, которые плохо понимали божественный язык, бросились к собору искать объяснения.

Мы уже говорили, что они там увидели: ярко освещенный старый храм, выставленные сосуд с кровью и голову святого Януария, кардинала-архиепископа в парадном облачении, наконец, Роккаромана и Молитерно в одеждах кающихся, босых, в рубахах, с веревкой на шее.

Затем оба зрителя — можно было подумать, что весь спектакль придуман как раз для них, — увидели странную процессию, выходящую из собора, услышали плач и крики молящихся. Факелов было так много и они давали такой яркий свет, что с помощью подзорной трубы, принесенной комендантом, Николино узнал архиепископа под балдахином, несущего святые дары, увидел по обе стороны от него монахов, несущих сосуд с кровью и голову святого Януария, и, наконец, позади всех Молитерно и Роккаромана в их странных одеяниях — они ничего не несли, подобно четвертому офицеру Мальбрука, или, вернее, несли на себе самый тяжелый груз: грехи народа.

Николино знал, что его брат Роккаромана такой же скептик, как он сам, и Молитерно такой же скептик, как его брат. И, несмотря на то что его занимали сейчас более чем серьезные заботы, он громко расхохотался при виде этих двух кающихся.

Что означает эта комедия? С какой целью она разыгрывается?! Этого Николино не мог понять. Разве что все следовало объяснить совсем особым, характерным для Неаполя смешением комичного и священного?

В двенадцатом часу ночи он, несомненно, узнает, что здесь к чему. Роберто Бранди, которому было неоткуда ждать разъяснений, казалось, испытывал больше беспокойства и нетерпения, чем его узник: он тоже хорошо знал неаполитанцев и поэтому задавал себе вопрос — уж не кроется ли за этим религиозным фарсом какая-нибудь громадная ловушка?

Николино и комендант с большим интересом следили за продвижением процессии, с самого ее начала и вплоть до возвращения в храм. Постепенно шум утих, факелы погасли, и все погрузилось во мрак и тишину.

Несколько домов, на которые перекинулся огонь, продолжали гореть, но никто не пытался тушить пожары.

Пробило одиннадцать.

— Я полагаю, что представление закончилось, — сказал Николино, который хотел уже возвратиться в камеру, чтобы последовать полученным указаниям. — Что вы скажете, комендант?

— Скажу, что мне хотелось бы вам кое-что показать, прежде чем вы спуститесь к себе, мой любезный пленник!

И он сделал ему знак следовать за собой.

— До сей поры мы были заняты тем, что происходит в Неаполе, от Мерджеллины до Порта Капуана — иными словами, на западе, на юге и на востоке, — а теперь пора поинтересоваться, что творится на севере. Хотя то, что мы сейчас увидим, производит мало шума и дает мало света, оно стоит того, чтобы уделить ему минуту внимания.

Николино позволил коменданту увлечь себя на другую сторону крепостной стены, противоположную той, откуда они только что смотрели на Неаполь, и на холмах, окружавших город, от Каподимонте до Поджореале, он увидел линию огней, передвигающихся с равномерностью воинских частей на марше.

— А! Вот это, кажется, нечто новое! — воскликнул Николино.

— Да, и довольно занимательное, не правда ли?

— Это французская армия? — спросил Николино.

— Она самая, — отвечал комендант.

— Значит, завтра она войдет в Неаполь.

— Ну нет! В Неаполь так просто войти нельзя, если лаццарони этого не захотят. Будут драться дня два, может быть, три.