Сан-Феличе. Книга вторая - Дюма Александр - Страница 11

Велико же было удивление как тех, так и других, когда 21 января, на рассвете, они увидели, что трехцветное французское знамя полощется над башнями замка Сант'Эльмо.

Сейчас мы расскажем, как произошла эта неожиданная замена.

LXXXIV. КОМЕНДАНТ ЗАМКА САНТ'ЭЛЬМО СТАНОВИТСЯ ГУМАННЫМ

Вспомним, что после записки, которую Роберто Бранди, комендант замка Сант'Эльмо, передал фискальному прокурору Ванни, тот приостановил приготовления к пытке и велел препроводить Николино Караччоло в камеру номер три «третьего яруса под антресолями», как говорил узник.

Роберто Бранди не знал содержания записки, посланной Ванни князем Кастельчикалой; но по изменившемуся выражению лица и внезапной бледности, покрывшей лицо прокурора, а также по его приказу отвести Николино обратно в темницу и по быстроте, с которой он вышел из зала пыток, Бранди без труда догадался, что известия, заключавшиеся в письме, были чрезвычайной важности.

К четырем часам пополудни он, как все, узнал из прокламаций аббата Пронио о возвращении короля в Казерту; вечером с высоты своего донжона он наблюдал за триумфом короля и любовался последовавшей затем иллюминацией.

Возвращение Фердинанда не произвело на Бранди такого сильного впечатления, как на Ванни, однако дало ему пищу для размышлений.

Он решил, что Ванни отказался от намерения подвергнуть Николино пытке из страха перед французами и призадумался, уж не грозят ли ему самому неприятности из-за того, что он держит Николино в тюрьме.

Бранди подумал и о том, что, если отныне приход французов в Неаполь стал возможен, ему не мешало бы превратить своего пленника в друга.

К пяти вечера, то есть к часу, когда король въезжал в Порта Капуана, комендант замка велел открыть камеру Николино и, приблизившись к узнику, сказал вежливо, благо учтивость никогда не покидала его до конца:

— Господин герцог, я слышал, как вы жаловались вчера господину фискальному прокурору на скуку из-за отсутствия книг.

— Верно, сударь, жаловался, — отвечал Николино, сохраняя свою неизменную веселость. — Прежде, наслаждаясь свободой, я был скорее певчей птицей: пел, как жаворонок, или посвистывал, как дрозд, отнюдь не притязая на глубокомыслие совы. Но раз уж я попал в клетку, то, клянусь, предпочитаю беседовать с книгой, чем с вашим стражником, имеющим обыкновение всякий раз, когда я к нему обращаюсь с каким-нибудь пространным вопросом, отвечать лишь «да» или «нет», а то и вообще помалкивать.

— Что ж, господин герцог, почту за честь прислать вам несколько книг. И если вы соблаговолите сказать, какие для вас будут наиболее приятны…

— В самом деле? В замке есть библиотека?

— Две или три сотни томов.

— Черт возьми! Будь я на свободе, этого мне достало бы на всю жизнь! В тюрьме же мне их хватит лет на десять. Ну что ж! Нет ли у вас первого тома «Анналов» Тацита, где рассказывается о любовных делах Клавдия и похождениях Мессалины? Я не прочь перечесть это снова: после коллежа я ничего не читал.

— У нас есть Тацит, господин герцог. Но первый том отсутствует. Не желаете ли остальное?

— Благодарю. Я особенно люблю Клавдия и всегда как нельзя более сочувствовал Мессалине. А так как я нахожу, что наша августейшая чета, с которой я имел несчастье в некотором роде поссориться, имеет черты большого сходства с этими двумя персонажами, мне бы хотелось составить их жизнеописания в духе Плутарха, каковые, если попадут им на глаза, несомненно, помогут мне с ними помириться.

— К сожалению, господин герцог, я не могу предоставить вам эту возможность. Спросите другую книгу, и, если я найду ее в нашей библиотеке…

— Ну, не будем больше говорить об этом. Нет ли у вас «Новой науки» Вико?

— Я не знаю такой книги, господин герцог.

— Как! Вы не знаете Вико?

— Нет, господин герцог.

— Человек, столь просвещенный, как вы, и не знает Вико? Это странно. Вико был сыном мелкого книготорговца в Неаполе. В течение девяти лет он был наставником сыновей некоего епископа, имя которого уже забыто, и не только мною, несмотря на то что сам епископ конечно же воображал, будто его имя переживет имя Вико. Меж тем как этот монсиньор служил мессы, раздавал благословения и по-отечески воспитывал своих трех отпрысков, Вико написал книгу, которую озаглавил «Новая наука», как я уже имел честь вам сообщить; в истории различных народов Вико различал три эпохи, равномерно следующие одна за другой: эпоху божественную, или детство народов, когда все было божественно и власть находилась в руках жрецов; эпоху героическую, царство физической силы и славы воинов, и эпоху человеческую — период цивилизации, после которой люди снова возвращаются в первобытное состояние. А так как мы живем сейчас в эпоху героев, мне бы хотелось провести параллель, по-прежнему в духе Плутарха, между Ахиллом и генералом Макком, и, поскольку она, несомненно, была бы в пользу прославленного австрийского генерала, я заслужил бы его дружбу и он мог бы походатайствовать за меня перед маркизом Ванни, который так поспешно, не попрощавшись с нами, улетучился сегодня утром.

— Я бы охотно оказал вам такую услугу, господин герцог, но у нас нет Вико.

— Ну, так оставим историков и философов и перейдем к летописцам. Нет ли у вас «Хроники монастыря святого Архангела в Байано»? Сидя в заключении как монах, я исполнен братского сочувствия к сестрам-затворницам. Представьте себе, мой дорогой комендант, как эти достойные монахини нашли способ, имея ключ от потайной двери, которым располагала также игуменья монастыря, впускать в сад своих любовников. Но увы, одна из сестер, которая незадолго перед тем дата святой обет и еще не успела порвать всех связей с миром, по небрежности спутала числа и назначила свидание двум своим любовникам на одну и ту же ночь. Молодые люди встретились, узнали друг друга и, вместо того чтобы обратить все в шутку, как сделал бы я, приняли дело всерьез: они обнажили шпаги. Никогда не надо входить в монастырь со шпагой. Один из них заколол другого и скрылся. Нашли труп. Как вы понимаете, мой любезный комендант, нельзя было предположить, что он пришел туда один. Началось расследование, хотели прогнать садовника: садовник указал на молоденькую монахиню, у нее отобрали ключ, и аббатиса теперь одна имела право впускать кого хотела как днем, так и ночью. Это ограничение раздосадовало двух юных монашек из самых высокопоставленных семей. Они рассудили, что, раз их подруга имела двух любовников для себя одной, они в полном праве иметь одного любовника на двух. Они попросили себе клавесин. Инструмент этот — вещь вполне невинная, и со стороны аббатисы было бы очень жестоко отказать в такой просьбе двум бедным затворницам, для которых музыка являлась единственным развлечением. Клавесин доставили. К несчастью, дверь кельи оказалась слишком узка, и его не смогли внести. Было воскресенье, шла большая месса. Клавесин решили поднять на веревках через окно, когда месса закончится. Она длилась три часа, понадобился час, чтобы клавесин втащить, да перед тем прошел еще час, пока его везли из Неаполя в монастырь — словом, всего прошло пять часов. Бедные монахини, как стосковались они по мелодии! Затворив окна и дверь, они с великой поспешностью открыли инструмент. Увы! Из клавесина он превратился в гроб: молодой красавец, который находился внутри и которого две добрые подруги рассчитывали сделать своим преподавателем пения, задохнулся. Возникло затруднение: куда девать второй труп, ведь его так же трудно было спрятать в келье, как первый в саду. Дело получило огласку. Архиепископом Неаполя был в те времена молодой и очень суровый прелат. Он подумал о том удовольствии, какое подобная история может доставить общественному мнению. Благодаря процессу скандал, известный одному только Неаполю, станет известен всему миру; и прелат решил покончить с этим делом без вмешательства правосудия. Он пошел к аптекарю и велел приготовить самый крепкий настой цикуты, спрятал склянку в складках своей архиепископской одежды и поехал в монастырь. Там он призвал к себе аббатису и двух монахинь, разлил настой на три части и заставил каждую из виновных выпить свою долю яда, освященного Сократом. Они умерли в жестоких мучениях. Но архиепископ обладал огромной властью: он отпустил им грехи in articulo mortis 7. Монастырь этот он закрыл и отправил остальных монахинь нести покаяние в монастырях того же ордена, но с более строгим уставом. Ну, вы понимаете, на сюжете, который я вам только что пересказал, отступая, быть может, только в каких-нибудь мелочах, но не в главном, если память мне не изменила, я мог бы написать назидательный роман в духе «Монахини» Дидро или семейную драму вроде «Жертв монастыря» Монвеля. Это заполнило бы мои досуги, более или менее долгие, пока я буду еще пользоваться вашим гостеприимством. Если же у вас нет ничего из названных мною книг, дайте мне что угодно. Пусть это будет «История» Полибия, «Записки» Цезаря, «Жизнь Пресвятой Девы», «Мученичество святого Януария». Мне все будет приятно, дорогой господин Бранди, и я за все буду вам равно признателен.