Сальтеадор - Дюма Александр - Страница 39

Дон Рамиро удержался на ногах, зато старик упал: такой сильный удар был нанесен ему прямо в лицо.

Зрители исступленно закричали:

— О, сын дал пощечину отцу!

— Расступитесь, расступитесь, — рявкнул дон Фернандо и бросился поднимать цветы, лежавшие на земле. Он подобрал их и спрятал на груди.

— Да разверзнутся над тобой небеса, нечестивый сын! — простонал дон Руис, приподнимаясь, — пусть господь бог, а не люди покарает тебя, ибо за оскорбление, нанесенное отцу, он ниспосылает возмездие — Смерть ему! Смерть ему! — в один голос возгласила толпа. — Смерть нечестивому сыну, ударившему отца!

И все, выхватив шпаги, окружили дона Фернандо. Раздался лязг — одна шпага отражала натиск целого десятка, а немного погодя Сальтеадор с горящими глазами и пеной на губах, подобно загнанному вепрю, что проскакивает сквозь свору разъяренных собак, проскочил сквозь толпу. Пробежав мимо дона Руиса, все еще лежавшего на земле, он окинул его взглядом, исполненным ненависти, а отнюдь не раскаяния, свернул в одну из улочек, ведущих на Сакатин, и скрылся из виду.

XXVI. ПРОКЛЯТИЕ

Зрители, наблюдавшие эту сцену — причем каждый в конце концов как бы стал действующим лицом, — словно застыли.

Только дон Рамиро, завернув правую окровавленную руку в плащ, приблизился к старику и протянул ему левую руку, сказав:

— Сеньор! Окажите мне честь, позвольте помочь вам подняться.

Дон Руис согласился и с трудом встал.

— О неблагодарный, нечестивый сын! — воскликнул он, поворачиваясь в ту сторону, куда скрылся дон Фернандо. — Да подвергнет тебя каре господь всюду, где бы ты ни скрывался, пусть рука твоя, оскорбившая мои седины и окровавившая лицо мое, не сможет защитить тебя от шпаги тех, кто поднимет ее, дабы защищать меня от надругательства.

И пусть бог, видя твое кощунство, отторгнет от тебя воздух, которым ты дышишь, землю, которая тебя носит, и свет, который тебе светит.

— Сеньор, — сказал почтительно один из зрителей, приближаясь к нему, — вот ваша шляпа.

— Сеньор, — обратился к нему с таким же почтением второй, — не угодно ли, я застегну ваш плащ.

— А вот ваша палка, сеньор, — произнес третий, приближаясь к нему.

— Палка! — повторил старик. — Зачем мне палка? Мне нужна шпага. О Сид, о Сид Кампеадор! Видишь, как все изменилось с тех пор, как ты отдал душу, свою великую душу богу. В твои времена сыны мстили за оскорбления, нанесенные их отцам чужими, ныне же, напротив, чужие мстят за оскорбление, нанесенное отцам сыновьями.

Потом, обратившись к молодому человеку, подавшему ему палку, проговорил:

— Да, подайте мне ее, за оскорбление, нанесенное рукою, должно мстить палкой.., этой самой палкой я и отомщу тебе, дон Фернандо… Но это только самообольщение! Как я смогу отомстить за себя ударом палки, ведь она мне служит не для защиты, а для опоры! Да как же я смогу отомстить за себя, ведь не догнать мне того, кого я преследую, только по земле я смогу ударить палкой. Пусть при этом она молвит:

«Земля, земля, разверзнись, дай старику, моему хозяину, войти в могилу!»

— Сеньор! Сеньор! Успокойтесь, — перебил кто-то, — вот ваша супруга донья Мерседес спешит сюда, а рядом с ней молодая девушка, прекрасная, как ангел!

Дон Руис обернулся и бросил на донью Мерседес такой взгляд, что она остановилась и замерла, опираясь на руку доньи Флоры, действительно прекрасной, словно ангел, но бледной, словно смерть.

— Что же случилось, сударь, — спросила донья Мерседес, — что произошло?

— А произошло, сударыня, вот что, — крикнул дон Руис, будто появление жены вызвало у него новый приступ гнева, — ваш сын ударил меня по лицу! Произошло вот что: пролилась кровь от руки того, кто называл меня своим отцом, а когда я упал от сыновнего удара, помог мне подняться не он, а дон Рамиро. Поблагодарите же дона Рамиро, протянувшего руку вашему супругу, которого сбил с ног ваш сын.

— О, успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, господин мой, — умоляла донья Мерседес. — Взгляните, сколько народа вокруг нас.

— Пусть все подойдут! Пусть приблизятся! Ведь люди сбежались мне на помощь! Сюда, все сюда! — звал дон Руис. — Внемлите мне, пусть каждый услышит то, что произнесут мои уста: я обесчещен, ибо получил пощечину. Так вот вы, мужчины, смотрите на меня и бойтесь иметь сыновей. А вы, женщины, смотрите на меня и бойтесь производить на свет детей, которые в награду за многолетние заботы, жертвы и страдания будут давать пощечины вашим мужьям, значит, своим отцам! Я просил о правосудии у всевышнего, теперь я требую правосудия от вас, но если вы не согласны, я буду требовать его у короля.

Толпа молчала, пораженная его несказанным отчаянием, и он воскликнул:

— Ах, вы тоже, вы тоже отказываете мне в правосудии!..

Ну, что же! Я взываю к королю дону Карлосу! Король дон Карлос, король дон Карлос, правосудия! Правосудия!

— Кто призывает короля дона Карлоса? — раздался чей-то голос. — Кто требует правосудия? Король здесь!

Толпа тут же расступилась, и все увидели молодого человека в простом одеянии — прищуренные глаза, бледное лицо были в тени, отбрасываемой широкими полями войлочной шляпы, а темный плащ скрывал его фигуру. Вслед за ним шел верховный судья в такой же простой одежде.

— Король! — кричала толпа.

— Король! — прошептала, побледнев, донья Мерседес.

— Король! — повторил дон Руис с торжеством.

Образовался большой круг, в центре которого остались король и дон Иниго, дон Руис и донья Мерседес рука об руку с доньей Флорой.

— Кто ищет правосудия? — спросил король.

— Я, государь, — отвечал дон Руис.

Король взглянул на него.

— А, да это ты? Вчера ты просил о помиловании, сегодня просишь о правосудии! Что же, ты всегда о чем-нибудь просишь?

— Да, государь… И на этот раз я не отступлюсь, ваше величество, до тех пор, пока вы не дадите мне согласия.

— Ты без труда его добьешься, если то, о чем ты просишь, справедливо, — отвечал король.

— Ваше величество, сейчас вы сами рассудите, — произнес дон Руис.

Дон Иниго сделал знак, приказывая толпе отступить, чтобы слова просителя услышал только король.

— Нет, нет, — произнес дон Руис, — пусть все слышат, что я скажу вам, пусть, когда я кончу, каждый подтвердит, что я сказал правду.

— Хорошо, слушайте все, — согласился король.

— Ваше величество! Правда ли, что вы запретили поединки в вашем государстве?

— Правда, и еще нынче утром я повелел дону Иниго наказывать дуэлянтов без промедления и жалости.

— Так вот, ваше величество, только что здесь, на площади, под окнами моего дома, вели поединок два молодых человека и их окружали зрители.

— Ото! А я-то до сих пор думал, — заметил король, — что люди, непослушные указам короля, ищут какое-нибудь глухое место, надеясь, что уединенность поможет скрыть преступление.

— Так вот, ваше величество, эти молодые люди, дабы свести счеты, выбрали яркий солнечный день и самую оживленную площадь в Гранаде.

— Дон Иниго, слышите? — сказал король, полуобернувшись.

— Боже мой! Боже мой! — прошептала донья Мерседес.

— Сударыня, — спросила донья Флора, — неужели он оговорит своего сына?

— Причина их размолвки меня не касается, — продолжал дон Руис, бросив на верховного судью взгляд, словно заверяя его, что во имя чести семьи он сохранит тайну, — я и знать о ней не хочу, известно только одно: перед дверями моего дома два молодых человека ожесточенно дрались на шпагах.

Дон Карлос нахмурился:

— Почему же вы не вышли? Почему не запретили сумасбродам скрестить шпаги, ведь ваше имя и возраст должны были повлиять на них.

— Я вышел, сударь, и повелел им вложить шпаги в ножны. Один из них послушался.

— Вот и хорошо, покараем его не так строго. Ну а что же второй?

— Второй, ваше величество, отказался повиноваться, продолжал подстрекать к дуэли своего противника, оскорбил его, вынудил выхватить шпагу из ножен, и поединок возобновился.