Сальтеадор - Дюма Александр - Страница 35

Мимо проехали пять или шесть всадников; пять или шесть раз раздавался топот копыт и стихал, отдавшись болью в сердцах тех, кто внимал ему с тщетной надеждой. Но вот снова раздался стук копыт — конь скакал со стороны Сакатина.

Сцена, которая каждый раз возникала при топоте копыт, возобновилась; только на этот раз Беатриса громко закричала от радости, хлопая в ладоши:

— Это он, мой мальчик, узнаю его!

Донья Мерседес живо вскочила, охваченная порывом материнской любви. Дон Руис посмотрел на нее странным взглядом, и она замерла на месте, не садясь, но и не делая шага вперед. Донья Флора то краснела, то бледнела — она встала, как и донья Мерседес, но силы ей изменили, и она упала в кресло.

И вот мимо окон проехал всадник — на этот раз лошадь не умчалась дальше: раздались удары бронзового молотка в дверь.

Однако все, кто ждал с различными чувствами появления того, чья рука только что подняла дверной молоток, так и не тронулись с места, только лица выдавали мысли трех женщин и мужчины — все они держались с испанской чопорностью, не глядя друг на друга, соблюдая правила этикета, который в XVI веке еще был принят не только при дворе, но и во всех знатных дворянских семьях.

Слышно было, как входная дверь открылась, шаги приблизились, появился дон Фернандо, но, словно разделяя общее смятение, остановился на пороге. Он был одет в великолепный дорожный костюм, и вид у него был такой, словно он вернулся из долгого путешествия.

Он бросил беглый взгляд на низкий зал и на всех, кто ждал его: дон Руис был первый, кого он увидел; налево от дона Руиса на переднем плане две женщины — его мать и донья Флора — стояли, обняв друг друга, а в глубине, словно застыв после суеты и волнения, пряталась старая Беатриса.

Быстрые глаза все подметили — холодный, чопорный вид дона Руиса, кроткое выражение лица доньи Мерседес и нежный взор доньи Флоры, взор, полный воспоминаний, и преданную улыбку Беатрисы.

И вот, склонившись перед отцом, будто и в самом деле после долгих странствий, дон Фернандо сказал:

— Сеньор, да будет благословен тот день, когда вы дозволите сыновней любви прийти и простереться у ваших ног, ибо этот день — самый счастливый день в моей жизни.

И молодой человек с явным недовольством, как бы выполняя необходимый обряд, встал на одно колено.

Дон Руис мельком посмотрел на сына и заговорил тоном, который совсем не подходил к его словам, ибо слова были ласковые, а голос звучал сурово:

— Встаньте, дон Фернандо, добро пожаловать в тот дом, где родители уже давно с тоской ждут вас.

— Сеньор, — отвечал молодой человек, — сердце мне подсказывает, что я должен стоять на коленях перед отцом, ибо он не протянул мне руку, не дал поцеловать ее.

Старик сделал шага четыре вперед и обратился к сыну:

— Вот моя рука, и да образумит вас господь бог, о чем я молю его всем сердцем.

Молодой человек поднялся, поклонился дону Руису и приблизился к матери с такими словами:

— Сеньора, со страхом в сердце, преисполненном стыда, я предстаю перед вашими очами, которые пролили столько слез из-за меня. Да простит мне бог, а главное, простите вы, сеньора!

И на этот раз он преклонил колена и, простирая руки к донье Мерседес, стал ждать. Она же приблизилась к нему и с тем нежным выражением, которое и материнский упрек превращает в ласку, протянула сыну руки, поднесла к его губам, говоря:

— Ты сказал о моих слезах, из-за тебя я плачу и сейчас, но верь мне, любимый сын мой, то были слезы горестные, зато ныне они мне сладостны.

Она посмотрела на него с кроткой материнской улыбкой.

— Будь желанным для всех нас, душа моя! — произнесла она.

Донья Флора стояла позади доньи Мерседес.

— Сеньора, — сказал ей дон Фернандо, — я знаю, что знаменитый дон Иниго, ваш отец, намеревался сделать для меня; намерение выполнено, примите же и вы мою благодарность.

Он не просил у нее позволения поцеловать руку, как просил у родителей, а взял завядший цветок, спрятанный у него на груди, и с благоговением приложился к нему губами.

Девушка вспыхнула и отступила на шаг; то был анемон, который она дала Сальтеадору в харчевне «У мавританского короля».

Но тут старая кормилица потеряла терпение и приблизилась к донье Мерседес со словами:

— О госпожа, ведь я тоже отчасти мать нашего ненаглядного сына!

— Сеньор, — сказал молодой человек, обернувшись к дону Руису и в то же время с какой-то детской улыбкой протягивая руки к кормилице, — соизвольте разрешить мне в вашем присутствии обнять эту добрую женщину!

Дон Руис кивнул головой в знак согласия. И Беатриса бросилась в объятия того, кого она называла своим мальчиком, осыпая его звонкими поцелуями, которым народ дал священное название — поцелуи кормилицы.

— Ах, да она счастливее всех нас! — прошептала донья Мерседес, когда кормилица обняла ее сына, которому подобало в присутствии дона Руиса поцеловать только руку матери. Две горестные слезинки скатились по ее щеке.

Дон Руис ни на миг не отводил мрачного взгляда от картины, которую мы наблюдали. Когда по щекам доньи Мерседес покатились слезы, лицо его передернулось, и он зажмурился, словно ядовитая змея ужалила его в сердце.

Он сделал невероятное усилие, сдерживая себя, его рот открылся и тут же закрылся, губы дрогнули, но он хранил молчание. Казалось, он тщетно старается избавиться от яда, которым полнится его грудь.

Да, ни единая подробность не ускользнула от взгляда дона Руиса, но и глаза доньи Мерседес все замечали.

— Дон Фернандо, — произнесла она, — по-моему, дон Руис желает говорить с вами.

Молодой человек повернулся к нему и, опустив глаза, жестом показал, что он слушает. Чувствовалось, что под этим кажущимся смирением скрыта досада, и тот, кто мог бы постичь, какие мысли подсказаны ему душевным смятением, сказал бы, что он ждал нравоучения, что это было ему неприятно, особенно в присутствии доньи Флоры.

Она же заметила это с тою чуткостью, что свойственна только женщинам, и промолвила:

— Прошу простить меня, но мне показалось, что хлопнула дверь, вероятно, пришел батюшка, и я хочу сообщить ему добрую весть — сказать о возвращении дона Фернандо.

Сжав руку донье Мерседес и поклонившись дону Руису, она ушла, не взглянув на молодого человека, который, опустив голову, ожидал наставлений отца, пожалуй, с покорностью, а не с уважением.

Однако после ухода доньи Флоры Сальтеадор почувствовал себя свободнее, ему стало легче дышать. Дон Руис тоже испытал, облегчение, когда слушателями и зрителями стали только члены семьи.

— Дон Фернандо, — обратился он к сыну, — вы, наверное, заметили, какие перемены произошли в доме, пока вас не было. Кончилось наше благоденствие; наше имущество, и об этом я сожалею меньше всего, заложено или продано.

Сестра дона Альваро согласилась пойти в монастырь: я внес за нее вклад; родителям стражников я уплатил некоторую сумму и выхлопотал им ренту. Вашей матери и мне пришлось сократить расходы, мы дошли чуть ли не до нищеты.

Дон Фернандо покачал головой, выражая скорее сожаление, нежели раскаяние, при этом он не терял достоинства и горько усмехался.

— Впрочем, довольно говорить об этом, — продолжал дон Руис, — все забыто, раз вы помилованы, сын мой, и за это помилование я смиренно приношу благодарность королю дону Карлосу. И отныне я говорю: прощай, горе; впрочем, это горе для меня словно никогда и не существовало. Но вот о чем я хочу просить вас, дон Фернандо, просить со слезами на глазах, о чем хочу просить вас с нежностью, о чем я был бы готов просить вас коленопреклоненно, если б сама природа не отвернулась бы от отца, преклонившего колена перед сыном, от старика, склонившегося перед молодым человеком, от седовласого старца, умоляющего черноволосого юношу, так вот, умоляю вас, сын мой, перемените нрав, измените жизнь свою, примитесь за работу. Я приду к вам на помощь, воспользуюсь всеми своими связями, чтобы восстановить уважение к вам в обществе — пусть даже ваши недруги признают, что тяжкие уроки, полученные в дни бедствий, никогда не бывают бесплодны для человека благородного и умного. До нынешнего дня я был для вас только отцом, вы для меня только сыном, но этого недостаточно, дон Фернандо. Будем же отныне друзьями! Может быть, между нами стеной встают неприятные воспоминания? Исторгните же их из своего сердца, как я исторгну их из своего; будем жить в мире, делать друг для друга все, что в силах сделать. Я постараюсь одарить вас тремя чувствами — так обязан поступать каждый отец по отношению к своему сыну: любовью, нежностью, преданностью. От вас я приму в обмен лишь одно: в вашем возрасте, возрасте пылких увлечений, вам не дано иметь над собой той власти, какой обладаю я, старик, и я прошу у вас лишь послушания, обещаю никогда ничего не требовать от вас, будьте только честны и справедливы. Извините меня, речь моя оказалась пространнее, чем мне бы хотелось, дон Фернандо, ведь старость болтлива.