Сальтеадор - Дюма Александр - Страница 32

Король был беспощаден, отослав его к верховному судье, и дон Руис считал, что даже влияние самого дона Иниго не поможет добиться помилования сыну.

Только посмотрев на застывшее, холодное лицо молодого короля, можно было понять, что за его мраморным лбом — вместилище своеволия и упорства; поэтому запоздание дона Иниго ничуть не удивило хозяина дома, зато он был изумлен, когда появилась донья Флора — сияя от радости, она распахнула двери в его комнату и комнату его жены и закричала, то обращаясь к донье Мерседес, то к нему — дону Руису:

— О, скорей сюда! Пришел отец и возвестил от имени короля дона Карлоса о помиловании дону Фернандо!

Все собрались в зале.

— Добрая весть! Добрая весть! — воскликнул дон Иниго, увидев хозяев. — Отворите же дверь счастью, ибо счастье следует за мной.

— Оно будет особенно желанным гостем, поскольку уже давно не посещало этот дом, — отвечал дон Руис.

— Велико милосердие господне, — с благоговением промолвила донья Мерседес, — и даже, сеньор, если б я была на смертном одре, не видя гостя, о котором вы возвещаете, я все же надеялась бы, что он явится вовремя и будет со мной при моем последнем вздохе.

Вот тогда-то дон Иниго и рассказал о необычайном происшествии во всех подробностях — и о том, как король сурово отказал ему, и о том, как, очевидно, ответил согласием на такую же просьбу девушке-цыганке, которая, упав на колени, подала ему перстень и пергамент.

Донья Мерседес, для которой, как для матери, была полна значения каждая мелочь, касающаяся ее сына, да, донья Мерседес, не ведая о том, что рассказал дону Руису дон Иниго, — о том, как накануне Сальтеадор захватил в плен дона Иниго и его дочь, — стала допытываться, что это за цыганка.

В этот момент донья Флора, взяв ее за руку, произнесла то слово, которое донье Мерседес было так отрадно слышать:

— Пойдемте, мама!

И женщины ушли в комнату доньи Мерседес.

Чтобы смягчить тягостный рассказ, донья Флора опустилась на колени перед матерью Фернандо, прильнула к ней и, глядя ей в глаза и сжав руки, поведала со своей обычной чуткостью и сердечностью обо всем, что приключилось с ними в харчевне «У мавританского короля».

Донья Мерседес слушала, затаив дыхание, с полуоткрытым ртом, вздрагивая при каждом слове, то ужасаясь, то радуясь, то радуясь, то ужасаясь, воздавала богу благодарность, когда узнала, что грозный Сальтеадор, о котором ей так часто говорили, не зная, что это ее сын, как о кровожадном, безжалостном убийце, оказался добрым и милосердным по отношению к дону Иниго и его дочери.

С этого мгновения в сердце доньи Мерседес зародилась нежная любовь к донье Флоре, ведь любовь матери — это неистощимая сокровищница, ибо, отдав сыну всю свою любовь, она готова любить и тех, кто его любит. И донья Флора, радостная, полная нежности к матери Фернандо, провела вечер, склонив голову на плечо доньи Мерседес, словно на плечо родной матери, а в это время два старых друга прохаживались по аллее, разбитой перед домом, и вели серьезную беседу о том, что принесет Испании юный король с рыжими волосами и русой бородой, столь мало похожий на своих предшественников — королей кастильских и арагонских.

XXI. ПОЛЕ БИТВЫ

Пока старые друзья вели беседу, а донья Мерседес и донья Флора молча улыбались друг другу, что было выразительнее самых нежных слов, Хинеста, как мы уже упомянули в предыдущих главах, шла по горным кручам.

В четверти мили от харчевни «У мавританского короля» путь ей преградили солдаты. Впрочем, на этот раз она скорее искала их, а не избегала.

— Э, да ведь это красотка с козочкой! — закричали солдаты, увидев ее.

Девушка подошла к офицеру и сказала:

— Сеньор, прочтите-ка эту бумагу.

То был приказ, подписанный доном Карлосом, за его печатью, — о свободе передвижения Сальтеадора.

— Ну и дела! — буркнул офицер. — Чего ради тогда сожгли лес на семи-восьми милях и погубили четырех моих парней!

Затем офицер снова прочитал приказ, будто не поверив своим глазам, и обратился к девушке, которую принимал за обычную цыганку:

— Ты что же, берешься отнести бумагу туда, в его убежище?

— Берусь, — отвечала она.

— Что ж, ступай!

И Хинеста быстро пошла прочь.

— Вот тебе мой совет, — крикнул он ей вдогонку, — сразу скажи ему, кто ты и с какой пришла вестью, а то, пожалуй, он встретит тебя так же, как встретил моих солдат!

— О, мне бояться нечего, он меня знает, — ответила Хинеста.

— Клянусь святым Яковом, вряд ли стоит хвастаться таким знакомством, красотка!

И офицер, махнув рукой, разрешил ей продолжать путь.

Хинеста была уже далеко. Она шла к пожарищу, окутанному дымом, той же дорогой, которая вывела ее из пылающего леса, держась русла бурлящего потока. Вскоре она оказалась у водопада.

Козочка, бежавшая впереди, вдруг испугалась чего-то и попятилась. Хинеста подошла ближе. Ее глаза, привыкшие к темноте, почти так же хорошо видели ночью, как и днем, и теперь она различала во мраке чей-то труп. То было тело первого солдата, упавшего в пропасть.

Девушка метнулась вправо, но споткнулась о труп второго солдата. Она бросилась вперед, и ей пришлось перешагнуть через труп третьего. Само молчание смерти говорило о том, что здесь произошла схватка, и схватка жестокая.

Неужели с Фернандо что-нибудь случилось?

Она чуть было не позвала его, но рассудила, что шум водопада заглушит ее голос, а если услышит Сальтеадор, то, пожалуй, услышат и те, кто его осаждает. Молча и стремительно подбежала она к отвесной скале — взберешься на нее, тогда попадешь в грот.

Лишь фея или ангел могли одолеть такой подъем. Но Хинеста взлетела по нему, словно быстрокрылая птица. Вот она коснулась ногой уступа у самой пещеры и прижала руку к сердцу. Казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди. И тут она позвала Фернандо.

Хинеста почувствовала, что от тревоги капельки пота увлажнили ее волосы. Свежий ветерок — так сквозит из полуоткрытой двери — леденил ей лоб.

Она позвала еще раз. Даже эхо не откликнулось.

Ей показалось, что в глубине грота виднеется отверстие — прежде его не было. Хинеста зажгла светильник. Из зияющего отверстия доносились какие-то звуки; жутко становилось не от дыхания живого существа, не от безмолвия смерти, а от какого-то непонятного шороха.

Она поднесла светильник к темной дыре. Пламя задуло ветром. Хинеста снова зажгла светильник, и, заслоняя огонь ладонью, пошла из первого грота во второй. Козочка осталась у входа в грот, дрожа и блея от страха.

Огромная глыба земли лежала во втором гроте, и было похоже, что здесь кто-то трудился, чтобы соединить пещеры, и, вероятно, все довершил Фернандо.

Она стала тщательно осматривать стены.

Вдруг девушка поскользнулась, ступив в жидкую грязь.

Она чуть не уронила светильник, но, собравшись с духом, подняла его повыше, чтобы осветить весь грот. Какая-то мохнатая громада чернела в углу. До девушки донесся острый запах, свойственный хищному зверю. Видно, этот запах и напугал козочку.

Хинеста подошла к мохнатой громадине — она лежала без движения. Девушка узнала большого черного медведя — обитателя гор. Она наклонилась над ним и осветила его: медведь был мертв. Кровь еще текла из глубокой раны в груди — как раз на месте сердца.

Цыганка расхрабрилась и дотронулась до медведя; он еще был теплым. Значит, сражение произошло не больше часа назад. Она начала понимать, что случилось, пока ее не было.

В судорожно сжатых когтях зверя остался клок ткани, вырванной из плаща Фернандо. Значит, Фернандо боролся с ним. Да и кто, кроме Фернандо, мог бы одолеть такого противника?

Теперь все становилось понятно: на Фернандо напали солдаты, он убил троих, на их трупы она и натолкнулась по пути. Опасаясь, что его захватят в плен, Фернандо прорыл это отверстие и попал в берлогу медведя. Медведь защищал вход; тогда Фернандо убил медведя. Затем он выбежал — выход заслоняли кусты, охваченные огнем, преследователи его не заметили.