Сальтеадор - Дюма Александр - Страница 18

Фернандо начал понимать, что задумала Хинеста.

Козочка в два-три прыжка долетела до скалы, о крайний выступ которой разбивался водопад; цыганка добралась туда почти одновременно с ней и тотчас же обернулась, спеша помочь Фернандо.

Она наклонилась, протянула ему руки; с одной стороны вздымалась темная стена утеса, с другой — стена водопада, в струях которого отражалось зарево пожара, и чудилось, что это бриллиантовая арка моста, перекинутого с земли на небо, а Хинеста казалась духом гор и феей вод.

Разделяло их небольшое пространство, но Фернандо с трудом преодолел его. Цыганка своей босой ножкой нащупывала все неровности, а беглец то и дело оступался. И вот, почти добравшись до гранитной площадки, он вдруг поскользнулся, и Хинеста с силой, какую нельзя было и предположить в тоненькой девушке, схватила его за плащ и удерживала над самой пропастью, пока он не нашел точку опоры.

Через секунду он очутился рядом с цыганкой и ее козочкой.

Но тут, на утесе, почувствовав себя в безопасности, он вдруг ослабел, ноги его подкосились, лоб покрылся испариной, и он упал бы, если бы рука его, искавшая опоры, не нашла ее — то было плечо цыганки, дрожавшей от тревоги.

Он на миг закрыл глаза, чтобы дать время этому злому духу — головокружению оставить его.

Когда он открыл их, то невольно откинулся назад, ошеломленный волшебным зрелищем, представшим его взору.

Через пелену водопада, прозрачную, как хрусталь, пламя пожара переливалось всеми цветами радуги, и казалось, перед ними — какая-то сказочная иллюминация.

— О, до чего же это великолепно! — невольно воскликнул он. — Как это прекрасно!

Душа поэта, подобно орлу, что кружит над Этной, воспарила над горой, словно превращенной в вулкан.

Увидев, что Фернандо больше не нужна поддержка, Хинеста высвободилась из его судорожного объятия, а он продолжал созерцать величественную картину. Девушка вошла в какую-то пещеру, и вскоре там затеплился светильник, ласкавший взгляд, уставший от кровавых отблесков пожара, пылавшего в горах. Фернандо от созерцания перешел к размышлению. Он уже не сомневался: лесной пожар вовсе не случайность — это западня, придуманная преследователями, которым приказано схватить его.

Звуки его серебряного рожка, когда он трижды свистнул, призывая свою вольницу, позволили солдатам, посланным для поимки разбойников, приблизительно определить то место на горе, где прячется атаман. Пожалуй, больше двух сотен солдат двинулись в горы с зажженными факелами в руках, они образовали огромный круг, и каждый бросил горящий факел — кто в чащу смолистых деревьев, кто на поляну, заросшую травой, и огонь стремительно разгорелся, все сразу вспыхнуло после засухи, стоявшей уже несколько дней.

Только чудо могло спасти Фернандо — этим чудом стала преданность Хинесты, и она спасла его.

Он оглянулся, преисполненный благодарности к девушке, — ведь только сейчас он понял, чем обязан ей. И только сейчас он с изумлением заметил слабый свет, струившийся из пещеры, о существовании которой он, исходивший эти горы, до сих пор не подозревал.

Фернандо медленно шел к пещере, и его удивление все росло: через узкое отверстие, ведущее в грот, он увидел цыганку. Она приподняла одну из плит, устилавших пол, вынула из тайника перстень, надела его на палец, затем достала оттуда же пергамент и спрятала на груди.

Грот был выдолблен в горе, местами стеной служила гранитная скала, местами — пласты земли, вернее, сухого и рыхлого песка, который повсюду встретишь в Испании, если снимешь тонкий слой перегноя и старой листвы, покрывающей почву.

В углу виднелось ложе из мха, покрытое свежим папоротником, а над ним висел чей-то портрет в дубовой рамке, написанный грубовато, — вернее, не портрет, а изображение мадонны с темным ликом, восходившее к XIII веку; такие мадонны, по мнению ученых-католиков, принадлежали кисти святого Луки.

На противоположной стене висели еще две картины в более современном вкусе и, пожалуй, выполненные тоньше; они были оправлены в золоченые рамы, но позолота стерлась от времени. На одной был изображен мужчина, на другой женщина, оба с коронами на голове, а поверх корон были начертаны их титулы и имена.

У женщины — портрет был поясной — корона была какая-то фантастическая, словно у восточной царицы, а цвет лица смуглый, как у южанки. Взглянув на картину, всякий, кто видел Хинесту, вспомнил бы о юной цыганке, а если 6 эта прекрасная девушка была тут же, рядом, то зритель невольно обернулся бы и посмотрел на нее, сравнивая произведение художника с творением божьим, и нашел бы между ними разительное сходство, хотя сразу было видно, что Хинеста еще не достигла возраста оригинала.

Над короной было начертано: «La reina Topacia la Hermosa», что в переводе означает: «Королева Топаз Прекрасная».

На голове мужчины, одетого в великолепный костюм, был черный бархатный берет, а поверх — королевская корона; длинные светлые волосы, прямыми прядями обрамлявшие щеки, и бело-розовый цвет его лица контрастировали со смуглым лицом женщины, а голубые глаза, ласково смотревшие на вас с портрета, говорили о том, что он уроженец Севера, причем он был так же прекрасен, как и женщина, — каждый был хорош по-своему. И он, и она заслуживали лестных эпитетов, неотделимых от их имен, — прозвища были почти одинаковы.

И тут была надпись: «El rey Filippo el Hermoso», что означает: «Король Филипп Красивый».

Фернандо осмотрел пещеру, взгляд его на миг остановился на ложе из мха, на мадонне и застыл на двух портретах.

Молодая девушка почувствовала, что Фернандо рядом, даже не услышав его шагов; она обернулась в тот миг, когда надевала перстень и прятала пергамент на груди.

И вот с улыбкой, достойной принцессы, предлагающей гостеприимство в своем дворце, она сказала:

— Входи, Фернандо, и ты превратишь гнездышко горлинки в гнездо орла.

— Но скажи скорее, горлинка, что же это за гнездышко? — спросил Фернандо.

— Здесь я родилась, — отвечала она, — здесь меня вскормили, здесь я выросла. Сюда прихожу порадоваться или поплакать всякий раз, когда счастлива или в горе… Ты ведь знаешь, что всякое существо хранит беспредельную любовь к своей колыбели.

— О, мне это хорошо известно. Ведь я два раза в месяц с опасностью для жизни навещаю мать и провожу с ней час-другой в той комнате, где я родился. — Фернандо прошел в глубь грота. — Хинеста охотно ответила на мой первый вопрос, быть может, она ответит и на второй?

— Спрашивай, я отвечу, — согласилась цыганка.

— Чьи это портреты?

— А я-то думала, Фернандо, что ты горожанин… Значит, я ошиблась?

— Не понимаю.

— Разве Фернандо неграмотен?

— Разумеется, грамотен.

— Так читай же.

— Я уже прочел: «Королева Топаз Прекрасная».

— Дальше.

— Мне неизвестна королева с таким именем.

— А если она королева цыган?

— Да, верно, я и забыл, что у цыган есть короли.

— И королевы, — добавила Хинеста.

— Но почему же ты так похожа на портрет? — спросил он.

— Потому что это портрет моей матери, — с гордостью отвечала девушка.

Молодой человек сравнил лица, и сходство поразило его.

— А второй портрет? — спросил он.

— Сделай то же, что ты сейчас сделал: читай!

— Пусть так, читаю: «Король Филипп Красивый».

— Разве ты не знаешь, что в Испании был такой король?

— Знаю. Я даже видел его в детстве.

— Я тоже.

— Ведь ты тогда была совсем маленькой…

— Да. Но есть воспоминания, которые сохраняются у нас в глубине сердца на всю жизнь, в каком бы возрасте они ни запечатлелись.

— Да, верно, — отвечал Фернандо со вздохом. — Мне-то знакомы такие воспоминания. Но почему портреты висят рядом?

Хинеста усмехнулась:

— Да ведь это портреты короля и королевы, не правда ли?

— Разумеется. Но…

Все так же усмехаясь, она продолжала:

— Ты, вероятно, хотел заметить, что один из них король настоящего государства, а на другом портрете — королева государства воображаемого.