Прусский террор - Дюма Александр - Страница 10

— Вот именно. Вот уже три года как я смотрю на это и поджидаю случая, когда можно будет перекроить Пруссию по-новому. Нужно же было, чтобы так поспешно, черт знает как, Венский конгресс накроил все эти монархии. Что из этого вышло? Германия вся целиком оказалась только смётана, даже не сшита. А Пруссия? Это же огромная змея: голова ее доходит до Тьонвиля, хвост — до Мемеля, а на животе ее — горб, потому что она заглотнула половину Саксонии. Королевство перерезано надвое другим королевством — Ганновером, да так, что вы не можете передвигаться но своим землям, не покидая своих владений. Разве вы не согласны, государь, с той очевидностью, что вам нужен Ганновер?

— Хорошо! А Англия?

— В Англии уже прошли времена Питта и Кобурга. Англия — покорная служанка Манчестерской школы, Гладстонон, Кобденов и их учеников; Англия не произнесет ни слова по поводу Ганновера, как это случилось и в отношении Дании. И разве вам не нужна и Саксония?

— Франция не позволит до нее дотронуться, хотя бы даже в память старого короля, который остался ей верен в тысяча восемьсот тринадцатом году.

— Если мы вознамеримся захватить слишком большой кусок, безусловно не позволит, но если мы станем довольствоваться обрезками, то она закроет глаза или, по меньшей мере, один глаз. Теперь посмотрим, не нужен ли нам Гессен?

— Союз никогда не оставит нам всего Гессена.

— Лишь бы он оставил нам половину, мы только этого и просим. А не нужен ли нам Франкфурт-на-Майне?

— Франкфурт-на-Майне! В полном смысле слова вольный город! Город, где заседает Сейм!

— Сейм отомрет, как только Пруссия станет насчитывать тридцать миллионов человек вместо восемнадцати. Пруссия — вот он, Сейм! Только вместо того чтобы говорить: «Мы хотим!» — она скажет: «Я хочу!»

— Против нас окажется весь Союз, ведь он будет на стороне Австрии.

— Тем лучше!

— Как тем лучше?

— Как только Австрия окажется побежденной, Союз падет вместе с ней.

— Но нам придется иметь дело с целым миллионом солдат.

— Посчитаем.

— Четыреста пятьдесят тысяч в Австрии.

— Так!

— Двести пятьдесят тысяч, которые высвободит Венецианская область.

— Австрийский император слишком упрям, чтобы отдать Венецианскую область, не устроив двух-трех битв, если он выйдет из них победителем, и не менее десятка, если его побьют. Не станем считать Венецианской области.

— Ванария — сто шестьдесят тысяч человек.

— Баварией я займусь сам: ее король слишком любит музыку, и ему не понравится шум пушечной пальбы.

— Ганновер — двадцать пять тысяч.

— Этот кусок мы проглотим в первую очередь.

— Саксония — пятнадцать тысяч.

— Еще один кусок.

— Плюс сто пятьдесят тысяч солдат от Союза.

— У Союза даже не окажется времени для того, чтобы их вооружить, эти свои сто пятьдесят тысяч. Однако не стоит терять ни минуты, государь; вот почему я только что сказал: война, победа, главенство в Германии — все ото будет со мной; иначе, государь…

— Иначе?..

— … иначе будет моя отставка, которую я возложу с глубоким смирением к стопам вашего величества.

— Что это у вас с рукой, господин граф?

— Ничего, государь.

— Как будто кровь?

— Возможно.

— Так это правда, что вас пытались убить и дважды стреляли в вас из пистолета?

— Пять раз, государь.

— Пять! Ну и ну!

— Пуль на меня не жалеют.

— И вас никуда больше не ранили?

— Ссадина на мизинце.

— Кто же ваш убийца?

— Я не знаю его имени.

— Он отказался его назвать?

— Нет, я забыл у него спросить. Впрочем, это дело генерального прокурора, а я занимаюсь только своими делами. И вот они, мои дела, дела, которые касаются меня, другими словами — ваши дела.

— Говорите же, — сказал король, — говорите!

— Завтра — роспуск Ландтага, послезавтра — мобилизация ландвера, а через неделю — объявление о начале военных действий.

— Или же? — спросил король.

— Или же, имею честь повторить вашему величеству, моя отставка.

И не ожидая ответа короля, граф фон Бёзеверк отвесил поклон и, следуя этикету, вышел, пятясь задом, из кабинета его величества. Король не произнес ни слова, чтобы удержать своего министра, но тот, прежде чем закрыл за собою дверь, смог услышать, как на весь дворец прозвенел колокольчик.

V. ОХОТНИК И ЕГО СОБАКА

На следующий день после рассказанных нами событий, ближе к одиннадцати часам утра, молодой человек двадцати четырех — двадцати пяти лет, весьма артистической походкой вышел в Брауншвейге на вокзал, прибыв из Берлина на экспрессе, который отправился из прусской столицы в шесть часов утра.

В багажном вагоне он оставил свой чемодан и дорожную сумку; вещи его следовали дальше, до Ганновера, а с собой он взял только сумку вроде военной; сзади к ней был прикреплен альбом для набросков и стульчик, какие обычно бывают у художников-пейзажистов. Молодой человек привязал к поясу охотничий патронташ и, надев на голову широкополую фетровую серую шляпу, небрежно накинул на плечо ремень с двустволкой системы Лефошё.

В остальном костюм его был охотничьим или туристическим: он состоял из серой куртки с большими карманами, наглухо застегнутого жилета из буйволовой кожи, тиковых штанов и кожаных гетр.

За ним следовал совершенно черный красавец-спаниель; вполне оправдывая свою кличку Резвун, он проворно выскочил из ящика и весело запрыгал вокруг хозяина. А тот, выйдя из вокзала, нанял открытый экипаж, запряженный одной лошадью, куда собака, как только увидела его, вспрыгнула первой и без стеснения устроилась на передней скамье, пока хозяин усаживался на скамью сзади, принимая затем небрежную позу человека, привыкшего чувствовать себя удобно повсюду, где бы он ни находился. Голосом, в котором одновременно слышался оттенок любезности и приказной тон и который обнаруживал в молодом человеке привычку к обращению изысканно одетого господина с людьми, стоящими ниже его по положению, он сказал извозчику на великолепном немецком языке:

— Извозчик, отвезите меня в самый лучший ресторан в городе или, во всяком случае, в тот, где я смогу позавтракать наилучшим образом.

Возница кивнул, показывая тем самым, что других разъяснений ему не требуется, и повез нашего путешественника в гостиницу «Англетер» на Большой площади.

Несмотря на несколько ухабистую мостовую очаровательного городка Брауншвейг, наш молодой человек сохранял свою небрежную позу, полулежа в карете, в то время как Резвун, строго соединив передние лапы с задними, сидел раскачиваясь из стороны в сторону, с большим трудом сохраняя равновесие и не отводя глаз от глаз хозяина, и которых он будто хотел что-то прочесть.

Между тем такая поза ему, безусловно, наскучила, ибо, ел на карета остановилась перед гостиницей «Англетер», нес тотчас кинулся через борг, отнюдь не ожидая, пока извозчик подойдет и откроет дверцу, и, резвясь и прыгая, стал как бы приглашать своего хозяина последовать его примеру.

Отчасти последовав совету своей собаки, молодой человек тоже одним прыжком покинул экипаж, однако оставил там сумку и ружье.

— Я мае не отпускаю, — сказал он вознице, — присмотрите за моими вещами и подождите меня.

Во всех странах мира у извозчиков есть восхитительное чутье, помогающее им отличать честных седоков от злонамеренных.

— Пусть ваше превосходительство будут спокойны, — ответил, подмигнув, лихой возница. — Я присмотрю.

Путник вошел в кафе и, увиден столики, расставленные в небольшом саду, прошел на другую сторону дома и в самом деле оказался в своего рода дворе под сенью шести прекрасных лип.

На одном из этих столов лежал прибор, а перед столом стояли два стула.

Резвун вскочил на второй стул, а хозяин воспользовался тем, который ему оставила собака: он стоял прямо перед прибором.

Оба приятеля позавтракали, сидя друг против друга, и нужно признаться, к чести хозяина Резвуна будет сказано, что он постарался проявить по отношению к собаке все возможные знаки внимания.