Бес - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 5

– Требует. Римма сказала.

Римма – это девушка, которая как раз и следит за Ассоль в моё отсутствие. Она же и кормит, и убирает в её комнате. Всем остальным туда вход запрещён, потому что все остальные на этом клочке земли – мужчины.

– Пусть требует.

Понимающий кивок, и Егор, бывший десантник, отсидевший десять лет за убийство шлюховатой жены, разворачивается, чтобы уйти. Хотя, конечно, ни хрена он не понимает. Простой мужик, в голове которого навряд ли укладывается необходимость содержать молодую красивую бабу, которую ещё и по телевизору регулярно показывают, у чёрта на рогах да в дорогой клетке. Обустраивать для неё целый комплекс зданий. О, да, у меня для моей девочки были припасены интересные испытания. И я очень надеялся, что ни одно ей не понравится. Для таких, как Мороз, сначала «служивших» Кощею, а теперь перешедших «по наследству» мне, всё это казалось бредом и глупой тратой времени. Все мои действия с Ассоль. Нет, конечно, никто и заикнуться б не посмел или вопроса какого-нибудь задать, да и взгляды зачастую они прятали, скрывая любые мысли по этому поводу. Но иногда я всё же успевал заметить недоумение, мелькавшее в глазах. Потому что в нашем мире женщины были лишь материалом. Поначалу интересным, после – отработанным, который стоило выкинуть на свалку. Исключение составляли только родные по крови…или жёны. У меня не было ни того, ни другого, и все они знали об этом.

Чёрт…а ведь я и сам удивлялся себе. Почему-то, когда разрабатывал всю схему похищения и дальнейшего содержания Ассоль на острове…а я не просто всё тщательно обдумывал, но и подолгу рисовал связки между действиями карандашом на листе ватмана, ведя стрелки от каждого, даже самого незначительного, на первый взгляд, персонажа моего спектакля к его шагу…так вот когда я всё это скрупулезно вычерчивал, почему-то представлял, как возьму её в первую же ночь. Бл**ь, да это было настолько естественно…само собой разумеющееся, как подыхающему, иссохшему от жажды путнику сделать долгожданный глоток живительной влаги из обнаруженного источника.

А сейчас я стоял у этого самого оазиса и не мог заставить себя нагнуться к кристально чистому озеру, чтобы, наконец, напиться. Мне казалось, я буду пить её жадными глотками, захлёбываться ею и продолжать пить до тех пор, пока не станет противно, пока не начнёт вызывать отвращение одна мысль о воде.

Но теперь что-то не позволяло взять её сразу. Нет, не жалость и не наивные розовые воспоминания о нежности, с которой когда-то она сама протягивала мне флягу за флягой. Раздумывал об этом все эти дни, пока не понял: там, в озере я вижу слишком чёрную, слишком мутную воду. А должен – своё отражение. Я смотрю в её гладь и вижу лишь тёмные подтёки яда, извивающимися скользкими тварями поднявшиеся к поверхности озера. Стоит только опустить туда руку, как они набросятся на неё, чтобы сожрать, чтобы разъесть до костей, до полной ампутации конечности.

Просыпался среди ночи именно от этого сна. Всё казалось, если сделать ещё один шаг вперёд, если приглядеться получше, то можно увидеть сквозь густые, вонючие пары отравы ту самую чистую, хрустальную, прозрачную водную гладь…и уже через секунду это наваждение спадает, уступая место омерзению к тварям, раззявившим свои зубастые пасти в предвкушении жертвы, и к самому себе, способному шагнуть в это уже болото ради мерзавки, так просто забывшей обо мне.

Хотя сейчас я был уверен: ни хренааа…сейчас она помнила обо мне каждую минуту своей жизни. Каждую ничтожную секунду, в которую её ломало от неизвестности и страха. И мне нравилось думать о том, что она боится. Смешно. Когда-то я готов был выдрать собственное сердце из груди и преподнести ей, только чтобы доказать, что не причиню вреда, чтобы никогда не увидеть и проблеска боязни в зелёном мареве её глаз. Сейчас? Сейчас я наслаждался этим зрелищем. Перематывал камеру наблюдения, увеличивал изображение и, поставив запись на паузу, застывал перед монитором в поисках того самого страха…а после впадал в состояние, близкое к оргазму, когда находил. Ведь в этом и заключается самая настоящая власть над человеком. Не в клетке, не в поводке или ошейнике, не на конце иглы. Нет. Это в страхе. Даже если она за километры от тебя. Даже если между вами города, страны и долгие годы разлуки. Страх. В нём и только в нём одном моя власть над ней. Я поддерживал его в девочке всё это время. Мне с некоторых пор катастрофически мало просто её тела. Мне душу её надо. Вытрясти. До крошки всю. До последней капли высосать, опустошить. Её тело…оно ничем не отличается от тысячи таких же. Всё дело в яде внутри неё. Том, что делает это тело тем самым моим наркотиком, той самой моей грёбаной одержимостью, которая выкручивала изо дня в день все эти годы.

– Александр Владимирович, – Мороз развернулся у самой двери, – не ест она ничего. Римма завтрак её к ужину выносит, а ужин – следующим утром.

– Хорошо. Можешь идти.

Упёртая ведьма. Впрочем, разве я ожидал, что с ней будет иначе? И ведь меня заводила эта игра. Заводила, и в то же время я начинал подсаживаться теперь не только на эту дрянь с глазами русалки, но и на любую информацию о ней. Звонил из Питера или из Берлина на остров, чтобы услышать от Риммы, как она провела день. И плевать, что каждый следующий звонок был похож на предыдущий, за исключением названий блюд. Мне просто нужно было услышать, что она проснулась, что она в том же месте, заключённая в моей клетке, в моей власти.

Включил снова монитор, приближая лицо к экрану и глядя на сидящую на кровати женщину. Она похудела и очень сильно. Стала почти прозрачной. Её колотит…словно от холода…и я отбрасываю мысли, что не от него. Что это начинается ломка. Да, я знал, что она баловалась чёртовой травкой и не только. Дьявол, я пару раз её обдолбанную вытаскивал из ночных клубов. И я запомнил каждую такую ночь, а она нет. Я запомнил непреодолимое желание свернуть её шею за то, что посмела связаться с дурью, запомнил ощущение гадливости от каждого прикосновения к ней в этот момент…и в то же время привычный трепет. Так, наверное, конченые сектанты дотрагиваются до икон. И приходилось стискивать зубы до зубовного скрежета, напоминая себе, каким грёбаным еретиком я стал.

Потом я откопал её настоящего «поставщика». Он визжал подобно жалкой свинье, пока я отбивал его свисающие дряблые бока, но всё же отрицал то, что даёт Ассоль наркоту. Пока я не наступил на его жалкий отросток между ног. Давил носком туфли крошечные яйца и слушал, как он, захлёбываясь слезами и хватаясь короткими пальцами за удавку на толстой шее, рассказывал, что и как часто приносил своей протеже.

Потом именно этот трусливый кретин поможет мне организовать похищение Бельской. В обмен на свою никчёмную жизнь. Правда, мне всегда было смешно, когда подонки, типа него, так искренне полагались на чью-то честность. Вроде бы сама их гнилая, прожжённая натура должна отвергать саму её сущность. Логично же? Но нет. Человек был и всегда будет самым жалким из всех существ. Иван Фёдорович Басманов, продюсер актрисы Бельской, был едва ли не самым ничтожным из них. Ублюдка полоснули по горлу, как только Ассоль села в мой самолёт. Просто никто не смеет портить мои вещи. А эта мразь всё же осквернила мою самую драгоценную, самую важную на свете игрушку.

И сейчас я смотрел, как она загибается на кровати, то обхватывая себя тонкими руками и съёживаясь, то выгибаясь назад и начиная метаться по постели. Иногда казалось, она выкрикивает что-то. Я смотрел видео без звука, но предпочитал думать, что зовёт меня. Скорее всего, проклинает. Наплевать. Для меня тоже её имя давно стало анафемой.

Римма говорила, что подобные приступы случались не так часто. Нарколог, которому я показал запись и результаты анализов девочки, уверила, что на данной стадии с её зависимостью возможно бороться. Да, я привёл врача для этой лживой дряни, потому что игра против слабого соперника не представляла никакого интереса. Так, по крайней мере, я уверял себя.