Предводитель волков - Дюма Александр - Страница 34

Он боялся слишком точно узнать, как долго еще может продлиться его могущество.

Он предпочитал оставаться в ночи, лишь бы не увидеть грозную зарю, которой эта ночь сменится.

Но должно же было существовать средство все устроить так, чтобы чужое несчастье приносило ему выгоду!

Ему казалось, что, если бы он, вместо того чтобы оставаться бедным башмачником, едва умеющим читать и считать, получил хорошее образование, то сумел бы вычислить, как наверняка добиться богатства и счастья.

Несчастный безумец!

Если бы он был образованным, то знал бы легенду о докторе Фаусте.

К чему привело Фауста — мечтателя, мыслителя, ученого — дарованное ему Мефистофелем всемогущество?

К убийству Валентина! К самоубийству Маргариты! К погоне за Еленой — за тенью!

Впрочем, разве мог Тибо чего-нибудь хотеть, разве мог строить планы, когда его сердце терзала ревность, когда он видел беленькую Аньелетту, связавшую себя у алтаря на всю жизнь с другим — не с ним!

И кому она поклялась в верности?

Жалкому маленькому Ангулевану, тому самому, который обнаружил Тибо на дереве и подобрал в кустах брошенную им рогатину; это из-за него Тибо получил дюжину ударов от Маркотта!

О, если бы знать! Как бы Тибо хотелось, чтобы несчастье случилось вместо Маркотта с Ангулеваном!

Что значила физическая боль от ударов перевязью по сравнению с его сегодняшней душевной мукой!

Представьте, что у него не возникли бы честолюбивые желания, поднявшие его, словно на крыльях ястреба, над его сословием, каким он был бы счастливым, — он, умелый мастер, который мог бы зарабатывать по шести франков в день, будь у него такая милая маленькая хозяйка, как Аньелетта!

Он был уверен, что Аньелетта прежде любила его; может быть, она продолжала его любить, обвенчавшись с другим. Раздумывая обо всем этом, Тибо чувствовал, как шло время. Наступила ночь.

Какими бы бедными ни были новобрачные, какими бы скромными ни оказались желания крестьян, приглашенных на свадьбу, но в этот час все они, гости и новобрачные, сидели за праздничным столом.

Только он был одинок и несчастлив.

Некому было приготовить ему ужин.

Что у него в доме было из еды и питья?

Хлеб! Вода!

Он один; Небо не послало ему сестры, подруги, жены.

Но почему бы и ему не поужинать весело и сытно?

Ведь он мог пойти, куда ему заблагорассудится.

Разве не лежали у него в кармане деньги, вырученные за дичь, которую он только что продал хозяину «Золотого шара»?

Разве он не может потратить на себя одного столько же, сколько пошло на весь свадебный стол?

Это зависело только от него.

— Ах, черт возьми! — сказал Тибо. — Я дурак, если остаюсь здесь, чтобы изводить себя ревностью, мучить голодом, когда я могу через час с помощью хорошего ужина и двух-трех бутылок доброго вина обо всем забыть. Ну, пойдем поедим, а главное — выпьем!

Собираясь в самом деле вкусно поесть, он отправился в Ферте-Милон, где под вывеской с изображением золотого дельфина процветал трактир, хозяин которого, как уверяли, мог за пояс заткнуть метрдотеля его высочества монсеньера герцога Орлеанского.

XV. СЕНЬОР ДЕ ВОПАРФОН

В «Золотом дельфине» Тибо заказал самый лучший ужин, какой только смог вообразить.

Можно было приказать подать его в отдельный кабинет, но тогда Тибо не испытал бы наслаждения от своего превосходства над другими.

Заурядные посетители должны были видеть, как он ест цыпленка и матлот из угря по-матросски.

Он хотел, чтобы другие гуляки завидовали человеку, наливающему себе вино из трех бутылок в три стакана разной формы.

Окружающие должны были слышать, каким высокомерным тоном он отдавал распоряжения и какой серебряный звон издавали его пистоли.

Едва он сделал свое первое распоряжение, как сидевший в самом темном углу со своей бутылкой вина человек в сером повернулся, как обычно оборачиваются на звук знакомого голоса.

В самом деле, этот человек был приятелем Тибо, мы хотели сказать — собутыльником.

С тех пор как Тибо перестал быть башмачником, работающим днем, и сделался ночным вожаком волчьей стаи, у него появилось немало приятелей такого рода.

Увидев Тибо, серый быстро отвернулся к стене.

Но недостаточно быстро, потому что Тибо успел узнать метра Огюста Франсуа Левассера, камердинера сеньора Рауля де Вопарфона.

— Эй, Франсуа! — крикнул Тибо. — Что ты там сидишь в углу с надутой физиономией, словно монах в Великий пост, вместо того чтобы честно и открыто, как делаю я, ужинать на виду у всех?

Франсуа не ответил на обращение, только сделал Тибо рукой знак молчать.

— Молчать? Чтобы я молчал? — удивился Тибо. — А если я не хочу молчать? Если я хочу говорить? Если мне скучно ужинать одному? Если я желаю сказать тебе: «Друг Франсуа, подойди ко мне: я приглашаю тебя поужинать со мной…»? Ты не идешь? Нет? Что ж, тогда я сам подойду к тебе.

Тибо встал и, провожаемый взглядами всех посетителей, подошел и так хлопнул своего друга Франсуа по плечу, что чуть не покалечил его.

— Притворись, что ты обознался, Тибо, или я потеряю место из-за тебя; ты разве не видишь, что на мне не ливрея, а серый, как эта стена, сюртук? Я здесь по любовным делам моего хозяина и жду записку, которую должен ему отнести.

— Это другое дело, и я прошу тебя простить мне мою нескромность. Все-таки я очень хотел бы поужинать с тобой.

— Нет ничего проще: вели подать себе ужин в отдельный кабинет, а я скажу трактирщику, чтобы он, когда появится еще один серый, такой же как я, провел его к нам — между друзьями нет секретов.

— Хорошо! — согласился Тибо.

Он подозвал хозяина и велел отнести ужин на второй этаж, в комнату с окнами на улицу.

Франсуа устроился так, чтобы издали увидеть, как тот, кого он ждет, спустится с горы Ферте-Милон.

Тибо заказал для себя одного такой обильный ужин, что его вполне должно было хватить для двоих.

Пришлось спросить только еще одну или две бутылки вина.

Тибо взял у метра Маглуара лишь два урока, но хороших урока, и воспользовался ими.

Скажем еще, что Тибо хотел кое о чем забыть и рассчитывал на помощь вина.

Так что для него было большой удачей встретить друга, с которым можно было бы поговорить.

В том состоянии сердца и ума, в каком находился наш герой, пьянеют от разговоров не меньше, чем от вина.

Поэтому, едва закрыв дверь и усевшись, Тибо надвинул поглубже шляпу, чтобы Франсуа не заметил изменившегося цвета его волос, и завязал разговор, смело взяв быка за рога.

— Ну вот, друг Франсуа, теперь ты объяснишь мне смысл нескольких непонятных для меня слов, не так ли?

— Нет ничего удивительного в том, что ты их не понял, — самодовольно откинувшись на спинку стула, ответил Франсуа. — Мы, слуги знатных господ, говорим на придворном языке, которым владеют не все.

— Нет, но если нам объяснить, мы поймем.

— Превосходно! Спрашивай, я отвечу тебе.

— Я тем более на это надеюсь, что беру на себя обязанность смачивать твои ответы — им будет легче выходить. Во-первых, что значит «серый»? До сих пор я считал, что это попросту осел.

— Сам ты осел, друг Тибо, — Франсуа рассмешило невежество башмачника. — Нет, «серый»— это ливрейный лакей, временно переодетый в серый сюртук, чтобы не узнали ливрею, пока он караулит за колонной или сторожит у дверей.

— Значит, сейчас ты в карауле, бедняга Франсуа? И кто должен тебя сменить?

— Шампань — тот, который служит у графини де Мон-Гобер.

— Так, понятно. Твой хозяин, сеньор де Вопарфон, влюблен в графиню де Мон-Гобер. Ты ждешь письма от дамы, и его принесет тебе Шампань.

— Optime! 2 — как говорит учитель младшего брата господина Рауля.

— Счастливчик этот сеньор Рауль!

— Еще бы! — выпятив грудь, подтвердил Франсуа.

— Черт возьми! Графиня — такая красотка!

— Ты ее знаешь?