Предводитель волков - Дюма Александр - Страница 12

Лампа чуть было не выпала у него из рук, когда он узнал в животном, перепугавшем его козу, оленя барона Жана, — того самого, которого он преследовал и упустил, ради обладания которым, не дождавшись Божьей помощи, призвал на помощь дьявола; того оленя, что ушел от собак; наконец, того, из-за которого был так сильно избит.

Убедившись, что дверь плотно закрыта, Тибо осторожно приблизился к гостю.

Несчастное создание или было ручным, или до того устало, что не пыталось убежать и только смотрело на Тибо темными бархатными глазами, от страха сделавшимися необычайно выразительными.

— Наверное, я оставил дверь открытой, — пробормотал башмачник себе под нос, — и зверь, не зная, где спрятаться, забежал сюда.

Но, подумав немного, Тибо отчетливо вспомнил, что десять минут тому назад, когда он в первый раз открывал дверь хлева, деревянная задвижка была вставлена до того плотно, что ему пришлось камнем выбивать ее из гнезда.

К тому же и коза, как мы видели, не дорожившая обществом гостя, убежала бы через открытую дверь.

Приглядевшись, Тибо заметил, что олень привязан к решетке для сена.

Хотя, повторяем, башмачник был довольно храбрым, все же у корней его волос выступил холодный пот, зубы у него застучали и он весь задрожал.

Он вышел из хлева, закрыл дверь и отправился в дом вслед за козой; она выбежала, пока он ходил за лампой, и теперь лежала в углу у очага, на сей раз явно не собираясь сменить это место — во всяком случае, сегодня — на прежнее свое жилище.

Тибо прекрасно помнил свою нечестивую просьбу, обращенную к сатане; но, признавая, что его желание чудесным образом исполнилось, он все еще не мог поверить во вмешательство нечистой силы.

Покровительство духа тьмы внушало ему безотчетный страх; он попробовал было молиться, но рука его отказывалась сотворить крестное знамение, и он не смог ни слова припомнить из «Ave Maria», молитвы, которую произносил каждый день.

Пока бедный Тибо предпринимал эти бесплодные попытки спастись, в голове у него началась ужасная сумятица.

Столько дурных мыслей явилось к нему, что ему казалось, будто он слышит в ушах какое-то невнятное бормотание, подобное шуму волн во время прилива или шороху обнаженных веток, потревоженных зимним ветром.

«В конце концов, — шептал он, бледный и с застывшим взглядом, — Бог ли, дьявол ли послал мне этого оленя, но это в любом случае большая удача, и дурак я буду, если стану отряхиваться, когда на меня манна небесная сыплется. Если эта тварь послана адом, так никто не заставляет меня ее есть; к тому же мне одному это слишком много, а те, кого я приглашу, могут выдать. Но я могу живьем отвести эту находку в монастырь Сен-Реми, и аббатиса хорошо мне за нее заплатит, если захочет порадовать своих монашек; воздух святого места очистит животное от скверны, а пригоршня добрых экю, которые я получу в монастыре, никак не сможет погубить мою душу.

Сколько дней мне пришлось бы потеть за работой, крутя сверло, чтобы иметь четверть того, что я получу без всякого труда, стоит мне только отвести оленя в новое стойло! Решительно, дьявол, помогающий вам, стоит большего, чем отвернувшийся от вас ангел небесный. Если мессир сатана заведет меня слишком далеко, я всегда успею вырваться из его когтей, черт возьми! Я не ребенок и не овечка вроде Жоржины, я знаю, что делаю и на что иду».

Несчастный! Говоря это, он забыл, что пять минут назад не мог поднести ко лбу собственную руку.

Тибо нашел для себя столько превосходных и убедительных доводов, что решил сохранить добычу, откуда бы она ни взялась, и даже заранее предназначил деньги, которые выручит за нее, для покупки подвенечного платья своей невесте.

По странному капризу памяти, он вспомнил Аньелетту.

Он уже видел ее в длинном белом платье, с венком из белых лилий и с фатой на голове.

Ему казалось, что, будь у него такой милый ангел-хранитель, дьявол, каким бы сильным и изворотливым он ни был, не осмелится переступить порог его дома.

— Ну вот! — сказал он. — Еще одно средство: если мессир сатана будет уж очень донимать меня, я немедленно попрошу руки Аньелетты у ее бабушки, женюсь на ней, и, если я не смогу осенить себя крестным знамением и не вспомню слов молитвы, моя прелестная женушка, которая не продалась дьяволу, сделает это вместо меня.

Придя к такому компромиссу и немного успокоившись, Тибо подбросил оленю травы в кормушку, чтобы тот хорошо выглядел и был достоин святых женщин, которым предназначался; затем он убедился, что подстилка достаточно мягкая и животное сможет удобно устроиться.

Ночь прошла спокойно и даже без дурных сновидений.

На следующий день сеньор Жан снова охотился.

Но на этот раз собаки преследовали не пугливого оленя: они гнались за волком, которого Маркотт утром выследил и окружил.

Это был матерый волк.

Ему, вероятно, было немало лет, хотя, подняв его, охотники с удивлением заметили, что шерсть у него совершенно черная.

Но, черный или серый, он был смел и дерзок, и охота барона Жана обещала быть не из легких.

Волк, подвергшийся нападению около Вертфея, в глуши Даржана, пересек поле Метар, оставил слева Флёри и Дампле, перебежал через дорогу на Ферте-Милон и скрылся у Ивора.

Там он переменил направление, спутал следы, вернулся назад, и так точно повторил свой прежний путь, что конь барона Жана попадал копытами в оставленные утром отпечатки.

Вернувшись в окрестности Бур-Фонтена, волк стал бегать взад и вперед, а потом повел охотников на то самое место, где вчера начались все неприятности, а именно — к хижине башмачника.

Тибо, приняв решение, о котором мы уже говорили, собирался вечером навестить Аньелетгу, а с утра пораньше взялся за работу.

Вы спросите, почему Тибо, вместо того чтобы заниматься трудом, приносившим, по собственному его признанию, так мало дохода, не поспешил отвести своего оленя к монахиням в Сен-Реми.

Он поостерегся это сделать!

Никак нельзя было среди бела дня идти через лес Виллер-Котре с оленем на привязи.

Что бы он сказал первому встречному сторожу?

Нет, Тибо собирался выйти из дома в сумерках, свернуть вправо, через просеку Саблоньер попасть на дорогу Висельника на равнине Сен-Реми, в двухстах шагах от монастыря.

Как только Тибо услышал звуки рога и лай собак, он поспешил завалить дверь, ведущую в хлев, где он спрятал зверя, огромной кучей сухого вереска, чтобы совершенно скрыть вход от глаз охотников и их сеньора, если они случайно, как вчера, остановятся у его хижины.

Затем он с необычайным пылом взялся за работу и глаз не поднимал от пары сабо, которую вырезал.

Вдруг ему показалось, будто кто-то скребется в дверь хижины.

Он собирался открыть дверь, однако она отворилась сама, и, к крайнему изумлению Тибо, на задних лапах вошел черный волк.

Оказавшись на середине комнаты, он по-волчьи уселся и уставился на башмачника.

Тибо схватил лежавший поблизости топор и приготовился достойно принять странного посетителя: желая испугать его, он занес топор у него над головой.

Но волчья физиономия приняла чрезвычайно насмешливое выражение.

Зверь расхохотался.

Тибо впервые в жизни слышал, чтобы волк смеялся. Часто говорят, что волки могут лаять по-собачьи. Но никто никогда не рассказывал, что волк может смеяться, как человек.

И что это был за смех!

Тибо до смерти испугался бы человека, у которого был бы такой смех; он опустил занесенную руку.

— Клянусь сеньором с раздвоенным копытом, — сказал волк густым и звучным голосом, — вот это шутник! Я по его просьбе присылаю ему лучшего оленя из лесов его королевского высочества, а он за это собирается раскроить мне череп топором; вот она, человеческая благодарность: ничем не лучше волчьей.

Услышав человеческий голос, исходивший от животного, Тибо выронил топор; колени у него задрожали.

— Ну, будем вести себя разумно, — продолжал волк, — и поговорим как добрые друзья. Вчера ты захотел получить оленя, принадлежащего барону Жану, и я сам привел его в твой хлев, а чтобы он не убежал, сам привязал его к кормушке; по-моему, я заслужил чего-нибудь получше удара топором.