Предсказание - Дюма Александр - Страница 7

— Черт возьми! Тем хуже для него, ибо я могу похвалиться тем, что умею быть ценен для тех, кто меня нанимает. Ну что ж, будем считать, что я ничего не говорил, и выпьем.

Молодой человек, поднявший было стакан в ответ на приглашение капитана, внезапно стал прислушиваться, а затем поставил стакан на стол.

— Простите, капитан, — объяснил он, — но, кажется, я слышу, как подъехала карета, а поскольку кареты все еще редкость, то полагаю, не будет ошибки в утверждении, что это и есть карета герцога де Гиза; прошу позволения покинуть вас на некоторое время.

— Действуйте, мой юный друг, — с чувством произнес капитан, — действуйте: долг прежде всего.

Позволение, что испрашивал паж, было чистейшей данью вежливости, ибо, еще не услышав ответа капитана, он уже быстрым шагом покинул таверну и скрылся за углом, выйдя на дорогу.

4. ПУТНИКИ

Одиночество пошло капитану на пользу: погрузившись в раздумья, он незаметно выпил весь стоявший перед ним кувшин вина. А выпив первый, он потребовал второй. Затем — либо от того, что предмет раздумий ускользнул у него из головы, либо от того, что сам мыслительный процесс потребовал от него чересчур значительных усилий и поэтому не мог быть доведен до конца, поскольку он был не совсем ему привычен, — капитан повернул голову к гугеноту, еще раз, так же как и прежде, поклонился с подчеркнутой вежливостью и обратился к нему:

— Клянусь верой, сударь! Мне кажется, что я приветствую земляка.

— Вы ошибаетесь, капитан, — ответил тот, к кому он обратился, — если я не обманываюсь, вы из Гаскони, в то время как я из Ангумуа.

— А! Так, значит, вы из Ангумуа! — воскликнул капитан с изумлением и восхищением. — Из Ангумуа! Отлично! Отлично! Отлично!

— Да, капитан; вам это по нраву? — спросил гугенот.

— Еще как! И потому позвольте сделать вам комплимент: земли у вас обширные и плодородные, а реки их пересекают красивые; мужчины преисполнены храбрости, чему примером может служить его величество покойный Франциск Первый; женщины блистательны и остроумны, чему примером может служить мадам Маргарита Наваррская; наконец, признаюсь, сударь, что если бы я не был гасконцем, то хотел бы быть ангумуазцем.

— На самом деле, это слишком большая честь для моей бедной провинции, сударь, — отвечал дворянин из Ангумуа, — и я даже не знаю, как вас отблагодарить.

— О! Ничего не может быть проще, сударь, чем выказать мне самую малую признательность за столь прямолинейную откровенность. Окажите мне честь и выпейте со мной во славу и процветание ваших земляков.

— С огромнейшим удовольствием, капитан, — произнес гугенот, поставив свой кувшин с вином и стакан на угол стола, за которым сидел гасконец, в отсутствие пажа занимавший этот стол единолично.

После здравицы в честь уроженцев Ангумуа дворянин-гугенот, чтобы не отстать по части любезности, предложил аналогичный тост за процветание и здравие уроженцев Гаскони.

Затем, полагая долг вежливости отданным, дворянин из Ангумуа взялся за кувшин и стакан, чтобы передвинуть на прежнее место.

— О сударь! — воскликнул гасконец, — не надо так рано прерывать наше знакомство; окажите мне любезность: допейте свой кувшин вина за этим столом.

— Боюсь стеснить вас, сударь, — вежливо, но холодно произнес гугенот.

— Стеснить меня? Да никогда! Кстати, сударь, мое мнение таково, что лучше всего и полнее всего люди познают друг друга за столом. И ведь редко такое бывает, чтобы в одном кувшине вина не было трех стаканов, верно?

— Вот именно, сударь, редко такое бывает, — ответил гугенот, явно пытаясь выяснить, к чему клонит собеседник.

— Что ж, тогда я позволю себе провозгласить три тоста подряд и за каждый выпить стакан вина. Окажете ли вы мне честь выпить со мной за каждый из этих тостов?

— Окажу, сударь.

— Когда двое одновременно провозглашают от всей души здравицу в честь троих людей, это означает, что у них одинаковые мысли, одинаковые мнения и одинаковые принципы.

— То, что вы говорите, истинная правда, сударь.

— Истинная правда! Истинная правда! Вы сказали, что это истинная правда? Да, клянусь кровью Господней, сударь, это чистейшая истина безо всяких прикрас!

Затем он с самой обаятельной улыбкой добавил:

— Для начала знакомства, сударь, и для того чтобы нам сразу же объявить о сходстве мнений, позвольте поднять первый тост за здравие блистательного коннетабля де Монморанси.

Дворянин, заранее поднявший стакан и придавший лицу веселый вид, посуровел и поставил стакан на стол.

— Извините меня, сударь, — проговорил он, — но, что касается этого человека, мне невозможно согласиться с вами. Господин де Монморанси — мой личный враг.

— Ваш личный враг?

— В той степени, в какой человек его положения может быть врагом человека в моем положении, в какой значительное лицо может быть врагом незначительного.

— Ваш личный враг! В таком случае с этой минуты он становится и моим врагом, тем более, смею вас уверить, я его совершенно не знаю и не испытываю к нему особенной. нежности. Репутация у него дурная: скупец, грубиян, развратник, позволяет себя разбить как полнейшую бездарь и забрать в плен как последнего дурака. О черт, как только мне могла прийти в голову мысль предложить вам подобный тост? Тогда позвольте предложить взамен другой. За блистательного маршала де Сент-Андре!

— Клянусь честью! Вы сделали дурной выбор, капитан, — заметил дворянин-гугенот, разыграв по поводу маршала де Сент-Андре ту же мизансцену, какую только что представил по поводу коннетабля. — Я не пью за здоровье человека, которого я не уважаю, человека, готового на все ради почестей и денег, человека, готового продать жену и дочь, как уже продал совесть, лишь бы получить за них хорошую цену.

— Клянусь головой Господней! Да неужели? — воскликнул гасконец. — Как? Чтобы мне вздумалось выпить за здоровье подобной личности?.. Неужели дьявол помутил тебе ум, капитан? — продолжал гасконец, ругая самого себя. — Ах, друг мой, если хочешь сохранить уважение честных людей, не совершай больше таких промахов.

И тут, перестав обращаться к самому себе, он заявил гугеноту:

— Сударь, начиная с этой минуты я точно так же презираю маршала де Сент-Андре, как и вы. И потому, не желая, чтобы вы оставались под впечатлением совершенной мною ошибки, предлагаю третий тост: за здоровье человека, против кого, как я надеюсь, вы ничего не имеете.

— За кого же, капитан?

— За здоровье блистательного Франсуа Лотарингского, герцога де Гиза! Защитника Меца! Победителя при Кале! Мстителя за Сен-Кантен и Гравелин! За того, кто исправляет промахи коннетабля де Монморанси и маршала де Сент-Андре… Ну, как?!

— Капитан, — побледнев, произнес молодой человек, — вы играете в опасную игру со мной: я дал обет…

— Какой, сударь? И если я смогу оказаться полезным в его осуществлении…

— Я поклялся, что человек, за чье здоровье вы только что предложили тост, умрет лишь от моей руки.

— Ай-ай-ай! — воскликнул гасконец. Гугенот попытался встать.

— Как! — закричал гасконец. — Что вы делаете, сударь?

— Сударь, — проговорил гугенот, — испытание закончено; предложено три тоста, и, поскольку мы расходимся во взглядах по отношению к каждому из трех, я опасаюсь, что будет еще хуже, когда дело дойдет до принципов.

— Хау! Дважды и трижды велик Господь живой! Не говорите, сударь, что встретившиеся друг с другом люди должны поссориться из-за тех, кого они не знают: я незнаком ни с герцогом де Гизом, ни с маршалом де Сент-Андре, ни с коннетаблем де Монморанси, так будем же считать, что я опрометчиво позволил себе провозгласить тосты во здравие трех главнейших дьяволов: Сатаны, Люцифера и Астарота; вы заставили меня при третьем тосте обратить внимание на то, что я теряю душу; я возвращаюсь к исходному моменту, и весьма поспешно. Так что отступим на исходные позиции, а поскольку наши стаканы полны, то мы, если угодно, выпьем за здоровье друг друга. Да подарит вам Господь долгие и счастливые дни, сударь! Вот о чем я его молю из самой глубины своего сердца!