Предсказание - Дюма Александр - Страница 54

Ему бы отвернуться, пройти мимо, продолжать свой путь. Без сомнения, именно этот совет нашептывал ему ангел-хранитель, но он прислушивался лишь к дурным советам. И он замер, точно его ноги вросли в паркет, причем Дафна, превратившаяся в лавр, менее крепко, наверное, была связана с землей.

После мига раздумий, но отнюдь не колебаний, он поступил, как Цезарь, бросивший дротик на противоположный берег Рубикона.

— Вперед! — заявил принц. — Alea jacta est! 4

И он постучал.

Дверь отворилась.

У принца все еще оставался шанс — мадемуазель де Сент-Андре могло бы у себя не оказаться или она не пожелала бы его принять.

Судьба, однако, была уже предначертана. Мадемуазель де Сент-Андре оказалась у себя, и до принца донеслось слово: «Просите».

Пока его провожали из прихожей, где он ожидал ответа, в будуар, где этот ответ был произнесен достаточно громко, чтобы он мог услышать, Луи де Конде увидел, словно в забытьи, как перед глазами и одновременно в сердце возникла обширная панорама протекших шести месяцев начиная с того дня, когда во время ужасающего грозового ливня он впервые увидел эту девушку в скверной таверне неподалеку от Сен-Дени, и вплоть до того часа, когда он увидел ее, вошедшую в зал Метаморфоз, с миртовой ветвью в волосах, а его нескромный взгляд не терял ее ни на минуту, пока из всего убранства, в котором она очутилась в зале, на ней не осталось ничего, кроме этой ветви.

И, по мере того как панорама разворачивалась у него перед глазами, он дошел в череде быстро сменяющихся картин до того места, когда ночью, в Сен-Клу, разыгралась сцена между нею и пажом; затем она встретилась ему на берегу большого пруда в полумраке трепещущих теней ив и платанов; потом он увидел себя самого, неподвижно стоящего под окнами в ожидании того, что приоткроется решетчатый ставень и к его ногам упадет цветок или записка; наконец, он оказался под кроватью короля, где тщетно прождал первую ночь, ибо тот, кого он подстерегал, не прибыл, а во вторую ночь увидел, как пришел не только тот, кого он ждал, но и те, кого он вовсе не ждал, — все эти разнообразные ощущения: потрясение в таверне, ревность спрятавшегося наблюдателя, созерцание отражения юной девушки в воде, нетерпеливое ожидание под окнами, любовное томление в зале Метаморфоз — все эти ощущения бросились ему в голову, бились в висках, разрывали сердце, клещами сдавливали внутренности и, завладев им, в течение нескольких секунд держали его в своей власти.

Так что, оказавшись лицом к лицу с мадемуазель де Сент-Андре, он весь дрожал и был бледен и от ревности, и от гнева, и от любви, и от стыда, и от ненависти.

Мадемуазель де Сент-Андре была одна.

Как только она увидела принца, прячущего все свои противоречивые, взаимоисключающие ощущения под довольно дерзкой маской, как только она увидела на его лице веселую улыбку, точно американскую птицу-пересмешника, сидящую на ветке, — брови у девушки нахмурились, но незаметно: в смысле притворства душа у нее была гораздо больше закалена, чем у принца де Конде.

Принц непринужденно поклонился ей.

Мадемуазель де Сент-Андре не обманул этот поклон: она понимала, что к ней пришел враг.

Но она не выдала себя ничем, и на непринужденный поклон и насмешливую улыбку принца ответила долгим грациозным реверансом.

Затем она обратила к нему донельзя ласковый взор и заговорила сладчайшим голосом:

— Какой из святых я должна вознести свою благодарность за этот визит, столь же ранний, сколь и неожиданный?

— Святой Аспазии, мадемуазель, — ответил принц и поклонился с преувеличенным почтением.

— Монсеньер, — заявила девушка, — сомневаюсь, что я смогу, как бы я ни старалась, отыскать ее в календаре года тысяча пятьсот пятьдесят девятого от Рождества Христова.

— Что ж, мадемуазель, если вам обязательно нужно возблагодарить какую-то из святых за скромное удовольствие оказаться в моем присутствии, то дождитесь смерти мадемуазель де Валантинуа, а затем ее канонизации; это непременно случится, если вы дадите по этому поводу совет королю.

— Поскольку я сомневаюсь, что мое влияние простирается до такой степени, то я, монсеньер, ограничусь тем, что поблагодарю вас лично и одновременно со всем смирением задам вопрос, чему я обязана радостью увидеться с вами.

— Как, вы не догадываетесь?

— Нет.

— Я прибыл, чтобы принести самые искренние поздравления по поводу милостей, которые только что имел честь оказать вам его величество.

Девушка залилась краской; затем, под воздействием мгновенной реакции, щеки у нее стали мертвенно-бледными.

И все же она была весьма далека от реальности; она всего лишь предполагала, что ночное приключение наделало много шума и эхо от него достигло ушей принца.

Поэтому она удовольствовалась тем, что обратила на принца взгляд, таивший в себе нечто среднее между вопросом и угрозой.

Принц делал вид, что ничего не замечает.

— И все-таки, — улыбаясь, спросил он, — как могло случиться, мадемуазель, что комплимент, который я имел честь вам сделать, мгновенно вызвал у вас на щеках краску цвета губ — правда, она вскоре сошла, — затем ваши щеки приобрели цвет платка, того самого, что вы имели честь мне подарить однажды ночью?

Принц произнес заключительные слова столь многозначительно, что он более не мог ошибиться в отношении выражения лица мадемуазель де Сент-Андре.

Оно стало откровенно угрожающим.

— Остерегитесь, монсеньер! — воскликнула она голосом тем более страшным, что интонация его оставалась совершенно спокойной. — Кажется, вы явились сюда с намерением меня оскорбить.

— Вы считаете меня способным на подобную дерзость, мадемуазель?

— Или на подобную низость, монсеньер. Какое из этих двух слов кажется вам наиболее подходящим при данных обстоятельствах?

— Об этом же я спросил себя, когда очутился подле вашей двери, мадемуазель. Тогда я сказал сам себе: «Наберись дерзости!» — и вошел.

— Значит, вы признаете, что именно таковы были ваши намерения?

— Возможно. Но, по здравом размышлении, я предпочел предстать перед вами в ином свете.

— В каком же?

— В качестве бывшего поклонника ваших чар, превратившегося в баловня вашей судьбы.

— И, само собой разумеется, в этом качестве вы хотели бы попросить у меня какой-либо милости?

— Огромнейшей, мадемуазель.

— Какой же?

— Чтобы вы соблаговолили простить меня за то, что я явился виновником злополучного ночного визита.

Мадемуазель де Сент-Андре с долей сомнения посмотрела на принца: она не могла поверить, чтобы человек так безоглядно и целеустремленно направлялся в пропасть. Бледность ее стала мертвенной.

— Принц, — спросила она, — вы на самом деле совершили то, о чем вы сейчас сказали?

— Да, я это совершил.

— Если это правда, то позвольте мне сказать, что вы просто потеряли рассудок.

— А я, напротив, просто полагаю, что был лишен его вплоть до настоящего момента, и лишь сейчас он ко мне вернулся.

— Но неужели вы считаете, что такое оскорбление может остаться безнаказанным, каким бы вы там ни были принцем, или вы, сударь, надеетесь, что я не уведомлю об этом короля?

— О! Это лишнее.

— То есть как лишнее?

— О Господи, да ведь я сам уже уведомил его на это счет.

— И сказали, что, выйдя от него, собираетесь зайти ко мне?

— Ей-Богу, нет! Я поначалу об этом и не помышлял; эта мысль пришла мне в голову по дороге: ваша дверь оказалась у меня на пути, а вам ведь, конечно, известна пословица: «Вора делает случай». И я подумал, что будет по-настоящему любопытно проверить, не стану ли я, по счастью, первым, кто придет к вам с поздравлением. Я, в самом деле, первый?

— Да, сударь, и это поздравление, — гордо произнесла мадемуазель де Сент-Андре, — я охотно принимаю.

— А раз вам так понравилось первое поздравление, то позвольте мне сделать еще одно.

— По какому поводу?

— По поводу безупречного вкуса вашего туалета при столь торжественных обстоятельствах.