Полина - Дюма Александр - Страница 27

— Будьте спокойны, матушка, я употреблю при этом все не обходимые приличия. Что же касается до причины, то я скажу ему одному.

Действуй, как хочешь: ты глава семьи, Альфред, и я ничего не сделаю против твоей воли. Но, умоляю тебя именем Неба, взвесь каждое слово, которое ты скажешь графу, и, если откажешь, смягчи отказ свой, сколько можешь.

Мать моя увидела, что я беру свечу, чтобы идти.

— Ах, Боже мой, — продолжала она, — я и не подумала о твоей усталости. Ступай в свою комнату. Завтра еще будет время подумать обо всем.

Я подошел к ней и обнял ее, она удержала меня за руку:

— Ты обещаешь мне, не правда ли, успокоить гордость графа?

— Обещаю, матушка. — Я снова обнял ее и вышел.

Мать сказала правду: я падал от усталости. Я тотчас лег в постель и проспал до десяти часов утра.

Проснувшись, я нашел у себя письмо графа. Я ожидал его, но не мог поверить, чтобы он сохранил в тоне письма столько спокойствия и умеренности; это был образец вежливости и приличия. Вот оно:

«Милостивый государь!

Несмотря на все мое желание доставить вам возможно скорей это письмо, я не мог послать его ни со слугой, ни с другом. Это обыкновение, принятое в подобных обстоятельствах, могло бы возбудить беспокойство особ, которые для вас столь дороги и которых, я надеюсь, вы позволите мне считать еще, несмотря на то, что произошло вчера у лорда Г., ни чуждыми, ни посторонними для меня.

Однако вы легко поймете, что несколько слов, которыми мы обменялись, требуют объяснения, Будете ли вы столь добры, чтобы назначить час и место, где можете мне дать его? Свойство дела требует, я думаю, чтобы это было тайной и чтобы при этом не было других свидетелей, кроме тех, к кому оно относится; но если вы хотите, я привезу двоих своих друзей.

Вчера я доказал вам, что я смотрел уже на вис, как на брата. Поверьте, что для меня дорого будет стоить отказаться от этого слова, и что мне нужно будет идти наперекор всем моим надеждам, всем моим чувствам, чтобы считать вас своим противником и не приятелем.

Граф Гораций»

Я отвечал тотчас.

«Вы не ошиблись, граф. Я ожидал вашего письма и со всей искренностью благодарю за предосторожность, принятую вами, чтобы доставить его мне… Но так как эта предосторожность будет бесполезной по отношению к вам и так как нужно, чтобы вы возможно скорей получили этот ответ, позвольте мне послать его со слугой.

Вы думаете справедливо: объяснение между нами необходимо. Оно будет иметь место, если вам угодно, даже сегодня. Я поеду верхом и буду прогуливаться между первым и вторым часами пополудни в Булонском лесу, в Немой аллее. Я не имею нужды говорить, что мне приятно будет там встретить вас. Что же касается свидетелей, мое мнение совершенно согласно с вашим: они не нужны при этом первом свидании.

Мне не остается ничего более ответить на ваше письмо, как говорить о чувствах моих к вам. Я бы искренне желал, чтобы те, которые вы питаете ко мне, могли быть внушены моим сердцем; к несчастью, их говорит мне моя совесть.

Альфред де Нерваль»

Написав и отправив это письмо, я пошел к матери. Она спросила, не приходил ли кто-нибудь от Горация, и после отрицательного ответа стала гораздо спокойнее. Что касается Габриель, она просила позволения остаться в своей комнате и получила его. К концу завтрака мне сказали, что лошадь приготовлена. Мои приказания были в точности исполнены: к седлу прикреплены чехлы, в которые я поместил пару прекрасных дуэльных пистолетов, уже заряженных. Я не забыл, что граф Гораций никогда не выезжал без оружия.

Я был на месте свидания еще в одиннадцать часов с четвертью, так велико было мое нетерпение. Проехав всю аллею и повернув лошадь назад, я заметил всадника на другом конце; это был граф Гораций. Узнав друг друга, мы пустили лошадей галопом и встретились на середине аллеи. Я заметил, что он, подобно мне, велел прикрепить к седлу пистолеты.

— Видите, — сказал мне Гораций, кланяясь с вежливой улыбкой, — что мое желание встретить вас равнялось вашему, потому что мы оба опередили назначенный час.

— Я сделал сто лье в одни сутки, чтобы иметь эту честь, граф, — отвечал я, кланяясь в свою очередь, — вы видите, что за мной нет остановки.

— Я предполагаю, что причины, заставившие вас так быстро приехать, не такая тайна, которую я не мог бы услышать. И хотя желание мое узнать вас и пожать вам руку побудило бы меня совершить подобную поездку еще быстрее, но я не думаю, что подобная причина заставила вас оставить Англию.

— И вы думаете справедливо, граф. Повод гораздо более важный — благополучие семьи, честь которой едва не скомпрометирована, было причиной моего отъезда из Лондона и прибытия в Париж.

— Выражения, употребляемые вами, — заявил граф, кланяясь опять с улыбкой, которая становилась более и более язви тельной, — заставляют меня надеяться, что причиной этого воз вращения не было письмо госпожи Нерваль, в котором она уведомляла вас о предполагаемом союзе между вашей сестрицей и мной.

— Вы ошибаетесь, — возразил я, кланяясь в свою очередь, — я приехал единственно для того, чтобы воспротивиться этому супружеству, которое не может состояться.

Граф побледнел, и его губы сжались, но почти тотчас лицо его приняло обычное спокойное выражение.

— Надеюсь, — сказал он, — что вы оцените то хладнокровие, с которым я слушаю ваши странные ответы. Это хладнокровие есть доказательство моего желания сблизиться с вами, и это желание так велико, что я имею нескромность продлить исследование до конца. Окажете ли вы мне честь, милостивый государь, сказать, какие причины с вашей стороны могли стоить мне этой слепой антипатии, выражаемой вами так открыто? Поедем рядом, если хотите, и продолжим разговор.

Мы поехали шагом, внешне выглядя как друзья, которые прогуливаются.

— Я слушаю вас, — продолжал граф.

— Сначала, граф, позвольте мне, — ответил я, — исправить ваше суждение о мнении, которое я имею о вас. Это не слепая антипатия, а рассудительное презрение.

Граф привстал на стременах, как человек совершенно выведенный из терпения, потом, приложив руку ко лбу, сказал голосом, в котором трудно было заметить малейшее волнение:

— Подобные чувства довольно опасны для того, чтобы питать их, в особенности объявлять о них, совершенно не зная человека, внушившего их.

— А кто вам сказал, что я совершенно не знаю вас? — отвечал я, смотря ему в лицо.

— Однако, если память не обманывает меня, я только вчера встретился с вами в первый раз.

— Но случай или, скорее, Провидение нас уже сближали. Правда, это было ночью, когда вы не видели меня.

— Помогите моим воспоминаниям, — сказал граф, — я очень туп при разгадывании загадок.

— Я был в развалинах аббатства Гран-Пре ночью с 27 на 28 сентября.

Граф побледнел и положил руку на чехол с пистолетами; я сделал то же движение, и он заметил его.

— Что же дальше? — спросил он, тотчас опомнившись.

— Я видел, как вы вышли из подземелья, закопав ключ.

— И что же вы решили вследствие всех этих открытий?

— Не допустить убийства Габриель де Нерваль, так как вы стремились убить Полину Мельен.

— Полина не умерла? — вскричал граф, останавливая лошадь и забыв на этот раз свое адское хладнокровие, не оставлявшее его ни на минуту.

— Нет, Полина не умерла, — отвечал я, останавливаясь в свою очередь. — Полина живет, несмотря на письмо, которое вы написали ей, несмотря на яд, оставленный вами, несмотря на три двери, которые вы заперли за ней и которые я отпер ключом, закопанным вами… Теперь вы понимаете?

— Совершенно! — воскликнул граф, протягивая руку к одному из пистолетов. — Но вот чего я не понимаю: как вы, владея такими тайнами и доказательствами, не донесли тотчас на меня?

— Это оттого, что я дал священную клятву и обязан был убить вас на дуэли, как если бы вы были честным человеком.

Итак, оставьте в покое ваши пистолеты, потому что, убивая меня, вы можете испортить дело.

— Вы правы, — отвечал граф, застегивая чехол для пистолетов и пуская лошадь шагом. — Когда же мы деремся?